​​​​​​​Народовольцы

[Zaman.]

«Смертная агония была долгой и мучительной»

Как порка женщин и расстрел мужчин опозорили царскую Россию на весь мир

Николай Касаткин «Сигида». На полотне, созданном в 1930 году, изображена каторжанка Надежда Сигида в сопровождении конвоя после применения к ней телесного наказания

[Zaman.]

В нынешней России стало модно ностальгировать по эпохе Александра III — «государя-миротворца», который «пока удит рыбу, вся Европа может подождать». На самом деле это было сложное и противоречивое время, когда некоторые успехи в экономике сочетались с «подмораживанием» общественно-политической жизни страны. «Лента.ру» напоминает, как 130 лет назад два кровавых инцидента с политзаключенными в Сибири едва не погубили международный престиж России.

[Zaman.]

Унтерпришибеевщина

«Я не боялся турецких пуль — и вот должен прятаться от революционного подполья в своей стране», — якобы так в раздражении сказал император Александр III, когда в 1881 году террористы убили его отца, а ему пришлось поселиться в Гатчине. Новый самодержец не стал вникать в причины появления радикального народовольческого движения, предпочтя ответить на общественное недовольство и революционный террор привычным «закручиванием гаек» и усилением репрессий. Мрачный дух той эпохи отчетливо выразил Антон Чехов в опубликованном в 1885 году рассказе «Унтер Пришибеев», который потом стал популярным, а фамилия его главного героя — нарицательной.

[Zaman.]

В результате к концу 1880-х годов властям почти удалось разгромить и обескровить революционное подполье в России. Одних народовольцев казнили, других — как мужчин, так и женщин — приговорили к длительным срокам заключения и сослали на каторгу в Сибирь. Однако прогремевшие на весь мир трагические события 1889 года в Якутске и Усть-Каре (Забайкалье) показали, что эта победа царского правительства оказалась временной.

[Zaman.]

Каторжная Кара

Поводом для Карийской трагедии стал поступок каторжанки Елизаветы Ковальской, которая в августе 1888 года отказалась встать перед прибывшим с инспекцией приамурским генерал-губернатором бароном Андреем Корфом. По тем временам это считалось не только серьезным нарушением арестантского режима, но и унижением должностного лица. Ковальская опасалась, что заразилась туберкулезом (подозрение оказалось ложным, она потом прожила долгую жизнь и умерла в глубокой старости, в 1943 году, в возрасте 92 лет). Несколькими месяцами ранее, в феврале 1888 года, она ходатайствовала перед начальником Иркутского жандармского управления полковником фон Плотто о переводе в другую тюрьму, но получила отказ. Видимо, тогда она и решила устроить свой демарш, вряд ли предполагая возможные последствия своего поступка.

[Zaman.]

Карийская трагедия

 

 

Ссыльно-каторжная тюрьма в Усть-Каре, 1891 год.

Карийская трагедия — массовое самоубийство политических заключённых на Карийской каторге в ночь с 7 на 8 ноября 1889 года в знак протеста против грубого обращения с заключёнными.

 

11 августа 1888 года за отказ встать перед генерал-губернатором А. Н. Корфом заключённая-революционерка Елизавета Ковальская была переведена в Верхнеудинский тюремный замок в строгое одиночное заключение. В знак протеста её товарищи потребовали уволить коменданта тюрьмы и несколько раз объявляли длительные голодовки.

 

В феврале 1889 года тюрьмы Карийской каторги посетил начальник Иркутского жандармского управления полковник Н. И. фон Плотто. Он обещал произвести на Каре изменения, но ничего сделано не было, что вызвало новую серию голодовок.

 

За попытку нанести жандармскому офицеру Масюкову (которого заключённые называли комендантом) пощёчину 28-летняя заключённая Надежда Сигида (Малаксиано) была переведена в уголовную тюрьму. Узнав об этом, М. П. Ковалевская, М. В. Калюжная и Н. С. Смирницкая объявили и выдержали в течение 16 суток голодовку, требуя перевода к Н.К. Сигиде (Малаксиано).

 

24 октября 1889 года заключённым была оглашена инструкция А. Н. Корфа об изменениях в содержании политзаключённых. Инструкция разрешала применение силы и телесные наказания, ранее применявшиеся только к уголовникам. На основании этой инструкции А. Н. Корф приказал наказать Н. К. Сигиду (Малаксиано) ста ударами розог, и 7 ноября 1889 года та была подвергнута телесному наказанию.

Массовое отравление

В ту же ночь Сигида (Малаксиано), Калюжная, Ковалевская и Смирницкая приняли смертельную дозу морфия. Перед этим женщины (кроме Сигиды) голодали 16 суток. В этих условиях даже обычная терапевтическая доза препарата может вызвать очень сильное действие на ослабленный организм голодающего по сравнению с приёмом лекарственного средства в обычных условиях, не говоря уже о токсической дозе.

 

В мужской тюрьме политических заключённых 12 ноября пытались отравиться 16 человек, инициатором чего выступил польский революционер Ф. Я. Кон. В ходе следствия было установлено, что каторжане принимали в качестве яда медицинские препараты опия, но вследствие истекшего срока годности — препараты были произведены в 1882 году — выжили. Некоторые принимали опиаты повторно, но также без ожидаемого результата. Смертельных случаев у мужчин было только два. И. В. Калюжный и С. Н. Бобохов приняли по очень большой дозе (по упаковке опиатов) и скончались.

В вольной команде пытался застрелиться бывший политкаторжанин Н. Л. Геккер.

Таким образом, из 20 каторжан Карийской каторги, принявших яд, умерли шестеро: четыре женщины и двое мужчин.

Последствия

О Карийской трагедии стало известно мировой общественности и под влиянием массовых протестов в Англии и США правительство было вынуждено запретить применение телесных наказаний в отношении женщин.

 

После Карийской трагедии политическая тюрьма Карийской каторги была ликвидирована, политические заключённые были переведены в другие тюрьмы.

[Zaman.]

Оскорбленный генерал-губернатор распорядился перевести своенравную узницу в тюрьму Верхнеудинска (современный Улан-Удэ). Но каторжное начальство во главе с комендантом подполковником Масюковым — бывшим гусаром, кутилой и пьяницей — исполнило этот приказ неумело и непрофессионально. В ночь после отъезда Корфа полупьяная охрана грубо и бесцеремонно выволокла перепуганную Ковальскую из камеры в одном белье и загнала на телегу. Затем ее переодели в тюремную одежду, причем в этой процедуре участвовали мужчины не только из тюремного персонала, но и из числа уголовников.

[Zaman.]

«Жизнь в карийских тюрьмах после увоза Ковальской и до ноября 1889 года превратилась в беспрерывный, нескончаемый кошмар, — пишет современный историк Зоя Мошкина. — За эти 15 месяцев окончательно были истреблены нервы у людей. Они оказались выбиты из нормального психологического состояния». Подруги Ковальской — Мария Ковалевская, Надежда Смирнитская и Мария Калюжная — объявили голодовку, требуя немедленного смещения с должности Масюкова, которого обвинили в унижении человеческого достоинства. Каторжане-мужчины поначалу отреагировали на ситуацию более сдержанно, за что женщины обвинили их в соглашательстве и мужском эгоизме.

[Zaman.]

Между тем напряжение на Усть-Каре усиливалось. К февралю 1889 года до ссыльных дошли слухи, что власти собираются упразднить политическую каторгу и соединить ее с уголовной. Так уже поступили на Сахалине, где эта мера доказала свою эффективность, поскольку пребывание среди уголовников угнетающе действовало на политзаключенных и существенно снижало их протестную активность. Именно по такому принципу много лет спустя будет устроен сталинский ГУЛАГ. Вдобавок к этому в марте 1889 года, по воспоминаниям народовольца Григория Осмоловского, «от вновь прибывших товарищей тюрьма узнала об ужасной Якутской бойне».

[Zaman.]

Побоище в Якутске

Кровавый конфликт в Якутске тоже во многом стал следствием взаимного непонимания и ожесточения. Город был важным перевалочным пунктом, откуда политические ссыльные (в отличие от каторжников, они не считались арестантами) отправлялись дальше на поселение в сторону Колымы — Верхоянска и Среднеколымска. Порядок и условия их передвижения и физического выживания зачастую целиком и полностью зависели от местных властей. К февралю 1889 года в Якутске сконцентрировались десятки ссыльных, некоторые приехали с семьями.

[Zaman.]

В это же время слывшего либералом якутского губернатора Константина Светлицкого перевели в Иркутск, а его должность заместил вице-губернатор Павел Осташкин. Видимо, чтобы отличиться перед вышестоящим начальством, он резко ужесточил правила дальнейшей транспортировки политических ссыльных. Осташкин не только урезал им нормы провоза имущества и продовольствия, но и распорядился немедленно отправить всю партию в путь на две-три тысячи верст. Не дожидаясь весны, все они должны были выехать одним большим караваном в количестве более 30 человек, среди которых треть составляли женщины и дети.

[Zaman.]

Политические поселенцы попали в отчаянную ситуацию. Во-первых, приказ Осташкина был ничем не мотивированным проявлением чиновного произвола и самодурства. Во-вторых, его выполнение грозило многим из них гибелью в пути. Утром 21 марта 1889 года ссыльные отправились к якутскому полицмейстеру с просьбой принять петицию о пересмотре новой инструкции. Но диалог не состоялся: чиновник накричал на делегацию («Никаких прошений скопом не подают!»), а в ответ из толпы кто-то угрожающе воскликнул «Как бы хуже не было». После этого полицмейстер зашел внутрь, после паузы все-таки принял все заявления и зловещим тоном предписал ссыльным утром следующего дня собраться в избе якута Монастырева (отсюда и второе название этого события — Монастыревский бунт), где им надлежало ждать ответа властей.

[Zaman.]

Ответом стала группа солдат под командованием подпоручика Карамзина, окружившая дом Монастырева ближе к полудню 22 марта 1889 года. До сих пор неясно, кто первым стал стрелять и откуда вообще у ссыльных оказалось оружие. Дальше началось побоище. Народоволец Николай Зотов легко ранил подпоручика Карамзина, в ответ солдаты в течение десяти минут сделали около 750 выстрелов. Шесть ссыльных были убиты на месте, еще десять получили ранения. Когда весть о Якутской трагедии дошла до Петербурга, Александр III наложил резолюцию: «Необходимо примерно наказать, и надеюсь, что подобные безобразия более не повторятся».

[Zaman.]

Телесные наказания в России

 

Н. В. Орлов «Недавнее прошлое» (Перед поркой)

Воинский устав Петра I предусматривал самые разнообразные наказания: принудительное хождение по деревянным кольям, клеймение железом, обрезание ушей, отсечение руки или пальцев, отрезание языка, вырывание ноздрей, битьё батогами, шпицрутенами, порка кнутом, плетьми, розгами.

 

Постепенно от телесных наказаний были освобождены дворяне, христианское и исламское духовенство, почётные граждане, купцы первой и второй гильдий, некоторые должностные лица, а также их жёны и дети.

Указом от 11 апреля 1766 года были отменены телесные наказания для духовенства.

Вырезание ноздрей применялось до 1817 года, клеймение — до 1863 года.

Самым суровым видом телесного наказания было битье кнутом, которое применялось до 1845 года. После этого осталось лишь наказание плетьми, шпицрутенами и розгами.

Наказание плетьми выполнялось с той же торжественностью, как и наказание кнутом. По Уложению о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. высший предел наказания плетьми был установлен в 100 ударов.

 

Наказание шпицрутенами (прогон сквозь строй) предназначалось для солдат, но иногда распространялось и на лиц, не принадлежавших к армии.

Наказание розгами как вид уголовного наказания до XIX века назначалось только несовершеннолетним и рассматривалось как крупное смягчение наказания, которое, как выражался Воинский Устав 1716 года, в таких случаях «умаляется или весьма оставляется».

 

Уложение 1845 г. поставило розги на второе место вслед за плетьми, в размере 50—100 ударов. При существовании крепостного права розги также были обычным наказанием, налагаемым помещиками на крепостных; розги употреблялись и при всевозможных усмирениях волнений, наконец, составляли обычное педагогическое средство воздействия на воспитанников средних учебных заведений, особенно в духовных семинариях. Художественно яркое и исторически достоверное описание семинарских нравов дал в «Очерках бурсы» Н. Г. Помяловский, который во время обучения в семинарии сам был наказан 400 раз и даже задавал себе вопрос: «Пересечен я или ещё недосечен?»

 

Законом 17 (29) апреля 1863 года были отменены телесные наказания как мера уголовного наказания (за исключением приговоров рецидивистам-каторжникам).

В 1864 году появился «Указ об изъятии от телесных наказаний учащихся средних учебных заведений».

 

Карийская трагедия 1889 года вызвала общественный резонанс, под влиянием которого в 1893 году были отменены телесные наказания для женщин.

В конце XIX века усилилось движение за полную отмену телесных наказаний, в том числе для крестьян.

Л. Н. Толстой писал:

«Надо, не переставая, кричать, вопить о том, что такое применение дикого, переставшего уже употребляться для детей наказания к одному лучшему сословию русских людей есть позор для всех тех, кто прямо или косвенно участвует в нём».

К началу XX века в Российской империи остались следующие виды телесных наказаний:

1) розги: как наказания для крестьян по приговорам волостных судов, бродяг и ссыльных, и как исправительная мера для ремесленных учеников;

2) плети для ссыльно-каторжных и поселенцев.

12 июня 1903 года наказания плетьми для каторжных и ссыльных были отменены.

11 августа 1904 года были отменены телесные наказания для крестьян и малолетних ремесленников.

30 июня 1904 года были отменены телесные наказания в армии и на флоте.

До 1917 году телесные наказания (розги) применялись в соответствии с законом лишь как дисциплинарное наказание в тюрьмах. Однако во время Первой мировой войны в 1915 г. была вновь введена порка солдат розгами как дисциплинарное наказание

 

Что же касается телесных наказаний в семье, то с середины XIX века они постепенно выходили из моды. В некоторых семьях детей не пороли, однако в других это делали регулярно, и общественное мнение принимало это как должное. Например, из 324 опрошенных Д. Н. Жбанковым в 1908 году московских студенток 75 сказали, что дома их секли розгами, а к 85 применяли другие физические наказания: порка мокрой верёвкой или вожжами, удары по лицу, долговременное стояние голыми коленками в углу на горохе. Причём ни одна из опрошенных не осудила родителей за излишнюю строгость, а пятеро даже сказали, «что их надо было драть сильнее».

 

Официальная советская педагогика с 1917 года считала телесные наказания детей неприемлемыми и недопустимыми. Во всех типах учебных заведений они были категорически запрещены. Однако телесные наказания в семье оставались нередким явлением. Когда журналист Н. Н. Филиппов в 1988 году с помощью педагогической общественности провел анонимное анкетирование семи с половиной тысяч детей от 9 до 15 лет в 15 городах СССР, оказалось, что 60 % родителей применяли к ним телесные наказания.

[Zaman.]

 

Жены и дети ссыльных перед бараком в Сибири. 1885-1886 годы. Фото Дж. Кеннана

[Zaman.]

 

Группа заключенных на дороге около Томска. 1885-1886 годы. Фото Дж. Кеннана

[Zaman.]

 

Арестанты во время обеда на обочине дороги в Сибири. 1885-1886 годы. Фото Дж. Кеннана

[Zaman.]

 

Группа каторжников в Сибири. 1885-1886 годы. Фото Дж. Кеннана

[Zaman.]

Ссыльные предстали перед Военно-судной комиссией, состоявшей из презуса, трех аудиторов и секретаря (адвокаты к слушаниям не допускались). Это было ее последнее заседание в истории Российской империи. Трех человек — Альберта Гаусмана, Николая Зотова и Льва Когана-Бернштейна — приговорили к смертной казни. Последнего несли к виселице на носилках, поскольку он был тяжело ранен в обе ноги. Другим выжившим «монастыревцам» назначили длительные сроки каторги. Уже после смерти Александра III, в 1895 году, власти пересмотрели дело, и оставшимся в живых его фигурантам отменили приговоры.

[Zaman.]

Карийская трагедия

К этому времени на Карийской каторге тлеющий конфликт между политзаключенными и тюремным начальством вошел в острую фазу. Арестантки вновь объявили голодовку и снова выдвинули абсолютно нереальное требование: удалить с каторги опостылевшего всем коменданта Масюкова, скомпрометировавшего себя в инциденте с Ковальской. Ответ военного губернатора Забайкальской области Михаила Хорошхина был предсказуемым: «Администрации безразлично, едят или не едят преступники».

[Zaman.]

Якутская трагедия

На сером фоне политической жизни России конца 80 – х годов вооруженное сопротивление кучки политических ссыльных на отдаленной окраине нашей обширной родины, в городе Якутске, в марте 1889 года, произвело впечатление громового удара в ясную погоду. Оно вызвало к себе интерес не только в России, но и в Западной Европе, благодаря статьям известного публициста Кенана. К началу 1889 года в г. Якутске и ближайших к нему наслегах скопилось несколько десятков политических ссыльных, ожидавших дальнейшей отправки в северные округа.

Почтовая станция на пути к Вилюйску

Часть из них назначалась к поселению под надзор полиции на 5 – 10 лет в район «мирового полюса холода» - Верхоянск, но большинству местом ссылки был определен еще более далекий Среднеколымск. Стояла суровая зима. Предстоял длинный и долгий путь: тысяча верст до Верхоянска, две с половиной тысячи верст до Колымы. Быстрота и условия передвижения зависели в основном от тех правил и порядков, которые устанавливались на этот счет администрацией. До февраля 1889 года Якутской областью управлял губернатор Светлицкий. По отзыву ряда ссыльных, это был порядочный человек, который не проявлял бездушия и формализма, не притеснял ссыльных и не стремился к ухудшению их положения. Поэтому и условия передвижения до Среднеколымска, установленные им для ссыльных, были в общем сносными.

Осужденные на каторгу

Их отправляли партиями по два человека через 10 – 14 дней, чтобы не создавалось заторов на почтовых станциях, которые по северным трактам отстояли иногда на 50 – 100 верст одна от другой; вес продуктов, платья, посуда и книг, которые везли ссыльные, не ограничивали; кроме кормовых денег и суточных, полагавшихся на время пути, длившегося в среднем полтора месяца, выдавали за два месяца вперед казенное пособие. В феврале 1889 года Светлицкого, покинувшего область, временно заменил вице – губернатор Осташкин Павел Петрович. 

Осташкин Павел Петрович

Он и раньше отличался нескрываемой враждебностью к ссыльным и карьеристическими наклонностями. 16 марта перед началом массовой отправки ссыльных на север, Осташкин установил для них следующие крайне стеснительные правила: отправлять не из частных квартир, где жили ссыльные, а из тюрьмы, куда они обязаны были сами являться накануне отправки; каждая партия должна была состоять из четырех ссыльных, сопровождаемых четырьмя конвоирами, а отправка производиться через каждые семь дней; вес всего багажа, включая продукты, одежду и книги, который разрешали брать с собой каждому ссыльному, в среднем на два месяца пути, ограничивался всего лишь пятью пудами; выдача казенного пособия на два месяца вперед отменялась. Первыми эти правила должны были испытать ссыльные, которым начало этапа из Якутска было назначено на 22 марта, а их было свыше 30 человек, в том числе более 10 женщин и детей. Обычным и часто посещаемым местом сбора ссыльных служил небольшой деревянный дом, принадлежавший якуту Монастыреву, по Большой улице. 

Дом Монастырева в Якутске

В нем тогда жили Я. Ноткин и М. Соломонов. В одной комнате была устроена библиотека. Особой гордостью политических являлась библиотека, право на которую было также добыто после длительной борьбы с начальством. Еще накануне, получив сведения, что в квартире Ноткина по – прежнему собираются ссыльные и «открыто обсуждают действия начальства», Осташкин распорядился сборища эти воспретить, библиотеку и читальню закрыть и произвести по этому делу расследование. Ссыльные сочли, что подчинение этому нелепому приказу «равносильно добровольному самоубийству» и 19 марта послали к вице – губернатору уполномоченного с требованием отменить жестокие правила, но тот был непреклонен. Тогда 21 марта ссыльные заявили об отказе выехать на север. Осташкин это оценил как «антиправительственное выступление», приказал ссыльных до отправки заключить в тюрьму.

С.Гуревич и Н.Зотов

 

Тревожную ночь с 21 – го на 22 – е марта провели те ссыльные, мужчины и женщины, друзья, товарищи и родные, которые вновь собрались в дому Монастырева. Ночь прошла спокойно. Наутро, часов в десять, подъехал полицейский надзиратель Олесов и предложил всем ссыльным, находившимся в доме Монастырева, немедленно отправиться в городское полицейское управление, чтобы выслушать резолюцию губернатора. Ссыльные ответили отказом, аргументируя вчерашним обещанием полицмейстера, потребовали объявить им резолюцию губернатора здесь, а не в другом месте, тем более не в полиции. Губернатор распорядился немедленно взять солдат и вывести упорствующих ссыльных силой. И тогда со стороны ссыльных неожиданно раздается сперва один револьверный выстрел, затем другой. Это Н. Зотов легко ранил подпоручика Карамзина, а еще кто – то – одного из солдат. Карамзин дважды выстрелил из револьвера, солдаты энергичнее стали работать штыками, особенно сильно исколов Софью Гуревич, затем все они и полицмейстер выбежали во двор.

Полицмейстер Сухачев сразу же уехал с докладом губернатору, а солдаты дали по дому несколько залпов. Вскоре в сопровождении Сухачева приезжает и губернатор – вдохновитель и организатор кровавой расправы над «монастыревцами». Протест более 30 ссыльных против невыносимых условий ссылки был подавлен отрядом солдат, убивших 6 и ранивших 10 человек. За 8 – 10 минут солдаты выпустили до 750 пуль.

П. Подбельский и П. Муханов

 

Были убиты Г. Шур, хозяин квартиры Я. Ноткин, дважды перед тем исколотый штыками П. Муханов, С. Пика, а во дворе П. Подбельский. У последнего уже закончился срок ссылки, в Якутске он жил лишь в ожидании первого парохода и участия в протесте не принимал, но прибежал на выстрелы движимый чувством солидарности со своими друзьями в роковой для них час. Когда начался последний обстрел, жена Брамсона бросилась из дома к Осташкину с криком: «Вы убили моего мужа, убейте и меня!» и тут же упала без чувств. Стоявший поблизости Подбельский кинулся ее поднимать, но тут подбежал к нему один из солдат и почти в упор выстрелил в голову… Оставшиеся в живых «монастыревцы» поняли бесцельность дальнейшего сопротивления, которое только увеличило бы число жертв. И среди них раздались голоса: Не стреляйте!... Сдаемся!... «Монастыревцев», оставшихся невредимыми, обыскали и увели в тюрьму. 

М. Гоц и С. Пик

 

Через полтора часа после того, как была доставлена в больницу, умерла Софья Гуревич, получившая несколько штыковых ран еще при первом нападении солдат. Со стороны нападающих, кроме подпоручика Карамзина, были легко ранены солдаты Горловский и Палкин и тяжело ранен городовой Хлебников, вскоре умерший. Громкое событие 22 марта, происшедшее в далеком Якутске, сильно обеспокоило высшие правительственные круги Петербурга. Губернатор о случившемся телеграфно донес в Иркутск генерал – губернатору и в Петербург департаменту полиции. Из Петербурга 3 апреля телеграфировали иркутскому генерал – губернатору: «Благоволите всех обвиняемых, оказавших в Якутске вооруженное сопротивление власти, предать военному суду по полевым уголовным законам, с применением к виновным 279 ст. Военного Устава о наказании на основании высочайшего именного Указа Высоко сиятельству от 26 апреля 1885 года и. д. министра Щебеко».

Император Александр III

На докладе о якутских событиях Александр III положил резолюцию: «Необходимо примерно наказать, и надеюсь, что подобные безобразия более не повторятся». Началось предварительное следствие. До приезда в Якутск военно – следственной комиссии дело поручили якутскому следователю Д. И. Меликову. Вскоре после вскрытия Лены, 21 мая, в Якутск на пароходе прибыл весь состав военно – следственной комиссии. Подполковник Савицкий, капитан Корсаков, единственный офицер с юридическим образованием, и еще два офицера, первым делом посетили тюрьму. Здесь они интересовались только тем, насколько надежно и строго охраняются «монастыревцы». С приездом комиссии следствие перешло к ней. Суд длился с 6 июня по 13 июля 1889 года, т. е. прошел очень быстро, если учесть всю серьезность процесса, большое число обвиняемых и свидетелей. Такая быстрота объясняется тем, что все судебное следствие, явно в нарушение процессуальных норм, было упрощено до крайности. Приговор уже давно предрешили царь и министр внутренних дел, поэтому к беспристрастному ведению дела, к разбору его во всех деталях судьи не стремились. 

Л. Коган-Бернштейн и А. Гаусман

 

Военно – полевой суд приговорил троих – Л. М. Коган – Бернштейна, Н. Л. Зотова и А. Л. Гаусмана к смертной казни через повешение, 23 других подсудимых были приговорены к каторжным работам на разные сроки и 2 к ссылке в отдаленные места Якутской области. Ни суд, ни администрация не решались объявить им о смертном приговоре, и только пришедший проститься с ними начальник местной воинской команды частным образом сообщил им об этом. Эти последние два дня своей жизни Гаусман и Коган – Бернштейн проводили на гауптвахте вместе с женами и детьми, а Зотов с своей невестой. Бесстрашно смотря в лицо надвигавшейся на них смерти, о которой им напоминал доносившийся до них глухой стук топора по доскам и бревнам, устраивавшегося тут же, возле кордегардии, эшафота, они ни на одну минуту не теряли спокойствия духа и самообладания. Перед казнью Зотов отказался принять священника, Гаусман и Коган – Бернштейн отказались принять раввина. «Монастыревцев» казнили на рассвете, в 4 часа утра,7 августа 1889 года. По словам И. Минора, Когана – Бернштейна поднесли к виселице на кровати, так как ходить он мог. У эшафота они простились друг с другом. Все трое были повешены одновременно тремя палачами. Монастыревские события 22 марта 1889 года в Якутске получили большой резонанс в России и за рубежом. Неизвестный провинциальный Якутск стал символом жестокости самодержавия и получил широкую известность во всем мире.

Могила «монастыревцев» на еврейском кладбище в Якутске

 

Дом Монастырева сохранился до наших дней. Этот историко – революционный памятник до 1953 года стоял на месте своей первоначальной постройки, на проспекте им. В. И. Ленина недалеко от Русского театра, а затем его перенесли на территорию Якутского республиканского объединенного музея истории и культуры народов Севера им. Ем. Ярославского.

Иванова Галина Платоновна

Уваровская Ирина Васильевна

---

В начале 1895 года «Якутское дело» было пересмотрено, признано, что приговор – слишком жесткий, и его вообще отменили. Всем участникам объявили, что они считаются осужденными не на каторгу, а на житье сроком на 10 лет, считая от 7 августа 1889 года, с лишением лишь особых прав, и они получили право через некоторое время вернуться в Европейскую Россию. К тому времени Терешкович уже отбыл свой сокращенный до 5 лет каторжный срок.

---

Къ событіямъ 1889 г. въ г. Якутскѣ.

„Соцiалистъ“ №1, 23 марта 1917 г.

Исключительно тяжелая жизнь политическихъ ссыльныхъ въ старое время, сгущенная еще болѣе нелѣпыми распоряженіями отдѣльныхъ сатраповъ, создавала почву для острыхъ конфликтовъ, которые имѣли мѣсто по всей Сибири. Въ нашемъ Якуткѣ въ 1889 году 22 марта произошелъ конфликтъ, приведшій къ бойнѣ. Старая администрація не считалась съ тѣми условіями, въ какія ставила ссыльныхъ. Ей важно было упрятать ихъ какъ можно дальше и не дать смѣлымъ правдолюбцамъ вернуться къ широкому полю общественно-революціонной дѣятельности. И вотъ политическіе ссыльные г. Якутска въ 1889 году по распоряженію Осташкина (врем. исп. д. губернатора) должны были быть отправлены въ Колымскій округъ, для того, чтобы ихъ совершенно изолировать отъ возможности побѣга. Съ изоляціей связывалась еще и возможная голодная смерть, ибо въ то время въ Колымскомъ округѣ былъ недостатокъ хлѣба. Политическіе ссыльные, между которыми были соціалисты-революціонеры Гоцъ, Миноръ, Бернштейнъ—Коганъ, Подбѣльскiй, рѣшили лучше умереть славной смертью за правду, чѣмъ умирать отъ голода. Они наотрѣзъ отказались подчиниться рѣшенію администраціи и, когда имъ заявили, что они будутъ отправлены насильно, стали готовиться оказать вооруженное сопротивленіе. Осташкинъ зналъ, что пролитая кровь революціонеровъ создастъ ему карьеру — рѣшилъ устроить бойню.

22 марта 1889 года были направлены войска къ дому Монастыревой на Большой улицѣ, гдѣ засѣли политическіе ссыльные. Началось сраженiе, длившееся почти день. Были жертвы съ обѣихъ сторонъ. Въ заключеніе верхъ взяли войска, и здѣсь опять сказалась вся дикость и кровожадность приверженцевъ стараго режима. Софья Гуревичъ была вся исколота, одинъ изъ дикарей солдатъ поднялъ ее на штыкъ. Расправа съ остальными была сплошнымъ кошмаромъ. Администрація добилась своего. Убила нѣсколько стойкихъ смѣлыхъ борцовъ за народное дѣло. Среди убитыхъ: Подбѣльскій, Папій, Павловичъ, Пикъ, Ноткинъ и др. Правительство на этомъ не остановилось и оставшихся въ живыхъ рѣшило казнить. 6 Августа 1889 года послѣ Шемякина суда были казнены: Которъ, Бернштейнъ—Коганъ, Зотовъ, Грауманъ. Такъ мужественные борцы за право и справедливость создали себѣ памятникъ нерукотворный. Пусть не зарастетъ народная тропа къ ихъ могиламъ на Никольскомъ и еврейскомъ кладбищахъ, пусть ихъ примѣръ воспитаетъ въ насъ мужество и стойкость въ революціонной борьбѣ за великое будущее человѣчества, за соціализмъ!

(OCR: Аристарх Северин)

 

[Zaman.]

В начале 1889 года вместе с новой партией политзаключенных на Карийскую каторгу прибыла 26-летняя Надежда Сигида (Малаксиано), учительница из Таганрога, осужденная за участие в создании подпольной типографии народовольцев. Длительный изнурительный этап в Сибирь и долгое пребывание в неволе оказали тягостное воздействие на ее импульсивную и порывистую натуру. К тому же на каторге ее настигла весть о том, что на этапе по пути на Сахалин погиб ее муж — 25-летний народоволец Аким Сигида. Находясь в тяжелом психоэмоциональном состоянии, 31 августа 1889 года Сигида попыталась дать пощечину подполковнику Масюкову. Возможно, это был сиюминутный порыв, хотя она вполне могла руководствоваться и рациональным расчетом. Дело в том, что по негласной этике того времени офицер, которому нанесли подобное оскорбление, не мог больше оставаться на прежней должности.

[Zaman.]

Дальнейшие события развивались стремительно: в октябре 1889 года Мария Ковалевская, Мария Калюжная, Надежда Смирнитская и примкнувшие к ним Прасковья Ивановская и Анна Якимова снова объявили голодовку, которую держали дольше двух недель. Тогда же генерал-губернатор Корф издал новую инструкцию, позволяющую применять телесные наказания не только к уголовникам, но и к политическим заключенным, в том числе к женщинам. Надежде Сигиде назначили наказание в сто ударов розгами и привели приговор в исполнение 6 ноября 1889 года.

[Zaman.]

По свидетельству историка Зои Мошкиной, Сигида очень тяжело перенесла наказание. «После того как ее принесли в камеру, ее подруги за ней ухаживали. За занавеской, которой они отгородили угол от общей камеры, слышался плач, шепот <...> Вероятно, в это время женщины приняли решение отравиться. Смертная агония их была долгой и мучительной. Они отказались принять противоядие и умирали уже в лазарете». Узнав об этом, в мужской части каторги попытались отравиться медицинскими опиатами 16 политзаключенных, но ввиду истекшего срока годности препаратов большинство отравившихся выжили, лишь двоих спасти не удалось.

[Zaman.]

Кандалы Кеннана

Властям не удалось утаить Карийскую трагедию, как несколькими месяцами ранее не получилось замолчать побоище в Якутске. Разразился небывалый скандал. По свидетельству бывшего узника каторги Григория Осмоловского, «скоро на Кару понаехало всякое начальство: Иркутский жандармский полковник фон Плотто, Забайкальский областной прокурор Лазаревский и областной военно-медицинский инспектор Щеглов». В декабре туда прибыл и военный губернатор Забайкальского края Хорошхин — тот самый, который совсем недавно демонстративно игнорировал голодовку женщин. Он выстроил мужчин-каторжан и заверил их, что «правительству дорога жизнь каждого подданного, хотя бы даже и лишенного прав состояния», и что «правительство не намерено без серьезных оснований прибегать к такой мере, как телесное наказание».

[Zaman.]

Благодаря новым средствам связи (гектографу, телеграфу и телефону) о трагических событиях в Сибири быстро узнали не только в России, но и в мире. Известия о гибели политических заключенных нанесли большой ущерб международной репутации Российской империи. При этом власти не обладали эффективными информационно-пропагандистскими ресурсами, чтобы этому противостоять, да и вообще повели себя на редкость неуклюже. В результате многие ведущие газеты Европы и Америки вышли со статьями, резко осуждающими репрессивную политику русского правительства.

[Zaman.]

Немалую роль в подобном повороте событий сыграл американский журналист Джордж Кеннан (его внучатый племянник — американский дипломат Джордж Фрост Кеннан, автор знаменитой «Длинной телеграммы» 1946 года), поначалу благосклонно настроенный к России и опубликовавший в 1870 году книгу «Кочевая жизнь Сибири». После очередного путешествия в Сибирь в 1885-1886 годах, совпавшего с эпохой «закручивания гаек» при Александре III, и после близкого знакомства с бытом и условиями содержания каторжан Кеннан резко изменил свое мнение о российских порядках. В 1891 году он издал двухтомник «Сибирь и ссылка», ставший в США бестселлером. Но еще раньше Кеннан стал ездить по всей Америке с публичными лекциями, где обличал деспотизм русского самодержавия и преследование политической оппозиции в России. При этом для достижения нужного эффекта он иногда одевался в одежду российского каторжника и надевал на ноги кандалы.

[Zaman.]

Джордж Кеннан в одежде сибирского каторжника. В кадр не вошли кандалы на его ногах. В таком виде Кеннан нередко выступал с лекциями о России

[Zaman.]

После одного такого театрализованного выступления в 1889 году писатель Марк Твен публично заявил: «Если правительство, подобное теперешнему русскому, не может быть низвергнуто иначе как динамитом, то слава богу, что существует динамит!» Посол в Лондоне Егор Стааль весной 1890 года докладывал в Петербург: «Агитация, поднятая в Англии против России на основании преувеличенных слухов о беспощадном обращении с ссыльно-каторжными в Сибири, не угасла до сих пор». Современный историк-американист Иван Курилла писал: «Деятельность Дж. Кеннана надолго закрепила в американском обществе один из наиболее прочных стереотипов России: страны — огромной тюрьмы. Когда спустя много десятилетий в США прочли Солженицына, то независимо от намерений автора, который имел в виду критику именно советской власти, а не дореволюционной России, его описание ГУЛАГа было понято через восстановление созданного Кеннаном стереотипа».

[Zaman.]

Российские власти некоторые выводы из событий 1889 года все-таки сделали, хотя и не сразу. Они отменили телесные наказания для женщин, в Якутске спустя некоторое время восстановили прежние нормы транспортировки политических ссыльных, а в Забайкалье в 1898 году навсегда закрыли Карийскую каторгу. Но к этому времени взамен постаревших народовольцев в России выросло новое поколение непримиримых революционеров-подпольщиков. Один из них — Владимир Ульянов-Ленин, младший брат казненного в 1887 году студента Александра Ульянова, спустя 30 лет станет творцом доселе небывалого тоталитарного режима, основывающегося на непрерывном массовом насилии. Ленинская репрессивная машина превзошла все ужасы прежней царской каторги — в том числе и потому, что самодержавие и правящий слой Российской империи в свое время не сумели дать адекватный ответ вызовам своего времени.

[elninio]

"Но к этому времени взамен постаревших народовольцев в России выросло новое поколение непримиримых революционеров-подпольщиков. Один из них — Владимир Ульянов-Ленин, младший брат казненного в 1887 году студента Александра Ульянова, спустя 30 лет станет творцом доселе небывалого тоталитарного режима, основывающегося на непрерывном массовом насилии. Ленинская репрессивная машина превзошла все ужасы прежней царской каторги — в том числе и потому, что самодержавие и правящий слой Российской империи в свое время не сумели дать адекватный ответ вызовам своего времени." вот чего стоило бесплатное образование , медицина и зарплата 110 рублей 50 копеек ...жизни миллионов людей , а счастья как говориться на костях не построишь .

[Zaman.]

Стабильность царя Николая

Как «весна народов» 1848 года навсегда изменила Россию

Изображение: Б. Покровский,«Обряд казни на Семёновском плацу», 1849 год.

Почему российский император Николай I испугался европейских революций 1848 года? Из-за чего писателя Федора Достоевского приговорили к смертной казни, а драматурга Александра Островского заставили переписывать свою пьесу? «Лента.ру» вспоминает о «мрачном семилетии» николаевской эпохи, предшествующем Великим реформам Александра II.

[Zaman.]

Призрак бродит по Европе

«Господа, седлайте коней, во Франции революция!» — этими словами в конце февраля 1848 года император Николай I остановил бал, обратившись к собравшимся на нем офицерам. Свержение короля Луи-Филиппа I и провозглашение в Париже республики были для Петербурга весьма неприятным сюрпризом. Дальнейшие события подтвердили худшие опасения российского двора: к началу марта волнения из Франции перекинулись на другие европейские государства.

 

В Бадене, Гессен-Дармштадте и Саксонии под давлением улицы к власти пришли либеральные правительства. В Мюнхене и Берлине развернулись настоящие уличные бои, и испуганные монархи пообещали созвать германский парламент для разработки конституции. В середине марта восстала Вена — после этого революционная волна, получившая название «весны народов», быстро распространилась на Италию, Венгрию и Чехию.

 

Возмущение, паника и ужас — так можно охарактеризовать реакцию официального Петербурга на события февраля-марта 1848 года в Европе. Николай I всерьез боялся, что европейский революционный вал захлестнет сначала Царство Польское, а затем и всю остальную Российскую империю.

[Zaman.]

Конечно, никаких реальных оснований для подобных опасений не было. Страна третий десяток лет пребывала в полудремотном состоянии николаевского царствования, и никакая смута России не грозила. Первоначальный воинственный порыв царя (чтобы задушить революцию в зародыше, он приказал готовиться к интервенции в Европу) вскоре сменился озабоченностью за безопасность границ России и сохранение внутренней стабильности.

Николай I объявляет своей гвардии о восстании в Польше, 1830 год

 

Реакцией на мнимую угрозу со стороны Запада стал манифест 14 марта 1848 года, в котором были такие формулировки: «запад Европы внезапно взволнован ныне смутами, грозящими ниспровержением законных властей… Мы готовы встретить врагов Наших, где бы они ни предстали… Разумейте языцы и покоряйтеся: яко с нами Бог!»

В европейских столицах истеричный и агрессивный тон царского манифеста вызвал лишь недоумение, а в самой России послужил сигналом к ужесточению правил и без того зарегулированной внутренней жизни. Император был искренне убежден, что только сохранение российской самобытности, сформулированной в уваровской формуле «православие, самодержавие, народность», могло защитить его государство от революционной заразы с «гниющего» Запада. Знаменитый историк Сергей Соловьев в те дни пророчески заметил: «Нам, русским ученым, достанется за эту революцию». И действительно, за отсутствием в стране доморощенных смутьянов и прочих «карбонариев», власть принялась рьяно искоренять крамолу в науке, литературе и журналистике. Так началось печально известное «мрачное семилетие» — последний, самый унылый период правления Николая I.

Edited October 16, 2019 by Zaman.

[Zaman.]

«Теперь в моде патриотизм, отвергающий все европейское»

В первую очередь была резко усилена цензура. В марте 1848 года власти обратили внимание редакторов столичных газет и надзирающих за ними цензоров на «предосудительный дух многих статей» и предупредили об ответственности за «всякое дурное направление статей журналов, хотя бы оно выражалось в косвенных намеках». Иллюстрируя тогдашнюю общественную атмосферу, историк русской литературы и журналистики Павел Рейфман в книге «Из истории русской, советской и постсоветской цензуры» приводит цитату из дневника цензора Александра Никитенко:

«Наука бледнеет и прячется. Невежество возводится в систему… Теперь в моде патриотизм, отвергающий все европейское, не исключая науки и искусства, и уверяющий, что Россия столь благословенна Богом, что проживет без науки и искусства… Люди верят, что все неурядицы на Западе произошли от того, что есть на свете физика, химия, астрономия, поэзия, живопись».

[Zaman.]

Власти пытались всячески ограничить ввоз иностранных книг, университетам запретили выписывать журналы и газеты, а в 1849 году всерьез обсуждалась идея о закрытии всех университетов как потенциальных рассадников вредных и опасных идей.

Революционеры провозглашают окончание российского протектората в Бухаресте, июнь 1848 года

 

Апофеоз николаевского «мрачного семилетия» — печально знаменитое «дело петрашевцев». Вина этой небольшой группы молодых людей заключалась лишь в том, что они вместе читали и обсуждали вольнодумные труды западных философов, а также известное письмо Белинского Гоголю. Но этого оказалось достаточно, чтобы приговорить их всех (в том числе будущего великого писателя Федора Достоевского) к расстрелу. Лишь в самый последний момент, перед исполнением приговора, осужденным объявили о смягчении наказания — вся церемония их публичной казни была инсценировкой.

[Zaman.]

В книге советского литературоведа Александра Западова «История русской журналистики XVIII–XIX веков» приводится отрывок из воспоминаний писателя Михаила Лонгинова, как нельзя лучше характеризующий состояние русского общества времен заката николаевской эпохи: «Громы грянули над литературой и просвещением в конце февраля 1848 года. Журналистика сделалась делом опасным и в высшей степени затруднительным. Надо было взвешивать каждое слово, говоря даже о травосеянии или коннозаводстве, потому что во всем предполагалась личность или тайная цель. Слово "прогресс" было строго воспрещено, а "вольный дух" признан за преступление даже на кухне. Уныние овладело всей пишущей братией».

 

Разгром периодической печати — лишь звено в цепи полицейских репрессий Николая I, которыми он надеялся не допустить в России европейскую «весну народов». К 1850 году цензура взялась за театры. Одним из первых под удар попал драматург Александр Островский, чья пьеса «Свои люди — сочтемся» вызвала неудовольствие самого императора. Его разозлил финал, в котором не было должным образом наказано зло. Автора вызвали к попечителю Московского учебного округа и сделали ему соответствующее внушение. Как пишет Рейфман, «Островский, ошеломленный такой "проработкой", выражает через попечителя благодарность министру просвещения за советы, обещает принять их в соображение в будущих своих произведениях, "если он почувствует себя способным к продолжению начатого им литературного поприща"».

[Zaman.]

«Держи все, держи все…»

Разумеется, ни к чему путному такая политика привести не могла. Как известно, любая сложная система в процессе своего развития неизбежно испытывает кризис, если она не способна меняться и адекватно отвечать на вызовы времени. Николай I был неглупым человеком и понимал необходимость перемен, но в то же время боялся пойти даже на минимальные уступки общественным запросам. Образно говоря, он пытался проветрить комнату, не позволяя открывать не то что окно, но даже и форточку. Гипертрофированная самоуверенность и апломб императора, его полный отрыв от реальности и почивание на лаврах прошлых успехов сыграли с ним дурную шутку. Его стремление «подморозить» Россию и противопоставить ее остальной Европе привело к тому, что к началу Крымской войны страна оказалась в полной международной изоляции.

 

Известная фраза Ленина о «гнилости и бессилии» николаевской России, проявившихся в ходе конфликта, вполне справедлива. У нас сейчас мало кто знает, что в Европе Крымскую войну больше принято называть Восточной войной — боевые действия велись не только в районе Крыма. Англо-французская эскадра безнаказанно обстреливала Одессу, Мариуполь, Таганрог, Соловецкий монастырь на Белом море и высадила десант для захвата Петропавловска-Камчатского. Совершенно беззащитной перед угрозой британского вторжения была Аляска.

[Zaman.]

Карикатура «Прусский Геркулес», 1849 год

 

Кстати, именно тогда впервые возникла идея продать ее Соединенным Штатам. Неприятельский флот крейсировал в Финском заливе недалеко от Кронштадта, всего в тридцати километрах от Петергофа, любимой загородной резиденции Николая I — трудно представить более зримое воплощение бесславного и позорного финала его царствования.

 

Государь скоропостижно скончался вскоре после получения известия о разгроме русских войск под Евпаторией. Как известно, перед смертью он с горечью сказал наследнику: «Сдаю тебе мою команду, к сожалению, не в том порядке, как желал, оставляя много хлопот и забот… Держи все, держи все…»

 

По складу своего характера и воспитанию новый император Александр II вовсе не был либералом, но он понимал, что Россия отчаянно нуждается в преобразованиях. Александр II смог без труда отодвинуть от власти ретроградов из окружения своего отца — после поражения в Крымской войне потенциальные противники реформ были посрамлены и деморализованы.

[Zaman.]

Прежнее поколение сановников и царедворцев, помнивших еще Отечественную войну 1812 года и состарившихся в николаевскую эпоху, окончательно отстало от жизни. Они отказывались понимать, как за это время изменился мир, что могущество страны теперь определялось не столько размерами территории и военной мощью, сколько развитием экономики и умением применять технологические новшества (железные дороги, телеграф, паровые машины).

 

Как отмечает современный историк Игорь Христофоров, во второй половине 50-х годов XIX века на сцену вышло «новое поколение правящей элиты, хотя выросло оно еще в прежней системе, где это были чиновники "второго эшелона", молодые и амбициозные ученые, журналисты, инженеры, наконец, просто умные люди, не желавшие "прислуживаться". Они прекрасно знали, как николаевская система устроена и работает, понимали все ее слабые и сильные стороны... Но при этом, по сравнению со своими "отцами", они все же были другими».

 

С отменой крепостного права в 1861 году начались знаменитые Великие реформы Александра II. Однако модернизация явно запоздала как минимум на несколько десятилетий и к тому же была непоследовательной и половинчатой. В результате спустя полвека непреодолимые противоречия между бурным социально-экономическим развитием России и ее отсталой неэффективной политической системой (которую ни Александр II, ни его сын и внук так и не решились реформировать) привели страну к острейшему системному кризису и революционному взрыву 1917 года.