Просто устал...

Фланкяс · March 12, 2018

Снег. Он думал о снеге. И об окне, что было недавно, буквально пару дней назад не только его, но их, общим. Из окна открывался вид на двор, весь испещренный следами вперемежку с "вензелями" вездесущих братьев наших меньших.

Когда он уходил, уходил бодрящейся, максимально ровной походкой, то оставлял на снегу следы. Она наверняка смотрела ему вслед из окна. А может и нет, может просто закрыла дверь, налила кофе и приготовилась дальше жить без него. Прошло три дня, снег наверняка поглотил его следы.

Он сел в машину, поехал на вокзал, все же рейс. Приехал рано. Зашел в кафе, заказал кофе, эх, закурить бы. Напротив сидела парочка - были длинные праздники, ребята куда-то ехали, а может быть - откуда-то. Парень рассказывал что-то смешное, девушка улыбалась, потом они поцеловались.

Он, мужчина с проседью, добро и коротко улыбнулся, паутинки, окутавшие кожу вокруг его пустых и бледных, как этот день, глаз, растянулись и сам он слегка словно помолодел. Нет, не ищи того, что было с тобой и с ней три десятка лет назад, в каждой случайной паре. Их ждет большое будущее, а может они расстанутся, поругаются прямо тут, на вокзала и разъедутся в разные стороны на разных поездах.

От кофе шло тепло, его потоки поднимались куда-то вверх, к своду вокзала. А его мысли переносились домой. Может она сейчас рисует? Может пришла ее подруга, соседка Настя, которая убеждает ее в том, что он хороший, что так нельзя, что это неправильно. А! К черту! Что будет - то будет, что есть - то есть. Будет новый дом. Нужно озаботиться съемом жилья на первое время, потом нужно посмотреть самые дешевые однушки, плевать, где доживать век одному, а денег у него было немного, хотя на что-то крайне бюджетное хватить могло. А впрочем, все потеряло смысл. Он ощутил себя без ноги или без руки, почувствовал себя слепцом, глухонемым, паралитиком.

За три десятка лет она стала его частью так же, как и он стал частью нее. Это была не первая ссора. Вернее даже не ссора, а классическое взаимное непонимание. Что бы ни происходило, потом они снова были вместе. Нет, не мирились, просто воссоединялись. Они вообще не ссорились, просто так происходило и всё.

Он называл это эффектом прохожего и телефонной будки. Человек идет по городу, проходит мимо таксофона (несмотря на наличие мобильного телефона, он помнил эти аппараты, а еще помнил автоматы с лимонадом, вся страна пила из одного стакана, никто не болел), тут раздается звонок, прохожий берет трубку и понимает, что звонили совсем не ему, что голос в трубке совсем чужой, а голос в трубке сам опешил от неожиданности - кто-то поднял трубку уличного таксофона, эти телефонисты совсем не умеют работать, звонишь и вечно попадаешь не туда.

Как оказалось, у него и у нее этот звонок, звонок из ниоткуда в никуда, звонок по прихоти нерадивого "телефониста", раздался вчера вечером. До этого были и другие звонки, но скорее всего этот был уже точно последним, вовсе не крайним, как часто любил говорить он, избегая неприятного слова. Другим его нелюбимым словом было "никогда".

Медосмотр он не прошел. Давление. Ну и пусть. Не сегодня, так завтра. Или никогда. Пусть.

Вышел из здания, дошел до машины, не обращая особого внимания на спешащих людей, они стали какими-то безликими, каким-то коллективным элементом пейзажа, не раздражающим, просто чужим. В груди была тяжесть.

Вынул из бардачка пачку. Смолистый дым, смертельная ингаляция для легких. Она не курила, он уважал её, дома курил мало или не курил вовсе, пил "Табекс", почти бросил, но пачка лежала в бардачке. Еще одна - в дорожном чемоданчике, покурить под стук колес. Сейчас можно было поставить рекорд по употреблению никотина, но курение не давало ему никакого отдохновения, это было просто пускание дыма...

Вокзальную парковку пересекало множество людей, спешащих, суетящихся, идущих размеренно, парочки под ручку, бомж враскорячку, патруль вэвэшников строем. Он сидел в машине словно в аквариуме, в другой вселенной. Нет, машина - неплохое средство для эскейпизма, но в ней вечно находиться нельзя. Нужно проведать дочь. О чем ей сказать? Сразу, как снег на голову - "знаешь, мы вот подумали...", "понимаешь, мы тут решили...". А может вначале спросить, как у них дела? И почему "мы", если приехать собирается он один? А вдруг там она? И всё повторится снова? Ну, давай, Лёша, выбор не богат, сегодня неприятный день, но иного у тебя нет. Лёша, ты войны не побоялся, пусть и сдуру, и ведь ты её любишь, а то, что случилось, то уже произошло. Чертова амбивалентность чувств и бытия...

В машине осталась ее книга. Куда вы ездили? А, смотреть очередную усадьбу, исторические руины где-то в неведомых далях и потаенных уголках, на самой границе области. А ведь ему нравились эти поездки. И она была рядом. А сейчас - только её книга. Он взял её, пролистал. Перечитывает Набокова.

Амбивалентность бытия становилась всё более тонкой, ему начало казаться, что он - канатоходец, балансирующий на ниточках событий, которые привели их, его и её, к сегодняшнему дню, к этой минуте, которую каждый из них переживает сейчас по-своему, переживает в одиночестве (ну или в компании соседки Насти в её случае), переживает в третий раз и наверняка этот раз последний, а вовсе не крайний...

Прошло еще два дня.

Он нашел себе временное жильё, звонила соседка Настя, ох уж эти делегаты. Он сказал, что едет по Владимирщине, что в роуминге, что за управлением, что перезвонит. Не перезвонил. Настя звонила от неё. Он уже давно был моногамен, женщины звонили ему редко, реже, чем мужчины, а мужчины звонили реже, чем она.

Чужой диван, чужое кресло, спартанская обстановка. Он даже не застилал постель, второй день спал так, сон всё равно вначале не шел, а потом вмиг размазывал его, размазывал так, как его же поезд размазывает зацеперов, а потом тянулся тягучим, темным провалом без каких-либо видений.

Он прихватил с собой ноутбук, сейчас он лежал на чужом выщербленном столе. Он курил, думал о ней, находился снова в "аквариуме" собственного эскейпизма, его потянуло написать, не ей, никому, самому себе.

На улице, в окнах домов их с ней небольшого города еще горел свет в чужих квартирах, за теми окнами продолжались чьи-то общие, а может и уже раздельные жизни. Он подумал о некогда их окне, спит ли она, горит ли у неё свет?

Сверху, с мартовского подмосковного неба на их город смотрели звезды. Он помнил, что зачастую свет звезды долетает до нас с опозданием, около трети звезд, свет которых он видел, уже погасли, погибли, ушли в то самое ненавистное ему "никогда".

Он поежился, подумав о том, что в то же самое "никогда" канул и свет их общего с ней окна. Затянулся сигаретой, пригубил кофе, сон наконец приближался, он чувствовал это. Он очень устал, устал за эти дни. Понимая, что сейчас он не увидит свет их некогда общего окна, он захотел увидеть хотя бы во сне свет того еще по-летнему жаркого сентябрьского вечера, когда они познакомились в Мардакянах, в другой стране, в другом веке, возможно и даже другими людьми.

Он устал. Она тоже. Так случилось.

Edited March 12, 2018 by Фланкяс