Квинтэссенция платонизма

[Zaman.]

 Несмотря на это, смерть их была несчастием для всего мира, потому что Октавиан Август принужден был передать тогда свое императорское господство самой страшной личности из своего семейства, Тиберию. Печальная хроника того времени утверждает, что Ливия избавилась от внуков ядом. Как бы ни было, Тиберий был усыновлен Августом и объявлен наследником императорского трона, с обязанностью, в свою очередь, усыновить и принять в соправители своего племянника Германика, сына Друза. Зато Августу вскоре пришлось удалить единственного из оставшихся в живых родных внуков, сына Агриппы и Юлии, Агриппу Постума, родившегося уже после смерти отца. Хотя этот молодой человек и был усыновлен Августом, но скоро выказал такие дикие и животные наклонности и вдался в такой необузданный разврат, что дед должен был сослать его на один пустынный остров Средиземного моря. Вскоре после того, император был принужден удалить из Рима и мать его. За свой в высшей степени развратный образ жизни, она была сослана на маленький островок, близ кампанского берега. Август уж не видал более Юлии, которая умерла в нищете, вскоре после восшествия на престол своего третьего супруга.

[Zaman.]

Начало правления Тиберия

В 14 г. по Р. Х. семидесятилетний Август умер, оставив своему пасынку Тиберию империю, составленную из самых разнородных частей. К несчастию, он не сделал из неё здорового политического организма, направив его на законный путь изданием конституции. Уже само господство Августа было ближе к настоящей деспотии, ищущей расположения низких льстецов и черни и опирающейся на войско, чем к истинной монархии, сила которой заключается в самом народе. Все основывалось на личности государя, и эта-то главная черта характера новой формы правления обнаружилась со всеми своими недостатками и ужасами, когда по смерти Августа власть перешла в руки императора Тиберия – человека, преобладающими качествами которого были зависть, робость, чувственность и жестокость. Римские остряки говорили, что Август нарочно выбрал этого человека своим наследником для того, чтобы кротость его собственного правления выступила еще рельефнее в сравнении с жестокой тиранией Тиберия. Верить без доказательств чему-нибудь подобному могут только мизантропы, да и вообще утверждать что-нибудь, не имея положительных оснований, есть признак превратного и больного рассудка. В назначении Тиберия мы скорее готовы видеть дело Ливии. Принудив же своего преемника усыновить Германика, Август по крайней мере, хоть на короткое время после своей смерти защитил мир от ужасных последствий бешеного характера тирана.

[Zaman.]

Римский ауреус. Справа - Тиберий, слева - его мать, Ливия

Источник фото

 

Император Тиберий, царствовавший в 14–37 г. по Р. Х., был человек мрачного характера, склонный к жестокости и деспотизму. Кроме того, по своим отношениям к Августу, он с ранней молодости привык к такому притворству, каким обладали весьма немногие государи. Он никогда не давал заметить, чего ему хочется, а слова и жесты его говорили скорее совершенно противоположное тому, что гнездилось в его душе. Тиберий всегда поступал дружелюбно с теми, кого ненавидел, и был суров и холоден с теми, кто ему нравился. Тех, кто его отгадывал, он преследовал и ненавидел, и многие во время его царствования были казнены только потому, что поняли и разгадали его. И первым правительственным делом Тиберия была хитрость и притворство. Тотчас по смерти Августа он призвал к себе императорскую гвардию, отдавал войскам приказания как император, приказал умертвить Агриппу Постума, как опасного соперника, и несмотря на то, перед собранием сената показал вид, что не хочет принимать власти, а созвал сенаторов только для того, чтобы прочесть им завещание Августа и посоветоваться с ними о почестях, какие следуют воздать умершему. Когда Август, приговором сената, был признан богом и погребен со всевозможным великолепием, Тиберий поцеремонился еще некоторое время, говоря, что не считает себя способным взять на себя тягостную обязанность правителя, и только после формальных просьб сената принял сан императора.

[Zaman.]

Тиберий и Германик

Первые восемь лет правления императора Тиберия были вообще довольно кротки и справедливы, потому что боязнь пред Германиком удерживала в известных границах его ненависть к людям. Он должен был опасаться своего племянника – тем более, что тот стоял во главе восьми легионов, порученных ему Августом для завоевания Германии, а войско так любило своего храброго вождя, что тотчас по известии о кончине Августа просило его принять сан императора. Хотя Германик и отклонил это предложение, но Тиберий тем более должен был остерегаться, чтобы не подать повода к неудовольствию, что Германик имел блестящий успех в Германии, а уважение к нему народа и солдат возрастало все более и более. Поэтому Тиберий в первые годы своего царствования исполнял все обязанности мудрого правителя. Он облегчил налоги и отклонил сделанное ему предложение ввести новые подати, сказав, что «добрый пастух должен стричь своих овец, а не драть с них кожу». Тиберий устранил из сената жалких льстецов, которых там было множество; запретил приветственные речи с необыкновенным в Риме титулом государя, и иногда терпеливо сносил ропот некоторых сенаторов, объявляя всенародно, что в свободном сенате должно быть свободно и слово. Он принимал приглашения римских вельмож, отдавал им визиты и вообще во всех поступках не выказывался не только деспотом, но даже и императором.

[Zaman.]

Германик

 

Но на деле все усилия Тиберия с самого начала были направлены к тому, чтобы под благовидным предлогом удалить Германика от его германских легионов. Тиберий счел это возможным в 17 г. по Р. Х., когда германская война, стоившая уже много людей и денег, не принесла, кроме славы, ни малейшей выгоды. Он отозвал своего племянника в Рим, устроил ему блестящий триумф, и потом в качестве главнокомандующего послал его на Восток. Германик в продолжение двух лет вел там славную войну с пограничными народами, но был несколько раз оскорблён римским наместником Сирии, и наконец отравлен им (в 19 г. по Р. Х.). Над убийцей его было наряжено следствие, но обвиняемый, видя, что Тиберий хочет выдать его, лишил себя жизни, а может, был убит и по секретному приказанию самого императора.

 

[Zaman.]

Тиберий и временщик Сеян

С этого времени настоящий характер императора Тиберия начал обозначаться все яснее; гнусность теснившихся вокруг него людей делает его все отважнее в исполнении задуманных им преступлений, пока в 23 году по Р. Х. не становится его любимцем Сеян, который наконец и превращает его в совершеннейшего тирана. Сеян, сын Сея Страбона, командовавшего при Августе гвардией, принадлежал к сословию всадников. Усмирением чрезвычайно опасного восстания паннонских легионов, он вошел в милость к Тиберию и по смерти отца сделался префектом преторианцев или начальником гвардии. Первым его распоряжением по вступлении в новую должность была перемена постоянной квартиры преторианцев, что имело весьма важные последствия. При Августе караулы в Риме содержались только тремя когортами преторианцев и небольшим отрядом германцев и испанцев, а большая часть гвардии была размещена по всей Италии, По предложению Сеяна, Тиберий собрал всю гвардию в Риме и вместе с отрядами, находившимися уже в столице, расположил ее в укрепленном лагере у ворот Рима. Он воспользовался тем предлогом, что иначе солдат трудно было бы собрать даже в случае крайней необходимости, и что от сношений с городскими жителями они бы испортились. Мера эта имела решительное влияние на судьбу всего государства, потому что, изменив отношения преторианцев и их начальников к государю и к гражданам, поставила императора в зависимость от своей гвардии и сделала её командира вторым лицом в государстве.

[Zaman.]

С этих пор правление Тиберия делается совершенно, деспотическим и военным. Он уже не скрывался ни перед кем, а временщик Сеян являлся послушным и способным орудием всех его замыслов. Жестокие преследования и кровавые казни совершались ежедневно; каждый, возбуждавший подозрение, изгонялся или осуждался на казнь. Угрызения совести и тоска преследовали тирана Тиберия среди его занятий, составлявших его развлечения; он подозревал всех: свое семейство, лучших писателей своего времени, и все благородное и доброе. Сеян мастерски поддерживал этот тайный страх своего государя и не давал ему уклоняться от однажды избранного пути. Но ни Сеян, ни Тиберий не были настоящими изобретателями этой ужасной правительственной системы, которая была введена тогда в первый раз и которой потом подражали все жестокие императоры. Она была скорее естественным следствием нравственного состояния поколения, представителями которого были Тиберий и Сеян. Разврат, роскошь и праздность сделались единственною целью жизни большей части римлян: все лучшие стремления, все высшие побуждения были приносимы ей в жертву. Сенаторы уже с самого начала своею низкою лестью показали императору, что они готовы терпеть всевозможный деспотизм, и осыпали его такими великими почестями, что он сам однажды заметил им с насмешкой, что лучше бы они подождали конца его царствования, прежде чем решиться воздавать ему такие необыкновенные почести! Таким образом, тогда, как и всегда, мерзость и ничтожество управляемых вызвало и сделало возможной эту ужасную тиранию правителя. Император Тиберий и его временщик не могли бы так страшно злоупотреблять своею властью, если бы не имели дела с расслабленным, безнравственным, трусливым и малодушным поколением.

[Zaman.]

Только совершенное растление, ничтожество и низость римлян были виною того, что в царствование Тиберия люди сделали настоящее ремесло из шпионства, оговоров и доносов, и что это печальное занятие развивалось все более и более при последующих правительствах, отравляя собою все жизненные соки государства. В самом деле, едва во второй год царствования Тиберия Роман Гиспон, бедняк из низшего слоя черни, успел приобрести богатство и влияние ложными наговорами и своим примером указал бесчисленному множеству других доносчиков дорогу к богатству и знатности, как наговоры и ложные доносы стали делаться все чаще и чаще, и каждый заслуженный или высокопоставленный человек более и более подвергался опасности по мере того, как увеличивалось моральное растление римского общества. Таким образом, не тираны, вроде Сеяна, которые с легкой руки Тиберия начали господствовать над империей, растлили нравы и нравственность римского мира, а скорее сами они сделались такими под его влиянием. Конечно, и здесь, как и во всем, было взаимодействие, и такой лицемерный, неспособный ни к чему хорошему правитель, как Тиберий, должен был действовать чрезвычайно пагубно на поколение, которое принесло в жертву самому презренному себялюбию все благороднейшие стремления сердца и великие воспоминания прошлого и не только терпело всякую низость, но добровольно вызывалось на нее.

[Zaman.]

С прекращением общественной жизни разврат стал делать быстрые успехи, а введение военного деспотизма, преследование всего лучшего и господство мрачного насилия все более и более погружало римский мир в чувственные наслаждения и разврат, достигшие в эпоху императоров высшей степени. Вообще примером своего собственного распутства император Тиберий имел чрезвычайно вредное влияние на нравы. В первые лучшие годы своего царствования он старался еще обуздывать овладевавшую им страсть к наслаждениям. Но с появлением на сцену временщика Сеяна он сам, со дня на день, все более и более предавался чувственным наслаждениям, хотя был уже в том возрасте, когда человек обыкновенно старается укрощать свои страсти. Собственная натура Тиберия, на которую все прекрасное, доброе и благородное не имело решительно никакого влияния, и интерес тех, которые или хотели подделаться к нему из корысти и жажды к удовольствиям, или, как Сеян, управлять им посредством его же страстей, влекли императора к его позорному разврату.

[Zaman.]

Мастерски пользуясь слабостями императора, Сеян получил такую власть над скрытным и недоверчивым Тиберием, что историк Тацит объясняет это чудом, приписывая его не столько искусству этого проныры, сколько гневу богов на Рим. Ловкий начальник гвардии всеми силами старался упрочить за собою захваченную власть и с этою целью посредством яда избавился от сына Тиберия, пробудил в душе тирана недоверчивость к членам его собственного семейства и уговорил его изгнать некоторых родственников. В 29 году Сеяну удалось даже уговорить Тиберия удалиться из Рима; таким образом, влиянию его открылся полный простор. По другим известиям, император Тиберий оставил столицу добровольно, желая скрыть от толпы свой позорный образ жизни, или стыдясь показывать народу свою особу, изнуренную сладострастием: под старость он сделался сутуловат и худ, и совершенно потерял волосы, лицо же его было изрыто морщинами и очень часто обкладывалось все пластырями. Но известие это не вполне согласуется с тем, что говорят другие историки о наружности Тиберия. Оставив Рим, император путешествовал некоторое время по Кампании, а потом удалился на островок Капри, который обещал ему много наслаждений своей теплой зимой и прохладным летом, и кроме того своими неприступными берегами обеспечивал его от всяких нападений. Здесь он предался самым позорным и неестественным забавам, в то время как Сеян, в качестве наместника императора Тиберия, заботился об исполнении его зверских предписаний и совершал такие же жестокости для упрочения своего, собственного могущества. Сеян преследовал во всей Италии всех лиц, принадлежавших к императорской фамилии или каким-нибудь образом старавшихся возбудить народ против него или против тирана; ничтожный сенат был только послушным орудием его замыслов. Окружив всякого сколько-нибудь уважаемого человека шпионами, Сеян постоянно поддерживал недоверчивость и боязнь императора; тот же, кого он держал как будто в плену, воздавал ему всякого рода почести, так что наконец, по выражению одного древнего историка, казалось, что временщик Сеян был императором, а Тиберий владетелем одного острова Капри.

[Zaman.]

Остатки виллы Тиберия на Капри

Автор фото - Thomas Möllmann

 

Сеян уже чувствовал себя столь сильным, что стал помышлять о том, как бы самому сделаться императором. Уже в храмах, на площадях и во многих частных домах можно было видеть его статуи подле изображений царствующей фамилии, как вдруг Тиберий охладел к нему. Император, который в последние годы своей жизни почти всегда был пьян, однажды, – или сам в минуту трезвости увидел, куда он зашел, или был испуган просьбою Сеяна выдать за него императорскую принцессу, открывшую ему настоящие намерения временщика, или наконец предостережен вдовою его брата Друза, передавшей ему записку. Как бы то ни было, император Тиберий тотчас же решился умертвить своего наперсника и полномочного министра. Для этого он употребил все уловки своего притворства. То он обращался с Сеяном по дружески, подавая ему надежду согласиться на желаемый им брак, и таким образом удерживал от всякого решительного шага человека, сделавшегося сильным и любимого солдатами; то писал ему, что он при смерти, и непременно хочет вернуться в Рим; то покровительствовал креатурам Сеяна, то отвергал его предложения и выказывал к нему знаки немилости.

[Zaman.]

Наконец, приказав одному из своих наперсников, Макрону, которого он уже наперед прочил на место префекта гвардии, арестовать Сеяна, он действовал так осторожно, что ни один восточный деспот, приказывающий казнить своего визиря, не мог бы поступить хитрее Тиберия. Так как трибунат, перенесением верховной власти народа на особу императора, получил гораздо большее значение чем прежде, то Сеян был заманен в сенат ложным известием, что сенаторы, по приказанию Тиберия, должны передать ему достоинство трибуна. В то же время Макрон, показав преторианцам, стоявшим на страже у здания сената, приказ Тиберия о назначении его, Макрона, префектом гвардии, велел солдатам снять все ночные караулы, и подарил каждому преторианцу, от имени императора, сумму, равнозначную 228 русских дореволюционных рублей. В письме же Тиберия к сенату сначала говорилось о посторонних вещах, потом следовало несколько легких упреков Сеяну, потом снова что-то другое, и наконец, в самом конце – приказ арестовать Сеяна. При малейшем движении в пользу Сеяна Макрон должен был пропустить конец, и мог дать письму совершенно другой вид. Но дело имело хороший исход; тотчас по прочтении письма, Сеян был арестован, и в пользу его не возвысился ни один голос. Хотя в письме императора не говорилось ни слова о его казни, из опасения бунта гвардии, однако сенаторы, очень хорошо понимавшие волю Тиберия, несмотря на его молчание, сейчас же велели казнить Сеяна (31 по Р. Хр.). Потом, по приказанию Тиберия, были казнены невинные дети Сеяна, все его остальные родственники и даже просто знакомые. Сначала эти жестокости были облечены в законную форму суда, но императору показалось это слишком долгим, и он устроил общую резню, приказав, без всякого разбирательства, казнить зараз всех арестованных друзей Сеяна.

[Zaman.]

Смерть Тиберия

С падением Сеяна жестокости следовали одна за другой. Недоверчивость, алчность и глубокая ненависть к людям овладели душою императора, и его правление стало все более и более опираться на одно грубое насилие, т. е. военную власть, ужас и страх. Тиберию уже было более семидесяти лет, а он все еще пьянствовал и веселился, как самый распутный юноша. Наконец, на 78 году своей жизни император заболел, и видя близость смерти, заботливо старался скрыть свое положение. Он притворялся бодрым и здоровым, затевал охоты, и разъезжал по Кампании и морскому берегу, как будто собираясь вернуться в Рим. Однажды во время этих прогулок, он заболел очень серьезно: с ним случился обморок, который все приняли за смерть. Макрон и все окружавшие Тиберия сейчас же присягнули Гаю Цезарю Калигуле, сыну Германика, бывшему неразлучным спутником своего деда, товарищем его оргий и исполнителем всех его прихотей. Он был усыновлен Тиберием, и объявлен наследником престола.

Смерть Тиберия. Художник Ж.-П. Лоран, 1864

[Zaman.]

Едва двор успел поздравить Калигулу императором, как вдруг пришло известие, что Тиберий еще жив, и потребовал себе обед. Известие это распространило всеобщее смятение. Калигула погиб бы, если бы не принял какой-нибудь быстрой и решительной меры; поэтому он тотчас же последовал совету начальника гвардии, Макрона, находившегося в такой же опасности, и позволил ему задушить старика Тиберия подушками (в марте 37 года н. э.).

[Zaman.]

Германик (Germanicus), почетное прозвище, дарованное римским сенатом Нерону Клавдию Друзу, брату императора Тиберия, лично для него и для его потомков, за его подвиги в Германии. После смерти отца прозвище Германика перешло к сыну его Германику Цезарю.

Германик Цезарь был сыном Друза и младшей Антонии, дочери триумвира Марка Антония от Октавии, сестры императора Октавиана Августа. Родился он в 15 до Р. X., умер в 19 по Р. X. Еще юношей Германик обнаружил такие превосходные качества характера, что Август в 4 по Р. X. (н. э.) согласился назначить Тиберия своим преемником через усыновление лишь под тем условием, что Тиберий в свою очередь усыновит своего племянника Германика. В 7 г. Германик, в качестве квестора, уже принимал участие в походе Тиберия против возмутившихся паннонцев и далматов, и настолько выдвинулся во время этого похода, что по возвращении получил триумф и преторское достоинство.

В 12 г. Германик был консулом, а незадолго до смерти Августа получил начальство над восемью легионами, выставленными на Рейне против германцев. Он стоял уже во главе этих войск, когда пришло известие о смерти императора, что дало сигнал к опасному восстанию легионов. С трудом подавив мятеж, Германик совершил в 14 – 16 гг. несколько походов в Германию. Экспедиции эти дали новые доказательства храбрости войска и его предводителя, но не сделали ничего существенного для расширения римского владычества в стране. Зависть и подозрительность, а также и убеждение в бесполезности этих предприятий побудили Тиберия отозвать Германика.

[Zaman.]

Германик

 

После торжественного триумфа Германик отправился с почетными и самыми широкими полномочиями на восток для приведения в порядок тамошних дел; в то же время, однако, император послал наместником в Сирию Гнея Пизона, быть может, с тайными поручениями. В 17 г. началось восточное путешествие Германика. Он посетил Акций, Афины и замечательные в историческом отношении местности греческих, фракийских и малоазиатских берегов, посадил в Армении на престол Зенона, сына понтийского царя Полемона, обратил в римские провинции Каппадокию и Коммагену и проехал в 19 г. через Египет до Сиены и Элефантины.

[Zaman.]

По возвращении в Сирию он неожиданно узнал, что Пизон отменил почти все его распоряжения. Дело дошло до бурных объяснений между ними, после чего Германик вдруг заболел так неожиданно и опасно, что его друзья и он сам стали считать причиной болезни отравление. Чувствуя приближение кончины, Германик поручил друзьям отомстить за свою смерть и умер в Эпидафне, близ Антиохии. Известие о смерти Германика было встречено с глубокою скорбью в провинциях. Ещё сильнее горевали в Риме, когда супруга Германика, Агриппина, весной следующего года привезла прах мужа в Италию, чтобы похоронить его в гробнице Августа. Народная молва уже в то время называла подстрекателем убийц Тиберия, и этот слух впоследствии, казалось, подтвердился враждебным и жестоким отношением Тиберия к вдове и детям Германика. Но, несмотря на это, даже по мнению Тацита, отравление не могло быть доказано и является даже маловероятным.

Храбрость, благородство, великодушие и кротость были отличительными чертами характера Германика; вместе с тем он принадлежал к образованнейшим людям римского народа и сам выступал на литературном поприще. Из его речей и комедий, написанных на греческом языке, ничего не сохранилось. До нас дошли только 686 стихов приписываемого ему с большой вероятностью латинского перевода «Phaenomena» Арата, превосходящего по содержанию и по форме перевод, сделанный Цицероном, и отрывки подобной же переделки греческого стихотворения под названием «Diosemeia» или «Prognostica». С именем Германика сохранилось также несколько латинских и греческих эпиграмм.

Германик был ближайшим родственником трёх римских императоров, царствовавших сразу после его предполагаемого убийцы и дяди Тиберия: отцом Калигулы, братом Клавдия и дедом Нерона.

[Zaman.]

Тацит – краткая биография

В жизни и произведениях Сенеки, Плиния Старшего и его племянника Плиния Младшего отражается и хорошими и дурными сторонами своими монархическое время. Величайший из римских историков, Корнелий Тацит, по характеру и образу мыслей, близок к людям времен республики. Он – как будто представитель погибших поколений, уцелевший один и живущий между людьми чуждой ему эпохи и чуждых ему понятий.

Корнелий Тацит родился, по-видимому, в Интерамне (Терни) в Южной Этрурии, вероятно, около 55 года нашей эры, и умер, кажется, при императоре Адриане; точнее этого мы не можем определить год его смерти (ок. 119 г.?). При Веспасиане он занимал некоторые правительственные должности, потом спасся от свирепостей Домициана тем, что держался вдали от общественной жизни. При Траяне, будучи уже человеком пожилых лет, посвятил себя историческим трудам. Если известный в римской литературе «Разговор об ораторах» действительно принадлежал ему, то, вероятно, это был первый его литературный труд, написанный, быть может, при Тите. Но Тацитом ли написано это произведение, вопрос очень спорный.

[Zaman.]

Труды Тацита

Вероятно, еще в правление Нервы, то есть в 97 – 98 годах, около времени своего консульства, Тацит написал превосходное жизнеописание своего тестя Агриколы, завоевателя Британии. Тацит изображает его как истинного римлянина старых времен, остававшегося благородным человеком среди всеобщей низости, как светлое явление во мраке печальной деморализации. В следующем (99-м) году была написана «Германия» – краткий очерк природы германской страны и обычаев её жителей, перечисляемых по племенам;  Тацит писал, кажется, не по собственным наблюдениям, а по известиям других авторов и по изустным рассказам. Это – этнографическая идиллия. В этом своём труде Тацит излагает сведения о германцах без строгой системы,  но в ясном порядке, и дает полную картину их быта. Он пишет без вражды, напротив, с темным сочувствием германцам, хотя смотрит на них с точки зрения римлянина. У него была мысль выставить в ярком свете изнеженность и порочность римского общества изображением простой жизни энергичного, хотя необразованного народа. Его книга – драгоценнейший источник сведений о германской старине. Есть в ней ошибки и недоразумения, есть пробелы, но она дает массу достоверных известий.

[Zaman.]

В первые годы правления Траяна Тацит начал писать один из двух главных своих трудов, «Историю» (Historiae), рассказ о событиях римской истории своего времени, от Гальбы до гибели Домициана. Эта история состояла, кажется, из 14 книг. Из них дошли до нас только первые четыре и начало пятой. Этот рассказ представлял законченное драматическое целое. Тацит предполагал заняться в старости продолжением его, рассказав историю римской империи при Нерве и Траяне. Но когда он довел до конца свой труд, обнимавший период от Гальбы до Нервы, Траян еще был жив. Тацит считал неудобным хвалить его, когда он еще царствует, и решил рассказать о времени от смерти Августа до той эпохи, с которой начинался его уже оконченный труд, и написал «Летопись» («Анналы»), последнее свое произведение. Он писал по лучшим источникам, между прочим по Acta, официальному периодическому изданию, походившему на наши газеты, и по документам. Он подвергал эти материалы критике. «Анналы» рассказывали в строгом хронологическом порядке историю внутренних и внешних дел римской империи с 14 до 68 года нашей эры, и состояли из 16 книг; середина их и конец не дошли до нас. Сохранились первые шесть книг «Анналов» (пятая не полностью) и последние шесть, кроме конца 16-ой книги.

[Zaman.]

Памятник Корнелию Тациту у здания парламента в Вене

 

Корнелий Тацит как историк

Корнелий Тацит описывает агонию старого римского духа, изнемогавшего в борьбе с торжествующею деморализацией. Он смотрит на свое время с трагическим чувством. Ужасающая испорченность нравов, описываемая им, возбуждает в нем негодование; он говорит об упадке своей нации с горечью патриота. В прошедшем Тацит видит лучшее: римский народ был тогда свободен, характеры были сильнее, нравы чище. Глубоко любя этот идеал старины и её свободы, сожалея о погибели республики, он, однако же, не имеет надежды, что она возродится. Он с грустной покорностью принимает существующей порядок, прославляет людей, сохраняющих старинные честные нравы, и считает умеренность единственной практически возможной добродетелью. Корнелий Тацит был родствен стоической школе по серьезности и чистоте своих нравственных убеждений, но не принадлежал к ней, и в горечи своего чувства высказывает иногда мысли, близкие к эпикурейскому учению [1]. Тацитом часто овладевает сомнение в божественной справедливости при мыслях о том, что принципат захватил все под свою власть,  что расширение его силы шло с неодолимостью рокового процесса природы, что он низвергал и давил все благородное, сопротивлявшееся ему, а презренные злодеи, заслуживавшие смерти каждым из тысяч своих дел, оставались долго или на весь свой век безнаказанными. Во тьме ночи Тацит с горячим стремлением ищет руки божества, которая вывела бы его на свет, и не находит её; понятно, что отчаяние внушает ему мрачные мысли.

[Zaman.]

С удивительным знанием человеческого сердца он раскрывает самые затаенные движения души испорченных людей, все интриги и гнусности безнравственного,  изнеженного двора; грустно описывает порочность и пошлость римского общества, разъясняет самые секретные черты характера действующих лиц и выводит из их качеств мотивы их поступков, срывает маску  притворства с лицемеров. В сомнительных случаях Тацит склонен предполагать нечистые побуждения, но радостно ценит благородство честных людей, отдает справедливость мужеству Друза, Германика, Арминия, добродетели Туснельды и Агриппины Старшей, величию души Тразеи Пета, Гельвидия Приска, твердости, с какою умер Сенека. Его сердцу, пламенно любящему свободу, отечество и все благородное, приятно изображать в ярком сиянии эти светлые явления среди владычествующего мрака. Он с теплым чувством, согревающим и читателя, излагает несправедливость угнетателей, защищает права угнетенных, хочет возвратить вялым людям испорченного века утраченную ими энергию, ободрить благородных людей на мужественное презрение к тяжкому гнету.

[Zaman.]

Литературный стиль Корнелия Тацита очень сжат, наполнен афоризмами. Язык его устарелый, часто у него попадаются обороты, слишком возвышенные для прозаической речи. Конструкция предложений у него отрывочная, иногда сбивчивая, но нельзя не признать его рассказ художественным и красноречивым. Проверив строгою критикою свои материалы, Тацит излагает факты с величайшим беспристрастием, но выбором выражений заявляет свои чувства. Рассказ у него драматичен, в тоне рассказа преобладает грустное настроение. Тацит глубоко скорбит о бедственном времени, которое описывает, об утрате благ милого ему прошлого, он страстно желает лучшего в будущем, грустит о своей одинокости среди испорченного общества.  Печальный тон – проявление основного его чувства покорности неотвратимому игу. Изображая ход великой исторической трагедии своего века, он берёт на себя роль древнего хора, сопровождая поступки действующих предостережениями своим современникам. Нравственная строгость и глубокомыслие изложения были, конечно, главными причинами того, что круг читателей великого историка был в древности не очень обширен, а в средние века его творения были почти совершенно забыты.

[Zaman.]

Суждения историографии о Таците не всегда были одинаковы. До конца XIX ученые единодушно уважали его, как величайшего из римских историков, как человека строгой нравственности и друга свободы. Но в XIX столетии нашлись любители щегольства упражнениями в критике. Подвергая сомнению добросовестность Фукидида, они еще усерднее возлагали те же обвинения на Тацита. Они говорили, что рассказ Тацита о римских цезарях заимствован из мемуаров и памфлетов личных врагов императоров, что поступки и слова цезарей представлены у Тацита в искаженном виде, что искажены им они по его республиканскому предубеждению. Подвергая сомнению его объективность и добросовестность, они утверждали, что у него нет и оригинальности, что он, и по форме, и по содержанию, – подражатель писателей, живших незадолго перед ним или современных ему, Клувия Руфа, Плутарха, Плиния и т. д., что он написал не римскую историю, а историю римской аристократии и её подавления цезарями. Не в меру рьяным защитникам монархизма и многим английским учёным консерваторам не нравился историк, находивший,что со времени установления в Риме империи начался непрерывный упадок народа и государства, полагающий, что благоразумие требует молча терпеть неотвратимое. Но дебаты по этой теме показали, что обвинения против Корнелия Тацит надуманны. Тацит с грустью смотрит на настоящее, не надеется на лучшее в будущем; но он вовсе не безусловный панегирист прошлого. Он не видит в нем золотого века. Он держится мысли стоиков, что нет эпохи, в которой не было бы дурного, и что, как в природе быстрое течение реки уносит нечистоту, а стоячая вода гниет, так и в человеческой жизни застой производит гибельное действие.

[Zaman.]

«Не знаю, судьба ли правит человеческой жизнью, или случай. Мудрейшие мыслители думают об этом неодинаково, и многие полагают, что боги безучастны к человеческим делам, что поэтому так часто страдают хорошие люди, благоденствуют дурные. Другие думают, что событиями правит судьба, но не по движениям небесных светил, а по первоначальному сцеплению естественных причин. Они говорят, что мы имеем свободу воли в выборе, как поступить, а когда выбор сделан, то последствия его неизбежны; что мнения толпы о счастье и несчастье ошибочны, что многие среди бедствий счастливы, твердо перенося свою тяжелую участь, а большинство имеющих изобилие во всем очень несчастны, потому что дурно пользуются своими средствами. Как бы то ни было, большинство людей верит, что каждому при рождении предназначена его доля, что если в предсказаниях об этом, часто бывают ошибки, то лишь по обману прорицателей, не знающих своего дела».

[Zaman.]

Тацит о славянах

 

Римские писатели первого века нашей эры знают славян под именем венедов около Вислы, между племенами сарматскими, финскими и германскими, встречается у них и имя сербов далее к востоку.

Краткие указания о быте славян – венедов впервые встречаем у Корнелия Тацита: Тацит сначала обнаруживает сомнение, к каким племенам причислить венедов, к германским или сарматским? Они много приняли из сарматских нравов, говорит он, потому что как разбойники скитаются по стране, лежащей между певцинами и финнами.

[Zaman.]

Памятник Корнелию Тациту у здания парламента в Вене

 

Из этих слов мы видим, что в глазах Тацита, венеды были похожи на сарматов суровостию нравов; венеды в первом веке после Рождества Христова отличались воинственным движением – знак еще неустановившейся жизни, недавнего переселения. Нравами венеды показались Тациту похожи на сарматов, но когда он вгляделся внимательнее в их быт, то нашелся принужденным сказать, что скорее их следует отнести к племенам европейским: они, говорит Тацит, строят дома, носят щиты и сражаются пеши, – все это совершенно отлично от сарматов, живущих в кибитке и на лошади.

Таким образом, первое достоверное известие о быте славян представляет их нам народом оседлым, резко отличным от кочевников; в первый раз славянин выводится на историческую сцену в виде европейского воина – пеш и со щитом.

Писатели следующих веков постоянно упоминают между главными народами Сарматии – венедов, а далее на востоке – сербов. В середине VI века известия о племенах и жилищах славянских становятся несколько точнее: по Иорнанду, многочисленное племя венедов разделялось на два народа – славян, живших от верховья Вислы на восток до Днепра, и антов, которые были сильнее первых и жили в странах припонтийских, от Днепра до Днестра.

[Zaman.]

Прокопий знает также славян и антов, прибавляя, что в древности оба народа были известны под одним общим именем споров, в котором новейшие исследователи не без вероятности видят сербов. Прокопий говорит, что на берегах Азовского моря живут утургуры, а пространство дальше от них к северу занимают бесчисленные народы антов.

[Zaman.]

Римский император Тит Флавий

Наследником Тита Флавия Веспасиана, человека простых, строгих, старинных римских нравов, был его сын, носивший имя, одинаковое с отцом, и называемый обыкновенно только Титом, человек, имевший все физические и нравственный достоинства, какие нужны для славы государя. В иудейской войне он был помощником своего отца, завершил ее взятием Иерусалима и вместе с отцом торжествовал триумф победы над иудеями. По окончании войны Тит был верным помощником своего отца по всем делам государственного управления; был его товарищем по цензорской и трибунской власти, семь раз был вместе с ним консулом; вообще принимал такое сильное участие во всей администрации, что мог считаться соправителем отца; потому восшествие его на престол не произвело никакой перемены в правительственной системе.

[Zaman.]

Император Тит Флавий Веспасиан

 

Тит, второй из трёх императоров династии Флавиев (правил 79-81 гг.), остается в истории окружен славой превосходнейшего государя; современники называли его «любовь и радость рода человеческого» и потомки повторяют о нем это суждение. Но при его вступлении на престол у римского народа были опасения, потому что прежняя жизнь его была несвободна от пороков и дурных поступков, так что многие полагали, что Тит будет вторым Нероном. Он предавался всем излишествам чувственных наслаждений, проводил ночи в пирах, на которых общество его составляли развратники и развратницы. Занимая должность префекта преторианцев, Тит Флавий навлек на себя укоризны жестокими поступками; говорили даже, что он решает судебные дела в пользу тех, кто подкупит его деньгами. Странным казалось уже и то что сын императора и наследник его взял на себя должность префекта преторианцев, которую прежде занимали люди всаднического сословия; должно было думать, что Тит будет действовать еще деспотичнее, чем его предместники, и опасение оправдалось: увидели, что он взял на себя эту должность действительно для того, чтобы убивать подозрительных людей. Узнав, что Авл Цецина составляет заговор, Тит Флавий пригласил к себе на обед этого человека, бывшего прежде консулом, и велел убить его, когда он по окончании обеда пошел из столовой. Такой разврат, такая жестокость могли стать тем гибельнее для государства, что власть Тита должна была быть очень прочна: он был чрезвычайно любезен, умел привлекать к себе людей, очаровывать их. Еще в Сирии он приобрел такую привязанность воинов, что мог бы объявить себя императором, и уже были тогда люди, советовавшие ему сделать это.

[Zaman.]

Но все опасения рассеялись, когда Тит Флавий сделался императором. Он отбросил свои пороки, посвятил всю свою жизнь благу империи, подчинил свои склонности и страсти обязанностям государя. Народ выказал неудовольствие на гордость иноземки, любовницы Тита. Это была красавица Береника, иудеянка из династии Ирода Великого, покинувшая по любви к Титу свой народ и своего мужа Ирода, царя халкидского; она приехала с Титом в Рим, надеясь стать его женой и сделаться по смерти его отца императрицей; быть может, он и обещал ей это. Но римляне не хотели иметь иноземку своей повелительницей, и Тит велел ей уехать из Рима, хотя ему было тяжело расставаться с обворожительной женщиной, с которой он прожил двенадцать лет. Точно так же император Тит заглушил по политическому расчету все другие свои влечения: он удалил от себя недостойных приятельниц и приятелей, танцовщиц и актеров, в обществе которых любил проводить время, и стал воздерживаться от всего, что могло подавать поводы к порицаниям.

Денарий императора Тита

[Zaman.]

Мало в истории человечества государей, заслуживших такие похвалы, как император Тит. Все рассказы древних писателей о его недолгом правлении наполнены фактами, свидетельствующими о его любезности, кротости, сострадательности, о его благородных поступках. По словам Светония, Тит называл обязанностью императора то, чтобы никто не уходил от него печальным. Однажды за обедом, вспомнив, что в этот день он еще никому не сделал благодеяния, он воскликнул: «я потерял день!» Светоний рассказывает также, что Тит велел наказать розгами и выгнать из Рима шпионов и доносчиков, отравлявших общественную жизнь, что он открыл бесплатно для бедных людей великолепные бани (термы), которые построил близ Флавиева амфитеатра, что, приняв на себя сан верховного первосвященника, он хотел возложить этим на себя формальную обязанность поступать кротко и милосердно. Все эти анекдоты показывают в императоре Тите человека благородной души, любившего людей, желавшего заслужить любовь народа.

Открытие амфитеатра и бань Тит Флавий отпраздновал великолепными играми, гладиаторскими боями, боями с хищными зверями; но это было почти неизбежной уступкой привычкам народа. Огромные сбережения, сделанные его отцом, давали ему возможность удовлетворять свою склонность к великолепным постройкам и к играм.

Титу представлялось много случаев смягчать страдания народа своею благотворительностью: в его царствование извержение Везувия погребло под пеплом и лавой города Геркуланум, Помпею и Стабии; Рим страдал от пожаров и от эпидемии.

[Zaman.]

К несчастью, империя потеряла превосходного государя Тита на третьем году его царствования. Ему было тогда только еще 40 лет. Он умер (13 сентября 81 г.) на минеральных водах в Кутилиях близ Реате, по словам Светония, от лихорадки, по другим известиям от яда, данного ему братом, Домицианом, к которому должен был теперь перейти императорский трон. Тит еще дышал, когда его брат поскакал в Рим упрочить за собою преданность преторианцев раздачей денег.

[Zaman.]

Прокопий Кесарийский, историк

Биография Прокопия

Прокопий Кесарийский – самый крупный историк ранневизантийского времени. О биографии его известно сравнительно мало. Прокопий родился в конце V в. на Востоке, в Кесарии Палестинской. Получив прекрасное образование, Прокопий переселился в Константинополь, где в 527 году стал секретарём и юрисконсультом знаменитого полководца Велизария. Прокопий сопровождал Велизария во время Вандальской войны 533–534, войны с остготами (с 535) и походов на персов. Прокопий умер, вероятнее всего, в 560-х годах, хотя точное время его кончины неизвестно.

 

Главные сочинения Прокопия

Ценность исторических произведений Прокопия Кесарийского создаётся прежде всего тем, что он всегда находился в самой гуще политических событий, был знаком со многими выдающимися государями и полководцами своего времени. Одним из важнейших сочинений Прокопия является «История» в 8 книгах (другое название – «Истории войн Юстиниана с персами, вандалами и готами»). Она излагает события войн эпохи Юстиниана I. Отдельные части этого произведения часть издаются под названиями «Война с вандалами» и «Война с остготами» и т. д. «История» Прокопия выстроена не по хронологическому порядку, а по странам, по военным театрам.

 

Первые две её книги повествуют о войнах с персами, в 3 и 4 – о войнах с вандалами, в 5, 6 и 7 – с готами. Эти семь частей были опубликованы около 550–551 гг., а после 554 года автор издал и 8-ю книгу, которая является как бы приложением к первым семи, давая общий обзор событий 554 г. Прокопий далеко выходит за рамки военной истории. Он вложил в эту работу свои широчайшие жизненные наблюдения. Перед читателем проходят Северная Африка и Италия, Испания и Балканы, Иран и даже отдаленные страны Юго-Восточной Азии.

[Zaman.]

Император Юстиниан со свитой

 

Плодом глубоких раздумий, борьбы политических и личных страстей стало второе важнейшее произведение Прокопия Кесарийского – «Тайная история» – труд единственный в своем роде во всей византийской историографии. Написанная в глубокой тайне, он с полной откровенностью (а, по мнению многих, и с преувеличениями) обнажает пороки империи и ее правителей, обойденные молчанием в официальных работах Прокопия, где Юстиниан I изображается добрым гением империи и великодушным правителем. В «Тайной истории» Юстиниан, наоборот, выведен злодеем на троне, неумолимым тираном, злобным демоном, разрушителем Византии. Едко-сатирическая «Тайная история» появилась уже после смерти Прокопия. Её настоящее название – «Анекдоты». Прокопий в крайне мрачных красках изображает здесь деспотизм Юстиниана и развращенность его жены Феодоры. Язвительные стрелы выпускаются им и по адресу Велизария с его супругой Антониной. Эти яростные нападки сильно контрастируют со сдержанным тоном «Историй войн», поэтому в учёной литературе уже несколько веков идёт спор о том, действительно ли Прокопий был автором «Тайной истории». В XVI-XVIII веках этот спор осложнялся враждой католических и протестантских историографов. 

[Zaman.]

 Первые из вражды к православному Востоку и к Юстиниану как одной из крупнейших его государственных фигур тенденциозно отстаивали достоверность «Тайной истории». Протестанты отрицали её лишь по причине религиозного соперничества с католиками. Прославленные Монтескье и Гиббон стояли за подлинность «Анекдотов» и достоверность содержащихся в них сведений. Ту же точку зрения занял и лучший исследователь Прокопия Кесарийского, Дан. В обширной монографии о Прокопии, основанной на сравнительной критике всех его сочинений, Дан показал, что ни главные факты, ни язык в «Тайной истории» и «Истории войн» не расходятся. Дан, правда, допускал, что «Тайная история» может содержать отдельные преувеличения, объясняемые страстным характером историка. Не исключено, что «Тайная история» – это неизданные при жизни личные мемуары Прокопия, в которых он дал выход негодованию, долго скрывавшемуся от двора под маской лести. Ещё один знаменитый историк, Леопольд Ранке считал «Тайную историю» компиляцией, где некоторые части принадлежали самому Прокопию, а другие заимствованы из памфлета, написанного после смерти Юстиниана I в духе оппозиции против закончившегося царствования. К Ранке примкнул крупный английский историк Бьюри (Bury), но их трактовка подверглась критике многих других учёных.

[Zaman.]

Третье сочинение Прокопия Кесарийского – «О постройках Юстиниана» – написано в совершенно ином тоне, чем «Тайная история». Оно отличается льстивым тоном и преувеличенными похвалами в адрес императора. Полагают, что Прокопий хотел смягчить этой книгой неудовольствие двора на его «Историю войн», где сдержанные выражения фразой часто едва маскируют тонкую иронию. При всем своём натянутом славословии трактат «О постройках» – весьма важный опус благодаря обилию материала по географии, этнографии и государственному хозяйству Византии VI века.

 

Мировоззрение Прокопия

Несмотря ни на что, громадный литературный талант, обширная эрудиция, знакомство с военным бытом, географией и этнографией, близость ко двору и к театру изображаемых событий ставят Прокопия Кесарийского на одно из высших мест в средневековой историографии. Высокопоставленному придворному Прокопию мир виделся сквозь призму острых конфликтов государств и народов, правителей Византии и варварских королей. На нем, как на писателе, лежит печать перехода от языческой древности к христианскому средневековью. По языку, исторической технике, критическим приемам, литературным вкусам и мировоззрению Прокопий, подобно большинству современных ему византийских писателей, стоит еще на почве античной классики. Он подражает Геродоту и особенно Фукидиду, даже переписывая у последнего слова и фразы. Прокопий заимствует у своих античных предшественников и идеи – например идею судьбы (тюхе). Она далеко не совсем совпадает с христианской телеологией, но этот духовный конфликт не вызывает у Прокопия особых коллизий. В его лице старый античный эллин как бы сочетается с христианином Средних веков.

[Zaman.]

Резко критическое отношение к современности и несколько рассудочное восхваление древнего, угасшего величия Рима роднит Прокопия с его известным старшим современником, Аммианом Марцеллином. И Аммиан, и Прокопий выражали взгляды знатной сенаторской аристократии: первый – старого Рима, второй – нового Рима, на Босфоре. Прокопий – сановный честолюбец – презирает народ и превозносит аристократию. Печать избранности для него всегда связана со знатностью происхождения, древностью рода. Он мечтает о власти и богатстве. Прокопий – больше политик, чем писатель. В его сочинениях политик всегда на первом месте, а моралист – лишь на втором.

Императрица Феодора, героиня «Тайной истории»

 

Государственный идеал Прокопия Кесарийского – монархия, ограниченная волей сената, составленного из высшей аристократии. Могучий, но скептический ум Прокопия бичует врождённые пороки человека. Он с наслаждением спускается в самые бездны человеческой души, показывает низменные страсти, разврат, прелюбодеяния, ревность, корысть, зависть, моральное растление своих героев.

[Zaman.]

Рассказ Прокопия динамичен, красочен. Повествование течет свободно и раскованно. Прокопий свободно меняет время и место действия, вводит вставные новеллы, экскурсы, трагедийные сцены, героику, гиперболизацию, ядовитую насмешку и гротеск. Он ищет в истории не пепел ее, а огонь. Морализаторство чуждо его скептическому уму и желчному темпераменту. Его философия проникнута глубоким пессимизмом, а мировоззрение сумрачно и скептично. Фаталист Прокопий верит в безусловную и грозную силу слепого рока, который действует по непредсказуемому для людей капризу и произволу. Ядовитый, проницательный, изощренный ум Прокопия Кесарийского тонко подмечает не добрые качества, а пороки людей. Прокопий – личность сильная, но раздираемая мощными страстями. Под маской холодного царедворца в нём жил крайний честолюбец, обуреваемый жаждой власти. Прокопий не склонен к рефлексии и бездеятельности. Он всегда дело, порыв, борьба. Прокопий не прощает обид и беспощаден к врагам. Но, обличая лицемерие, он сам лицемер.

[Geba]

В 03.10.2019 в 09:41, Zaman. сказал:

 

глазах Тацита, венеды были похожи на сарматов суровостию нравов;  он вгляделся внимательнее в их быт, то нашелся принужденным сказать, что скорее их следует отнести к племенам европейским: они, строят дома, носят щиты и сражаются пеши, – все это  отлично от сарматов, живущих в кибитке

Таким образом, первое достоверное известие о быте славян представляет их нам народом оседлым, резко отличным от кочевников; в первый раз славянин выводится на историческую сцену в виде европейского воина – пеш и со щитом.

Писатели следующих веков упоминают между главными народами Сарматии – венедов, а далее на востоке – сербов. племя венедов разделялось на два народа – славян, живших от верховья Вислы на восток до Днепра, и антов, которые были сильнее первых и жили в странах припонтийских, от Днепра до Днестра.

спасибо Zaman, очень интересно