САМКА БОГОМОЛА

[Stargates]

        Краткое содержание:

 

        События, описанные в романе, разворачиваются на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков в одной из стран Латинской Америки. Гражданская война бросает горячие головы из одной крайности в другую, из лагеря повстанцев - в войска, воюющих под государственным флагом, и наоборот. Судьбы людей переплетаются и расплетаются в суматохе изменчивой истории, которая, как кажется порой, создаются не без их участья. Вместе с братоубийством в романе затрагиваются вечные проблемы, такие, как жизнь и смерть, любовь и ненависть, безграничная щедрость и классическая скупость и жадность, - людские порки и слабости, которые, то окрыляют и возвышают, то доводят до абсурда, в конце концов, и до погибели. Название романа символично, оно исходит от общности человеческой натуры с окружающим нас миром, в частности - с миром животным. Но то, что ведётся параллель в конкретном случае, всего лишь верхушка айсберга, и достаточно чуть-чуть окунуться вглубь, картина откроется во всей красе.

                                 Посвящается  Габриелю  Гарсия Маркесу.

  

АНТОНИО

                                                                                                      

       Развешанный камелиями, как ёлка с гирляндами на рождество, широченный балкон второго этажа выходил открытым углом на центральную площадь старинного городка, напротив которой гордо стоял, и выстоял, главный храм города, церковь «Санта-Мария», пережившая все невзгоды ужесточённых гражданских войн с пушечными залпами и пожарами, следующими за артиллерийской канонадой.

       На балконе том в то лучезарное утро, опрокинув ногу на ногу, сидел Антонио Гуэрра, полковник в отставке, получивший от врагов прозвище «смерч» или «смерть», от доброжелателей своих «победоносный»,  «грозный». Бывалый воин чуть-чуть не дослужил до генерала, о чём теперь жалел, - правда, иногда, но всем естеством…

       Нечего делать в первой половине дня, когда все в делах, в заботах, или ещё не на ногах, и нестарому пока ещё пенсионеру оставалось качаться на излюбленном кресле-качалке, взад-вперёд, с одинаковой амплитудой, словно маятник, отталкиваясь не раненной ногой от балконного ограждения, искусно отлитого церковными в прошлом мастерами…                             

       Ковшики-литейщики, изготовители из разного рода металлов ажурных изделий не в пример умельцам из других отраслей, не принимавших участие в кровавой бойне ремеслом предков, не стали прохлаждаться на стороне, и вложили в локальную войну неоценимую лепту. Профессионалы, отливающие в громоздких печах звонкие колокола, возводящие на высоких куполах грандиозные кресты, ковавшие всякую церковную утварь, легко перестроились, так сказать, прозрели, и в отсутствии заказов на богоугодные дела перешли на выкачивание средства для существования, приумножая разнокалиберные орудия.

       Плачевные следы их творений по сей день можно узреть невооружённым глазом на стенах мирного ныне городка, как и того, что было создано ими ранее.

       Познакомился Антонио с чудотворцами в детстве, став друзьями по несчастью, и никогда их не забывал. С началом войны он обратился к ним уже не как друг, а как полноценный заказчик, потому как ему позарез понадобились дальнобойные пушки и винтовки, не заедавшие в самый значимый момент, когда жизнь человека зависит от ловкости указательного пальца, остроты глаза и всегда верного ствола…

       Война войной, но желание пошутить, поострить никогда не покидали его, как любознательность и внимательность. Оттого, появившись в кузнечном цеху, нагромождённом заготовками, он глубоко затянул трубку, прошедшую с ним войну вдоль и поперёк, и, оглядываясь по сторонам, многозначно процедил:

       -Кругом война, разруха, безработица, людям жрать нечего, в помойках роются, а вам, как вижу, скучать не приходится, есть, чем набивать животы и заполнять кошельки.

       -Так-то оно так, с тобой не поспоришь; но и вашему брату грех жаловаться, и вам есть, чем поживиться в кровавой бойне, не говоря о том, что не мы затеяли эту войну, а такие, как вы, вечно ищущие приключения… на свою голову, - ответил ему, не отходя от печи, мастер старой закалки, превосходящий размерами не только друга детства, но и своих братьев.

       -Наверное, так было всегда: для кого война - раздор, разорение, в конце концов, смерть, а для кого лакомый кусочек, - отметил второй брат. - Что же до таких, как мы, то, не напрасно в народе говорят: голод к дому ремесленника подходит, но вовнутрь  не заходит.

       Друзья издавна любили блистать поговорками, перекидываться шутками, острили, после чего с радостью вспоминали шальное детство, кажущимся им теперь забавным, несмотря на то, что оно было горестным, как и для детей нынешних, жертв военного времени.

       -Оно, наверное, потому и сладкое, что пришлось пройти через тяготы и лишения, - удостоверил Антонио.

       Уходя, он пообещал воспользоваться их услугами и в мирное время, если отлитые ими ядра вынудят врагов дать дёру, - и такое при добросовестном отношении к работе мастеров ковки-плавки и скрупулёзной точности артиллериста при наводке ствола нередко случалось.

       Настал день, и они выполнили его наказ, выковали для него перилу, ту самую, с цветочками из литья, и по его же наставлению выбили между стальных листьев буквы «А» и «Н», после чего брызнули поверху золотой пыльцой.

       Никто из мастеров не догадался, какой смысл вложен в надпись, что таится за загадочным литьём. Все трое подумали, что их друг находится, как и прежде, в плену личного тщеславия; не знали, что имя загадочной пока для всех сеньориты, покорившей сердце старого ловеласа, начинались одинаково с ним.

       «Эхххх, Антонио, не перестаёшь нас удивлять: кто бы мог подумать, что ты превратишься в подростка, когда тебе уже пора в дедушки поиграть», - затянули бы они, если б узнали, что к чему. Впрочем, они так и поступят, когда придёт время, пока же влюблённый делал всё втихую.

       В обычные дни Антонио мог спать до полудня, но в воскресные, которыми он жил и дышал последнее два месяца, ни за что не упускал. Даже выпивал по субботам на редкость мало, чтобы быть с утра в ажуре, огурцом, не проспать и не пропустить ту единственную, чьё имя запечатлено на ограждение балкона, и на его сердце…

       К нужному часу, даже чуть раньше, он располагался на балконе, готовый наблюдать за демонстрацией своего рода парада, и делал это не от нечего делать, а в ожидании чуда.

       Итак, не вынимая со рта излюбленную трубку, он внимательно и настороженно наблюдал за бесконечным людским потоком в одинаковом чёрном одеянии.

       Это были прихожане церкви, - они сосредоточенно и целеустремлённо направлялись в главный храм города на воскресное богослужение.

       В другое время, при других обстоятельствах, Гуэрра ни за что не заинтересовался бы подобным зрелищем, назвал  бы  такое  шествие  невзрачным,  тусклым,  даже чёрным смрадом.

        Он предпочитал видеть прекрасную половину человечества в иных местах, в иных одеяниях, более экстравагантных. А ещё лучше без всего, в чём мать родила. Но одна случайная, мимолётная встреча изменила взгляды устоявшегося на любовном фронте опытного кабальеро, причём, на все сто восемьдесят градусов.

       Произошло это знаменательное событие недавно, месяца два назад, когда он прервал военную карьеру, как нестранно, на пике славы.

       Как только Антонио вернулся с фронта и решил все неотложные дела, он, проголодавшись по любовным утехам, решил отправиться в бордель с соответствующим названием «Земной Рай», чтобы размять кости, выпустить пар, накопившийся за время бесперебойных боёв. И уже на первом перекрёстке, за углом, уловил пронзительный взгляд незнакомки. Он остановился, долго смотрел ей вслед, и вернулся обратно, позабыв, куда так стремительно направлялся.

       К нему пришло озарение.

       Антонио был обескуражен, всю ночь грезил, окутал себя, вместо одеяла, мыслью о ней, и естественно, не удалось закрыть глаза ни на секунду.

       Только спустя месяц, когда, встав с постели раньше обычного, он брился на балконе, пока ещё без цветов и надписи на ограждении, вдруг почувствовал на затылке тепло, исходящего, как оказалось, из той самой серой, скучной массы.

       Чувства не обманули его, он повернулся и узрел в толпе глаза, которые не удавалось забыть с первой же встречи.

       Со следующей недели, Антонио решил сменить ограждение, накупил цветов в горшках, расставил по всем углам, и перенёс воскресное бритьё на пару часов вперёд, чтобы преспокойно наблюдать за шествием, в котором принимала участие и та единственная, которая силой мысли и души вынуждала подчиниться диктату своих же чувств.

       При её появлении он надеялся на соприкосновение взглядов, и приходилось немало поволноваться, прежде чем пленившая его особа пройдёт под балконом, разукрашенным в её же честь …

       Первой сравнилась с его балконом Мария, бывшая соседка и близкий друг.

       Они были связаны приятными воспоминаниями, среди которых, конечно, были и сложные, ни без этого.

       Он чуть привстал и поклонился. Она ответила ему скупо, даже несколько настороженно.

       Уже давно между ними завеяло холодком, чем возможно объяснялось её нежелание распахнуть перед ним глаза и душу. Но он воспринял это, как должное; думал, что её обуздала скромность и набожность, чем она всегда отличалась, отчего не позволяла себе ничего лишнего. И вообще, теперь ему было не до неё, его тревожили иные интересы, мысли были заняты другим, вернее другой: в двадцати шагах от первой Марии шла другая Мария, которая – «АН». Вслед за подлинными, искренними, без преувеличения сказать, родными очами милой соседки, перед его взором искромётно промелькнули огненно-жгучие глаза особы, сводящие с ума не только его, главного охотника до неё, но и остальных мужчин города, вечно кипящих эмоциями.

       -Красивая чертиха, - отметил из противоположного дома трактирщик в третьем поколении, пока ничем незанятый.      

       -Хоть и молода, сразу видно, себе на уме, знает, на кого ставить, - добавила Роза, служащая таверны, которая перешла к последнему хозяину от покойного отца, как по наследству, вместе с таверной. Она была приземистая, толстая, в годах, но шустрая, как юная девочка; не старела, хоть убей. Что трактирщик, что Антонио, чуть ли не с пелёнок видели её такую, не меняющуюся. Когда волновалась, у неё потели усики, что происходило с ней довольно часто, как при виде усатых стройных мужчин, так и большеглазых грудастых женщин.

       Потому её интересы не обошли, ни Анну-Марию, ни Антонио, и неизвестно, кто в её списке стоял на первом месте, кто - на втором, хотя, было время, она обращалась к нему, как к родному сыночку.

       -Только герой-то наш чего-то скис, нет прежней хватки: всё смотрит-смотрит, как девственник какой, и никаких действий за ним пока не наблюдается, - отметил хозяин как бы разочарованно.

       -Жаль, не родилась я мужчиной; показала бы вам, кобелям, как эту сучку укротить. - Роза была в своём амплуа, и столы, неубранные после вчерашнего кутежа, успевала вытирать и по сторонам разглядывать, ещё и комментировать, как происходящие события, так и проходящих мимо горожан.

       Как бы не считалось непозволительным, греховным по церковным понятиям, интерес женщины к другой женщине, она не стеснялась и несильно утаивала свои чувства,  так  как  была  в том городе не единственным в этом отношении исключением.

       С тех пор, как Анна вышла на люди, за нею усердно наблюдали не только похотливые мужчины, но и почти все женщины, чьи окна выходили на улицу, ведущую в храм.

       Она как бы не шла, а плыла; её ступни, будто не касались земли; казалось, под её чёрным одеянием (в чём обычно и ходят в храм), запряталась не женщина, а само искушение, одним словом, сущий дьявол…

       Анна замечала, как за нею следят, говорят за глаза слова, которые звучат не столько как комплемент, сколько, как пакость. Она чувствовала, как одни её обожествляют, другие раздевают в своих фантазиях догола. И то, и другое в равной мере заводило первую обольстительницу города, она была жизнерадостна и воспринимала всё с положительной стороны. И как бы желающих добиться её расположения было непочатый край, никому ничего не светило, - заманчиво смотрела она только на Антонио.

       Избранный ею кавалер глазами передал ей послание, сравнимое с воздушным поцелуем, и сделал куда увереннее, чем прежде. Он всеми своими артериями и капиллярами почувствовал к ней тягу, волнение, азарт, и заметил, что Анна тоже не осталась к нему равнодушной. Проходя мимо балкона, она смогла узреть, что с ним происходит; разгадала желание героя, отлитого чугуном, несущего порохом; прочла шёпотом сказанные, мёдом намазанные слова; уловила момент, когда от него изойдёт импульс, и бросила на него огнедышащий взгляд.

       Человека, прошедшего через всё, через что можно пройти на путях бродячего детства, тернистой юности, не говоря, о промежутках в зрелости и  неопределённых переменах во времена междоусобиц, кому вроде и удивляться нечему, вмиг ослепил проникший в душу острый взгляд с солью и перчинкой, в котором таились страсть и страх, любовь и ненависть, жизнь и смерть, стыд и отсутствие всякого рода комплекса. Её трепетные движения намекали с одной стороны на недоступность, недосягаемость, порой - на святость; с другой, из неё выплёскивала нескончаемая энергия, шалость, позыв.

       Гуэрра был заворожён: он каждый раз смотрел на неё так, будто, видел впервые.

       -Хороша - чертовка! – сладострастно процедил меж губ прихорошившийся, омолодившийся отставник, чем повторил ересь, сказанную чуть ли не всеми жителями города в адрес верной прихожанки церкви.

       Как только она прошла черту видимости, и её лицо укрылось за чёрным платком, удостоверившись, что всё в порядке, всё идёт чередом, что он единственный на кого она запала, Антонио вынул из кармана зеркало и оценивающе взглянул на себя.

       Зеркальце то было маленькое, тусклое, склеенное, и с недостаточной видимостью, чтобы убедиться, всё ли в порядке с его безупречным обликом (он хранил его, как память о боевой славе), и оттого вынужден был обернуться к другому зеркалу, висящему у окна, где утром брился.

       Антонио раскрыл глаза, поднял щетинистые брови ко лбу, стал разглаживать усы, обросшие по загорелым, гладко выбритым щекам. Затем снова направил взор на площадь и проводил свою фею до конца, пока она не затерялась в толпе у входа в церковь, где прихожане, шедшие к храму из примыкающих улиц, не сошлись воедино.

       Несмотря на то, что он был избалован женским вниманием, ему прежде не приходилось испытывать волнение в той возвышенной форме, как рассказывали об этом романтичные друзья, сочиняли поэты.

       До встречи с ней Антонио знал о моногамном чувстве лишь заочно, никого из подружек он так особо не выделял, не возводил на вершину Эвереста. Если даже время от времени появлялись фавориты, смотрел на них, как затем на своих бойцов - к одним привязывался больше, к другим меньше; в конечном счёте, и с теми, и с другими поступал почти что одинаково.

       Теперь всё пошло не так, как раньше: трудно было его нынешние взгляды сопоставить с прежними наблюдениями.

       Но обновление чувств радовало его. Он уже пятый раз за последний месяц проводил на том балконе своего рода смотрины и само-показа. Этого времени оказалось предостаточно, чтобы принять окончательное решение, как теперь казалось, в главном вопросе жизни…

       -Нечего тянуть кота за хвост! Сегодня же поставлю вопрос ребром! - сказал Антонио, встав лицом к церкви шестифутовым ростом по стойке смирно, как раньше перед строем, казалось, вновь преобразился в командира полка, и одухотворённо перекрестился...

  

«САНТА – МАРИЯ»

 

       После неоднократных захватов и перехватов мирного доселе городка, то одними, то другими вооружёнными до зубов солдатами, церковь и дома, возведённые по периметру брусчатой площади, понесли серьёзный урон, нуждались в серьёзном восстановлении.

       Реконструкцию разрушений решено было начать с церкви. Посему, вот уже второе столетие украшающий город великолепное сооружение, вплоть до купола, со всех сторон, загромоздили строительными лесами: укрепляли своды, выровняли стены, реставрировали фрески, раскрашивали фасады.

       Но и это обстоятельство не помешало горожанам посещать храм, ставить свечи по погибшим в кровопролитной, и как показала время, бессмысленной войне, не изменившей в стране ничего к лучшему, лишь увеличивший число погибших, обездоленных, осиротевших, без вести пропавших и не по годам захоронённых…

       Начавшиеся работы по регенерации комплекса возродили у горожан потерянную веру, дали надежду на исцеление душевных и телесных ран… 

       Прихожане собора были те же, что и прежде, но если в былые годы чаще можно было узреть в толпе женщин, готовящихся к встрече с Богом, или девиц, желающих, как можно скорее выскочить замуж, то отныне, это были матери, потерявшие сыновей, и жёны, не  дождавшиеся  своих  мужей.  Что  же  до девушек, то многие из них остались без отцов и братьев, хуже всего, конечно же, женихов.                          

       Среди оставшихся в живых были и такие, которые вернулись домой не в полной комплектации; кто - без рук, кто - без ног, кто - без глаз, и не знали родичи, глядя на соседей, обиженных судьбой больше их самих, горевать или радоваться…

       Так или иначе, страдалицы молились за упокой души родных и близких, и от души благодарили тайного благодетеля, сеньора «Х», который, Бог весть,  откуда взялся и пожертвовал на благотворительность гору золота.

       «Возможно, кто-то хотел таким образом снять с себя грехи «славного» прошлого, - поговаривали  многие, - смыть руки, по локоть в крови, вернуться в стезю добродетелей, свойственной мирным и благочестивым горожанам.

       Как ни прискорбно было об этом говорить, военные, вышедшие из этого города, тоже вложили немало сил, пуль и снарядов в разрушении прекрасного города и погибели сородичей, находящихся по другую сторону баррикады. Хотя, война на то и война, где нельзя давать слабину и по отношению к своим, если кто ни в меру пьянствует или, чего доброго, пытается дезертировать.

      Не пренебрегал жёсткими методами и Антонио, так как, был строг нравом. Под горячую руку мог без оглядки любому снести голову, если осмеливались нарушать его установки…

 

АДЪЮТАНТ

 

       Полковник Антонио Гуэрра со своим адъютантом оторвались от основного состава полка, остались  вдвоём и угодили в ловушку. Прорваться не удалось; все попытки выйти из западни оборачивались ещё большим провалом.

       Оставшись без лошадей, им пришлось укрепиться в заброшенном храме и продержаться пока не подоспеет подмога, - а те, как им казалось, и не догадывались, где их искать, если вообще про них не забыли.

       А врагам конца краю не было видно, пули как мухи налетали через открытые окна. Сложно было отбиваться вдвоём против бесчисленного отряда головорезов: как только они высовывали головы из окошек, на них тут же сыпался град пуль из десятка винтовок.

       Но как бы окружавшие ни старались их одолеть, не удавалось приблизиться ближе ружейного выстрела, - то и делали, что попусту тратили патроны, не говоря, о живой невосполнимой силе, в связи с чем, их ряды тоже сильно редели.

       Что же до загнанных в угол офицеров, что старого, опытного, что молодого, оба были не промах, славились отменными стрелками, знали военное дело, как свои пять пальцев. Один навлекал на себя огонь, другой гасил в это время огневую точку; затем менялись местами и ролями, чтобы винтовки зарядить, на что при другом раскладе ушло бы много времени.

       Всё получалось само собой. «Меньше слов - больше дела», - таков был девиз великого стратега полковника Антонио Гуэрра; когда же был зол, заменял «дела», на «трупы». Но и славной двойке приходилось нелегко.

       Смельчаки, олицетворяющие гордость двух разных поколений, понимали, мало надежды, но не дрогнули, оптимизма им было не занимать, не первый раз попадали в подобную ситуацию.

       Борьба шла не на жизнь, а на смерть, и нужно было не оплошать. Приказано было, в случае чего, живыми их не брать, он и так часто всем досаждал, что на воле, что, будучи взаперти, под жёсткой охраной.

       Но в скором времени у них тоже дела пошли на убыль. Как не старались, не тратить пули понапрасну, к вечеру стрелять им было не чем, - о чём, к их счастью, противники не знали, - иначе обоим быстро настал бы конец.

       Противостояние началось в полдень. Находясь под постоянным прицелом, всё же удалось продержаться до сумерек.

       После неоднократных попыток взять церковь штурмом, все как бы заморились; поняли: неразлучная пара им не по зубам, что живьём их брать не удастся и решили изменить тактику, послали за пушкой.

       Антонио с капралом не знали, что замышляют за бугром, и с каждым часом это всё больше действовало на психику, как оказалось, неокрепшего ещё молодца. Гуэрра заметил в его глазах досаду, что естественно ему не понравилось.

       -Чего скис-то так?.. Вижу, нервы твои начинают сдавать. Что, к мамке захотелось или ненаглядную свою вспомнил?

       -Нет у меня девушки.

       -Чего так?.. ты парень видный. В твои годы у меня от баб отбоя не было.

       -У вас и сейчас так, в каждом пабе по бабе.

       -Бери пример. Ты парень шустрый: всему быстро учишься. Стрелять и ездить верхом тебе легко удалось; так что, и женщин у тебя получится брать за узду. Бабы любят смелых, уверенных в себе мужчин. Так что, чем мужчины наглее, тем и бабы шальнее.

       -Не до баб мне сейчас…

       -Чего же так?.. А ты случайно не из этих…

       -Боже упаси. Нет, конечно. Просто я получил от матери письмо…

       -Ну и что тут такого? Получил, хорошо, значит, всё в порядке, она жива и здорова.

       -Жива-та жива, только вот нездоровится ей. И сон плохой она видела. Велит, быть поосторожней…

       -Ну-ка, перестань нюни распускать! Ты мужик или кто? Или мы с тобой впервые в такую ситуацию попали? Вырвемся ещё. Вот увидишь.

       -Спрашивается, как? Патроны у нас закончились. Взрывчаток нет. Что, если ворвутся? Голыми руками будем отбиваться?

       -Надо будет, отобьёмся!

       -Вряд ли нам это удастся. У меня ранена рука, а у вас – нога.

       -Учти, солдат погибает не тогда, когда руки-ноги ранены или пули заканчиваются, а когда сломлен дух. Так что, выше голову!..

       Затишье снаружи продолжалось.

       -Может они уже ушли? – спросил капрал, надеясь на чудо.

       -Не думаю, эти своего не упустят. Но ты не сдавайся, ещё чуть-чуть и ты сам убедишься, что все эти сны чушь собачья…

       -Сеньор полковник, вы верите в Бога?

       -Мне некогда, да и неохота забивать голову всякими ненужными, бессмысленными мыслишками.

       -Почему бессмысленными?

       -А потому, что бога никто не видел. А если кто-то и постарается убедить меня, что он есть, то я ему с таким же успехом докажу обратное, или пусть объяснить, почему его хвалёный господь выполняет свою миссию не так, как обещано…

       -Кем обещано?

       -Это у священников ваших надо спросить. Сам подумай, если зла и нечисти на земле больше, чем добра, то в чём суть писания?.. И вообще, если хочешь знать, Господь, если, конечно, Он есть, почему-то чаще покровительствует тем, кто не повинуется Ему, не исповедуется, не крестится и не слушает мессы, или делает всё это только ради наживы.

       Высказывание командира ещё больше омрачило настроение капрала, вне зависимости от того в какой части он был прав. И пуль в загашнике не осталось, и враги, по всей вероятности, не собирались их оставлять, а умирать ему не хотелось, как минимум потому, что он представил состояние больной, одинокой матери. Как ей быть, если он не вернётся или вернётся на щите? И повстанцы не подвели его, решили дать материнским предчувствиям сбыться; дождались подмогу и пустили вход тяжёлую артиллерию.

       Единственное длинноствольное орудие, отобранное у регулярной армии, было отлито по заказу и чертежам полковника Гуэрра и друзьями-оружейниками.

      Соавтор пушки-новинки по оглушающему залпу определил своё детище, и после первого пролетевшего мимо снаряда, гордо выпалил:

       -Не бойся, Малыш, это - моё произведение, а моим орудием им нас не одолеть… и про мамкин сон забудь!

       Следующий снаряд разнёс крышу храма, как спичечный коробок, что отрицательно воздействовало на настроение капрала, после чего и Антонио засомневался в верности оптимистических прогнозов.

       -Ничего святого у чертей этих не осталось: по храму Господнему из пушки палят.

       Последним заявлением полковник удивил капрала. Антонио первый раз в жизни отзывался о церкви с уважением, и сам не понял, с какой стати, из-за любви к Богу или невыгодности положения, и вопросительно посмотрели друг на друга.

       Но и этим всё не закончилось. Третий снаряд, со свистом пролетел в двух дюймах от уха полковника и, врезавшись в стену за алтарём, разрушил её по центру.

       Оглушённый, отброшенный ударной волной, Гуэрра еле привстал, и чтобы не упасть на груду обломков вновь, прижался к стене.

       Сомнения исчезли у обоих: они были обречены!

       Продолжительно чихая, он стал вытряхивать с себя строительную пыль, затем обернулся к развалинам, выяснить, не открылся ли в стене проём, откуда удастся улизнуть, если преследующие их штурмовики задумают ворваться к ним с главного входа.

       Стена разрушилась не полностью, соскочить, при всём желании, не получиться; но и в этом можно было  найти успокоение: к ним тоже не удастся пролезть с двух сторон одновременно, после чего, либо - руки вверх, либо - пулю в лоб, причём чужую, своих пуль не осталось.

       Пока искал выход в безвыходной ситуации, кое-что почувствовал шестым чувством. Взглянув вглубь щели, он обнаружил там то, что всё переиначило, перевернуло вверх дном…

       Что может обрадовать сломленного человека, когда над ним висит угроза сиюминутного уничтожения, когда он окружён оголтелыми врагами, в беспощадности которых нет сомнений? Либо найти подземный туннель, через который удастся пробраться к своим или куда-нибудь подальше, что в данной ситуации был, наверное, лучшим выходом, либо обнаружить хоть какие боеприпасы.

       Прорытого вглубь прохода не оказалось, - зато в зигзагообразном проёме нашёлся грязный, истлевший свёрток. Будучи растерян, Антонио думал и гадал:

       -Если там и в самом деле окажутся патроны, подходящего калибра и побольше взрывчаток, то я готов записать эту удачу на кого угодно.

       Гуэрра развязал свёрток, вынул ящик, прошёлся сверху рукавом и открыл. Боеприпасов там не было, но вместо этого обнаружил то, отчего трудно не свихнуться.

       Под летящими при лунном свете пуль - теперь уже с обеих сторон, - как в сказке «тысяча и одна ночь», за волшебной дверью «сезам», засверкала шкатулка, вся покрытая драгоценными камнями.

       Глаза доблестного воина заигрались.

       Блеск драгоценных камней ослеплял его очи, как солнце при летнем солнцестоянии, но оторваться он не мог, это было выше его сил.

       -Это, наверное, тот самый клад, про существование которого сто лет как ходили слухи, во что уже мало кто верил…

       Он не стал долго думать, открыл её с пристрастием, на что потратил немало усилий, - крышка оказалась с секретом. Разноцветная шкатулка, как в сказках, до краюшек была полна драгоценностями.      

       Когда Антонио любовался ими, один из камней покатился и угодил в потайную нишу. Он отложил шкатулку в сторону, нагнулся, чтобы достать его и дотронулся кончиками пальцев чему-то более ёмкому. Это был большой сундук. Вытащил, открыл. Ящик был полон чеканным золотом…

       Антонио не помнил, сколько любовался находкой. Внушительная дороговизна, найденного им сокровища, обескураживала, доводила до безумства. Рождённый быть воином, забыл и об умопомрачительных невзгодах военного времени, и о фронтовом положении, не в его пользу складывающемуся.

       Операция, которую сам же тщательно спланировал, обернулась вспять, дала трещину, и Антонио задался вопросом, ни имеющим ничего общего с незавидным на ту минуту положением.

       -Почему сейчас? почему я не нашёл эту красоту в другое время, в другом месте?..

       …и что же мне делать с этим хозяйством в такой неразберихе?.. как выйти из этого чертового омута с таким грузом?.. Не оставлять же всё это врагам?.. да и с братьями по оружию глупо было бы делиться. Сегодня они тебе братья, а завтра всем врагам фору дадут, - в один миг перережут горло, если есть чем делиться...

       …не все мне ровня.

       Неопределённость решительного всегда человека была вызвана неожиданным сопутствием невезений и удач, которые требовали неотлагательных решений.

       Вмиг стёрлись все признаки патриотизма. Отныне им двигали другие чувства - досада и корысть, качества, которые прежде за ним не замечали.

       Его жизнь делилась теперь на две части. Первое - то, что было до того, как обнаружился клад, второе - после; и ему показалось, что он прожил во втором круге времени целую вечность, хоть и прошло пару жалких минут.

       Соблазнённый золотом, Антонио взял из сундука одну монету, как доказательство личного достояния, и спрятал в нагрудном кармане.

       -Пусть покоится на груди, сердце греет, - сказал он с наслаждением, после чего всё остальное вернул на прежнее место, чтобы никто ненароком не нарвался на сокровище, с которым он быстро сроднился.

       Он постучал поверху кулаком, затолкнул сундук как можно глубже и засыпал рухлядью, рассыпанной от стен после точного попадания снаряда.

       Когда он закончил незапланированное, и как теперь казалось, самое важное дело жизни, опомнился, отошёл к выходу, уяснить, какова ситуация за пределами его временного, крошечного королевства, с чего умолкли стрелки, среди которых распознал немало вчерашних друзей, - и, естественно, собирался отомстить, если удастся выйти из окружения целым и невредимым.

       Но не до мести сейчас было. Пока он был увлечён сокровищем, забыл и про месть, и про налётчиков, и про летящие по их душу пули, и про войну в целом; не вспомнил он и о помощнике, лежавшего прижатым обвалом стены, и заметил его, когда чуть не затоптал израненное тело.

       -Вот ты где спрятался, а я всё ищу тебя.

       Ладно, встань! Хватить дурью маяться! Нашёл время прохлаждаться! Потом будешь отлёживаться, когда из окружения выйдем! - ляпнул полковник, пиная полуживого бойца.

       Антонио часто так подшучивал, чтобы разрядить обстановку, но, увидев тщетность своих неучтивых действий, понял, что переборщил неуместной шуткой. Перестал толкаться и переменил тон.       

       -По..мо…ги..те, - молил капрал о помощи, всхлипывая, дёргался, как недорезанная курица.

       -Что же прикажешь с тобой делать, дорогой?.. не до тебя мне сейчас.

       Разбогатевший в мгновение ока доблестный прежде командир смотрел на несчастного бойца с безразличием, ни имеющим ничего общего с его прежним поведением. В обледеневших глазах наставника напрочь отсутствовала та отеческая забота, которую он испытывал по отношению к подопечному до той роковой минуты, как уткнулся на несметное богатство. Но несколькими минутами ранее, когда второй снаряд разнёс крышу храма, и он давал себе отчёт в том, что этот бой, возможно, станет для них последним, искренно жалел, что молодой, мало чего видавший в жизни парень, - скорее, девственник, - из-за его упрямства, настырности оказался на грани жизни и смерти. Теперь же задался вопросом:

       -А не увидел ли малой то, что я нашёл?.. Скорее, нет, не должен был; кажись, он упал до того, как я стал копошиться в стене; значит, он вряд ли, мог что-то сообразить…

       На самом же деле юнец заметил, как вездесущий командир, вместо того, чтобы помочь выбраться из под завала, был занят собой, всё рылся в стене, разорванной снарядом. Как на размазанном пылью и пеплом лице почти что, родного человека мелькнуло выражение дикой радости, как он переродился в незнакомца, как в тьме-тьмущей отразился в глазах свет, - но ничего не вымолвил, и не мог этого сделать, даже если захотел; он не в силах был двигаться, продолжал лишь жалостно пищать.

       -Кажись, песенка твоя спета. Солдат до тех пор только солдат, пока он к чему-то пригоден, в состоянии выполнять приказы, предпринять какие-то шаги. Когда же тяжело ранен, ничем не отличается от грудных детей и жалких бездомных стариков, ждущих кончины, лёжа боком на подворотне. - Продиагностировав на глаз состояние любимчика, которому многим был обязан, он вычеркнул его из личного состава.

       В другое время сам бы поспорил, что подобного рода мысли несуразны. Он не учёл или забыл, что, бывало, в самую последнюю секунду, на износе, когда вроде не на что надеяться, одним удачным выстрелом решалась судьба товарища, порой - итог боя. Теперь же ему было начихать на всё, что выходило за рамки его новых  интересов.  Теперь  он  готовил  себя  для другой жизни, - главное, выбраться живым из этого чёртового омута…

       Не раз встречавший лицо смерти на расстоянии вытянутой руки, не пугавшийся её даже тогда, когда она хватала его за горло, душила что есть сила, увидев напичканную драгоценностями шкатулку, и сундук, переполненный жёлтыми кругляшками, повторил невольно бессмертные слова Мефистофеля: «Люди гибнут за металл»…

       Но Антонио не собирался погибать, наоборот, ожил, размахнул крылья, готов был взлететь, расфуфырился, чуть не возомнил себя Богом.

       Ненадолго хватило.

       Тупо-колющая боль под нижним ребром заставила образумиться, спуститься на землю.

       Причиной волнения стала шальная пуля, которая, отскочив от стены, врезалась в грудь и стала предвестником быстрой кончины. Кусок металла, ничего не значивший вне тела человека, и ствола, в доли секунды лишил полковника мечты, которую внушала ему дорогостоящая находка.      

       -Каброн! - вскрикнул Антонио в ярости. Неужели пуля сразила меня (и как? - рикошетом), когда мне, наконец, улыбнулась удача, когда я лихо сорвал джек-пот?.. Маленький кусочек свинца лишил его мечты, превратив золото и изумруды в почти что навоз.

       Он содрогнулся, хотел обойти действительность, боялся посмотреть правде в глаза, и еле нашёл в себе силы согнуть голову, чтобы выяснить, сколько ему осталось. Не показалось, всё обстояло гораздо хуже, чем можно было предположить.

       Взгляд потупился. На его кителе образовалась дыра величиной с наперсток, но, учитывая, где она прорезалась, её было достаточно, чтобы приказать всем долго жить; и надо было молиться пока есть время, чего он всегда игнорировал.

       -Наверное, так всё и должно было закончиться. Откуда мне такое счастье, чтобы разбогатеть в один миг?..

       Дрожь пробежала по коже не столько из-за страха смерти, сколько того, что он не смог воспользоваться своею находкой, не успел насладиться вдоволь.

       Вопреки мгновенной отречённости, Антонио решил восстать, стал сопротивляться. Взглянул на небо через разнесённую снарядом крышу и воззвал к небесам:

       -Эй, там, наверху, если ты и в самом деле есть, скажи, зачем нужно было сыграть со мной такую злую шутку? Разве стоило показывать смертному блеск рая, пусть, земного, если Ты так и так собирался забрать его к себе?! или куда там намереваешься меня пристроить?..

       Антонио никогда прежде не обращался к Богу. Все его просьбы и прошения в адрес Создателя завершились с уходом счастливого когда-то детства.

       С тех пор он перестал морочить голову молитвами; не нуждался в Его помощи. По крайней мере, последние тридцать восемь лет он рассчитывал только на себя. Во-первых, ему не очень верилось в потустороннюю жизнь, во-вторых, он не склонен был держаться за жизнь любыми путями.

       Но сейчас ему не хотелось умирать; корысть и страх овладели им, овладели одновременно, и он стал дрожать за жизнь, которую выставлял до этого открытой грудью, - теперь же искал соломинку, чтобы ухватиться за неё, но её нигде не было, оттого, оставалось молиться.

       -Боже, не дай умереть. Чего Тебе стоит?..

       Антонио засунул руку под рубаху (они впервые у него задрожали), чтобы пощупать рану, ставшую непроходимым рвом между ним и богатством, жизнью и смертью, и вынул… медленно. На пальцах ни капли крови не было; он сначала понюхал руки, затем и китель, запаха - тоже. Чтобы выяснить, в чём разгадка. Не подозревая, как такое могло произойти, он полез в карман, откуда вынул продавленную конусом монету.

       Томлёный взгляд преобразился, он торжествовал как никогда…

       -Что это?.. проверка или знак свыше?.. Может я - меченный?.. и Бог бережёт меня. Может это Он всегда защищал меня от смерти, посланными с небес ангелами, и видимые спасатели мои тут не причём?..

       Есть всё-таки Бог!..

       Спасибо Тебе, Господи!.. Ты услышал мой голос, спас раба своего!.. благодарю Тебя. А я, дурная моя башка, чуть не запротестовал, не пошёл против Тебя. Свихнулся на радостях, увидев золото. Вообще-то, нет, - не только сегодня, я всю жизнь так поступал, грешил. Хорошо вовремя остановился. Вернее, это Ты остановил меня, как и пулю, коварную. Прости меня, никчемного.

       Он выражал благодарность, опять же уставившись в небо. Между его первой и второй речью не прошла и минута, но слова и сам он были совсем другими, - и его новые убеждения прозвучали куда увереннее, чем когда он процитировал пред этим демона-злодея…

       -Значит, это не правда, что золото способно только губить человека; оно и жизнь может спасти… если на то воля Всевышнего, - сказал Антонио, рассматривая покарябанную монету. - Раз Ты спас мне жизнь этой вот железякой, ей навеки быть моим талисманом… быть со мной аж до гроба…

       Как только он завершил первую за сознательную жизнь молитву, переходящую в исповедь, за стеной послышались знакомые голоса, и он немедля выскочил наружу, дать о себе знать, чтобы никто не вошёл в храм и не стал совать свой нос, куда не следует…

       Да, всё завершилось как нельзя лучше, - по крайней мере, для него. Бойцы его хвалёного полка прискакали в самое подходящее время. Им удалось прорвать осаду, в пух и прах разбить осадивших их вражеский отряд, и высвободить своего командира из огненного ада.

       Ещё немного задержки и он лишился бы не только сокровища, но и жизни, или же, как минимум, оказался бы в плену.

       Своевременное появление полковых штурмовиков  спасло его не меньше монеты, защитившей его от пули; но он не записал этот случай на Божье сопутствие. Подобное и прежде случалось нередко (сам часто кого-то выручал), оттого, не счёл такое событие чем-то из ряда вон выходящим, подарком небес…

       Первым делом, конечно же, он обнял своего коня, с которым прошёл почти всю войну от постыдных неудач, без чего трудно представить любую войну, до феерических побед, когда входил в освобождённые им поселения, как Георгий-Победоносец. Бесстрашный, увёртливый конь никогда не подводил упёртого хозяина. Недаром после первой же удачной операции он переименовал своего Черныша в Буцефала, как Александр Великий своего верного спутника в битвах и походах.

       Антонио дорожил им, был ревнив по отношению к нему, и никому не разрешал на нём скакать. Даже, чтобы дотронуться до него, погладить гриву или покормить с рук, нужно было чем-то угодить хозяину, после чего он мог немного смягчиться.

       В то утро только он уступил его гонцу из-за важности донесения, и то, только туда и обратно, чего он сделал впервые и с болью в душе.

       Зря только волновался, потому как, благодаря именно этому поручению Буцефал остался жив. Другого коня, на которого сам пересел в отсутствие своего, пристрелили, как только оказались в ловушке.

       Как показало время, от беды до благодати не так далеко идти и не так долго карабкаться, в чём после своего освобождения не было нужды сомневаться: и Буцефал вернулся целым и невредимым, и сам остался жив, ещё и клад нашёл в придачу…

       После того как Антонио вдоволь расцеловал своего красавца, вскочил на него с прыжка, как в молодые годы, и сказал: - Да, родимый, и в этот раз обошлось. Кажись, колесо фортуны пока ещё крутится в нашу честь. - Затем нагнулся к ушку и прошептал как можно тихо: - Но не надо расслабляться, дружище, нам с тобой ещё разок придётся возвращаться в это убогое место. Теперь же, пора двинуть, пока глаза мои, бесстыжие, не выдали меня с потрохами. Сам знаешь, не умею я притворяться, как, впрочем, и ты…

       Антонио понимал, что нужно как можно скорее удалиться из захламлённой территории, замести следы, пока никто не докопался до истины, и намекнул, на всякий случай, что отстреливался в храме один, что из своих за  сто  вёрст никого не было видно.  Когда же его спросили: «Куда делась его Правая Рука?» (так в знак и приверженности и преданности называли адъютанта), - он не знал, что ответить и отвёл глаза: отделался, пожимая плечи.

       Приятное ушам идиома «правая рука» кольнуло сердце, как и пуля, застрявшая над ним. Он постыдился и, глядя в ту сторону, где под камнями лежал его помощник, друг и почти что сын, глубоко вздохнул и

произнёс: - «Потерпи, сынок… немного… я обязательно вернусь за тобой».

       Чтобы не показаться бессердечным хотя бы самому себе, он стал себя уверять, что ангел-хранитель адъютанта донесёт сообщение до оберегаемого, а раз так, то и продержит в живых до его возвращения. Неожиданно для себя он становился верующим.

       Но нельзя было терять ни минуты: кто знает, чем всё обернётся. На войне каждая минута дорога, - бывает, и секунда играет неотъемлемую роль, и коль война не завершена, и неизвестно, сколько она будет длиться, когда ещё неугомонные властолюбцы, возомнившие себя целителями общества и занимающиеся очищением страны от сброда, перестанут посылать людей, часто немощных, на верную погибель.

       Ещё вчера одним из этаких деятелей, утвердивших себя полномочным за судьбоносные решения, был он сам, в праве которого не сомневались и отважные солдаты его доблестного полка. Теперь же пошло всё прахом.

       Не освобождение от оков смерти, а «святая» мощь найденного им клада, как рукой сняло желание воевать, заменив внутренний адреналин неизвестным ему доселе чувством - наслаждением богатством. Его бы воля, он сию минуту объявил перемирие, остановил проклятую всеми войну на любых условиях, с самим дьяволом готов был подписать чёртово соглашение…

       -Или пусть себе воюют, тешатся на здоровье, чёрт с ними, мне-то что? Я своё отвоевал; нашёл, что нужно, и пора удалиться на покой, - сказал Антонио, немного поразмыслив.

       Как и планировал, он вернулся за сокровищем под покровом ночи, втайне от зоркой фортовой охраны, которые не отставали в поглощении одурманивающих напитков от однополчан, празднующих победу. Караульные не боялись, что их могут застукать на посту в дрянном состоянии. Чего остерегаться? - обычно все находились в таком положении после удачных походов.

       Антонио тоже было чему радоваться, правда, он не праздновал победу, как остальные, не стал перебарщивать спиртным, - ему необходимо было оставаться в здравие и трезвом уме. Не до пьянства ему было и тем более не до личного состава, даже на руки было такое отношение бойцов к службе, - хоть и не сам всё устроил, открыто закрывал глаза на их выходки, чтобы часовым беспрепятственно доставили полную корзину с вином…

 

       На пути к храму его встретила другая стража, более бдительная, недремлющая, - это были волки, исконные хозяева ночи и бескрайних прерий. Учуяв запах павших на поле брани солдат, оголтелые хищники вышли обшарить свои владения. Всюду веяло запахом трапезы, и не только волчьей. Полакомиться вышла всякая тварь, что четвероногие, что крылатые.

       Стервятники, как навозная куча, накрыли поля, - и дожидались, когда их клыкастые собратья разорвут покров умерших, приведут пушечное мясо в съедобное для них состояние. Те же, которые получили ранение в открытой части тела, были для них лакомым кусочком. 

       Крылатые падальщики, несмотря на бесчисленность, чем выражался их грозный вид, не так навязчивы и опасны, как земные конкуренты, не имеют привычку напасть на прохожих, особенно если кто приближался к ним на скаку. И всё же, Гуэрра не упускал револьвер с рук (чем чёрт не шутит), пару раз даже нацелился, и чуть было не выстрелил, когда один из птиц-уродцев совсем близко размахнул двухметровыми крыльями, - но воздержался.

       Лишний шум был ни к чему, - и отогнал их, как они, махая руками.

       Антонио добрался, наконец, до церкви, ставшей для него пару часов назад настоящей цитаделью; ворвался внутрь с непостижимым рвением, дошёл до алтаря и расторопно полез копаться, - он хотел, как можно скорее добраться до сокровища. Правой рукой очищал мусор, которым сам заполонил разрыв между стенами, левой продолжал держать оружие наготове, - благо, он обеими руками одинаково хорошо стрелял.

       Искушение брало верх; представлял, как захватить душу от одного вида шкатулки, - но, к его удивлению и разочарованию, он так и не добрался до шкатулки, не достиг блаженства.

       Его возмущению не было предела: как можно было объяснить исчезновение шкатулки с драгоценностями и сундука полного золотом?.. и естественно, не мог с этим мириться!..

       Так прежде Гуэрра дрожал за боеприпасы, которые временами приходилось прятать от чужих глаз; бывало, тоже терялись. Но патроны и винтовки можно было дождаться от своих или отобрать у чужих, а бесхозно лежащее золото никто на подносе не поднесёт.

       Лишившись сокровища, он чуть было не лишился рассудка, - иначе и быть не могло, оно было куда приятнее и притягательнее, чем всякое там аморе, даже любви с первого взгляда, и он ни за что не мог согласиться с его потерей.

       Найдя их, Антонио омолодился, стал таким, каким начинал военную карьеру - двадцатилетним; потеряв, состарился на лет двадцать, его лицо сморщилось до неузнаваемости.

       -Что могло произойти, пока меня тут не было? - задался он вопросом. - Кто мог догадаться, что здесь припрятано? Отстающих из отряда вроде не было, все вернулись в гарнизон вслед за мной…

       Такие понятия, как «сдаваться, отступать», ему не были знакомы, - по крайней мере, неприемлемы, не допустимы, - как его не вынуждали, чем бы ни пугали, он никогда не терял надежду, не собирался делать это и сейчас. На кону было нечто больше, чем какие-то там патроны, снаряды или даже собственная жизнь, на что он давно поставил крест. Теперь его не волновало, ни фронтовая позиция, ни судьба страны, во имя которой он восстал, ополчив вокруг себя тысяча сторонников, которыми, как и собой, готов был пожертвовать, - теперь только осознал, чего ради?

       Бравый полковник всегда отличался внутренним спокойствием, уравновешенностью, часто несвойственным людям с диктаторскими замашками, каковых и он не был лишён. В самый тяжкий час умел держать себя в руках, был непоколебимым оптимистом.

       Теперь же кипел яростью: гнев чуть было не довёл его до истерики, - он сам не узнал бы себя, если удалось взглянуть на себя со стороны.

       Гроза врагов в один миг превратился в грозу в адрес посягнувшего на сокровище мародёра.

       Антонио в замешательстве подошёл к адъютанту, толи пока ещё живому, толи уже мертвому.

       Вечером адъютант пищал, как недавно родившийся котёнок, лишённый материнских сосков, теперь же не издавал ни звука, смещался с завалами, став неподвижной частью разрушенного храма…

       Доблестный командир, считающий неотъемлемым долгом своим стоять на страже вверенных ему солдат (прежде он берёг каждого бойца, как зеницу ока, чем гордились и подчинённые), схватил капрала за шиворот, - как выпытывают на допросах вражеских лазутчиков, - и в довольно грубой форме спросил:

       -Куда ты, сукин сын, дел моё золото? - это после того, как он поклялся его спасти.

       Капрал молчал.

       Антонио попытался поднять камень, прижавший его ногу, - и тут только сообразил, что бедолага лежит на прежнем месте, и вообще не мог двинуться без чужой помощи. Значит, он не вставал, не добирался до противоположной стены, тем более не поднимал сундук, без малого, в четыре пуда, а куда-то дотащить, спрятать не мог и подавно.

       -Как вообще, такое могло прийти мне в голову? - его поразило своя наивность и поспешность.

       -Хорошо, допустим, сам ты ничего не взял; тогда скажи, кто тут ошивался в моё отсутствие? Ведь, какая-то же сволочь гостила здесь, раз золото куда-то исчезло; иначе, кому охота было рыться в этом убогом месте?.. и откуда только эти черти знали, где что припрятано?..

       Уже который раз, Антонио обзывал церковь не дозволительными словами для верующего, которым стал себя ощущать, и испугался богохульства в своих речах.

       Ещё вчера ему было бы всё равно, в чей адрес злословил, но после пули, застрявшей над сердцем, он стал уверовать, и относился ко всему несколько иначе.

       Он насторожился, вспомнил, что не в первый раз оговорился, вытянулся, стыдливо посмотрел на мраморное изваяние Христа, расчленённого третьим снарядом, перекрестился и добавил:

       -Ведь, когда-то оно было святым! Возможно, будет, если восстановят. Спрашивается только, за чей счёт? - Антонио приблизительно прикинул, что драгоценностей и денег, которые были припрятаны в сундуках, с лихвой хватило бы на восстановление храма, и подумал: - «А вернул бы он те деньги для этого дела или нет?.. и чуть было не ответил: «Да, конечно», - но остановился. Куда торопиться? С чего это он так легко собрался сдаваться? Потерянное ещё может найтись». Как бы там ни было, он всегда старался выполнять обещанное, - правда, ни всегда это удавалось.

       Затем он вновь обратился к капралу, но уже чуть мягче:

       -Это ты подсказал, где что припрятано или им заранее всё было известно?.. Хотя, кто его знает, может, так оно и было; иначе, чего все ломились сюда галопом, когда их ждала тут явная смерть?.. Но ты, в любом случае, должен был увидеть, кто здесь рыскал, и мог бы опознать, если, конечно, не откинешь копыта раньше времени...

       …интересно, из чьих он был?.. из наших или?..

       Вдруг он поймал себя на том, что для него как раз таки было неприемлемо, даже несколько обидно, если его добро прибрали к рукам свои же; хоть и сознавал, что противники, запасавшись этаким добром, смогут использовать всё состояние против них, и в первую очередь, против его самого.

       Недаром Гуэрра так высоко оценили, когда ещё он сам находился в стане повстанцев. Теперь ту самую кругленькую сумму приурочили за его голову бывшие соратники.

       За золото и драгоценности, что там были запрятаны, можно было не только достроить храм (к тому же, пока война не закончиться, такое никому в голову не придёт), а также закупать столько орудий, нанять добровольцев, что не составит труда, одним махом перехватить инициативу, и провернуть весь ход войны в свою пользу.

       В этом случае, его ждала бы неминуемая гибель с обвинением в предательстве. Вздёрнут на виселице на всеобщее обозрение без суда и следствия, как часто случается на войне, а там и похорон по-христиански не жди. Бросят в могильник без опознавательных знаков, или даже в канаву, и делу конец: так было со многими, - сам не раз этим грешил. Правда, раньше ему было всё равно, где и когда он кончит, - но теперь он не желал такой смерти, и не желал её вообще, по крайней мере, пока горбинка не согнётся, пока не насладиться своим богатством вдоволь. Если, конечно, клад найдётся.

       Всё обойдётся, если только мерзавец длиннорукий присвоит всё себе. Скорее, так оно и будет, но и такой исход дела несильно его утешало, - в конечном счёте, он всё равно оставался ни с чем.

       -Хорошо, допустим, с ним всё более-менее ясно, но когда сюда пробрался этот проклятый золотоискатель - или сколько там их было? чёрт бы их подрал! - что делал ты, если, говоришь, сам не при делах? Наверное, надеялся, что не оставят тебя здесь подыхать, заберут с собой в знак признательности, ты и не удержал язык за зубами, и выложил всё подчистую…

       …тебя, конечно, можно понять: ведь, ты не знал, что я так скоро за тобой вернусь, и вообще, вернусь ли?..

       …подожди-ка, если всё так и было, тогда чего ты до сих пор здесь валяешься? Получается, они тебя лихо обманули: сокровище забрали, а самого оставили подыхать?..

       …так тебе и надо, предатель!..

       …ты, конечно, будешь оправдываться, что когда-то спас мне жизнь, а я даже не засуетился, когда с тобой случилась беда; но на черта мне твоё благородство, если теперь решил оставить меня с носом. Предшественник твой хотел отнять у меня жизнь, а ты украл нечто большее, лишил меня самого дорогого… мечты…

       Капрал не издавал ни звука, ни на что не реагировал, лежал ни живой, ни мёртвый, если и дышал, то делал это незаметно, - и только волки отвечали на его ворчание душераздирающим воем…

       Молчание допрашиваемого, даже при отсутствии вины, не могло остудить пыл разъярённого обвинителя.

       -Чего молчишь?.. Ей!.. может ты уже того?..       

       Состояние адъютанта насторожило его не столько из-за того, что он мог умереть, сколько от того, что он терял нити, ведущую к его сокровищнице, и того, что всё это время тупо разговаривал с трупом, когда дел итак невпроворот. Чтобы выяснить, что к чему, Антонио полез в карман за зеркальцем, которое всегда носил с собой…

 

ЗЕРКАЛО

 

       Круглый атрибут самоухаживания служил ему, в первую очередь, для поправки усов, чем он повсеместно удовлетворял своё возвышенное эго, особенно, после пьянки, да и в любое другое время, как при дурном настроении, так и при хорошем.

       Зеркало то было старое, потускневшее, и давно уже треснутое, - и, конечно, не имело подобно сказочному зеркальцу волшебного свойства сравнивать, создавать интриги, сплетничать, но он дорожил им, как своим оружием или даже конём, и не думал с ним когда-либо распрощаться.

       И не без основания, так как оно имело привычку поспевать на помощь, когда другие его три защитника - винчестер, кинжал и Буцефал - не были в состоянии огородить хозяина от внезапных вражеских вылазок, нередко - бывших однокашников…

       Первый раз оно проявило себя, когда Гуэрра нашёл сладкое пристанище в придорожном трактире после жесткой схватки, как раз с упомянутыми дружками. Он был доволен успехом. Захват стратегически важного узла, можно сказать, без потерь, и дивная ночь с очаровательной трактирщицей, которую нелегко было заарканить, - что ещё нужно для удовлетворения самооценки мужчины, посвятившему себя ратному делу, предпочитающему также на досуге общество женщин?                        

        Хозяйка придорожного трактира, прославившаяся непокладистостью, не смогла устоять соблазнам смекалистого воина, и нежданно для себя, получила то, чего напрочь лишила себя с началом войны. С тех пор, как муж отправился на фронт, она оставалась в волчьей долине одна-одинешенька с навалившимися на хрупкие женские плечи заботами.

       Но она взяла себя в руки, смогла быстро освоиться, выпуталась, и поправила, вконец, заброшенные дела.

       Единственно, чего ей всё это время не хватало, - о чём и сама не подозревала или делала вид, подавляя своё желание, - это было мужское прикосновение. О чём она узнала только после того, как встретила Антонио.

       Годы одиночества, грусти, безмолвного ожидания, после пропажи мужа, превратили моногамную бабёнку в пороховую бочку с коротким фитилём. Весь её облик, все её движения излучающие строптивость, были лишь покрытием, оболочкой, которую нужно было сломать, что Антонио и удалось сделать одним прикасанием, чего она до него никому не позволяла. Он нагло полез обниматься, и разжёг фитилёк горячими поцелуями. Как бы она вначале не сопротивлялась, не царапалась, не кусалась, физиология, в конце концов, взяла своё. Она сдалась, даже изъявила желание возобновить начавшуюся вечером игру и в следующий день.

       В знак признательности за тёплую ночь и за будущие надежды, она готовила ему на веранде сытный завтрак с редкими продуктами для военного времени - белым хлебом, молоком, мёдом, а также зарезала индейку, неимоверной величины, которую поджарила всласть.

       Антонио любовался за её трепетным старанием, бреясь у колодца. Он закончил процесс скобления щёк, отложил бритву, вытер с лица пену. И только перешёл к последней штриховке соблазнения, занялся напоказ расчёсыванием усов, многозначно подмигивая ей, мол, сегодня будет выглядеть элегантнее, чем вчера, - увидел в зеркальце нападавшего сзади здоровяка, в руках которого блеснуло отточенное мачете, поднятое высоко над головой.

       Заряженный с ночи винчестер стоял за колодцем, дотянуться до него не представлялось возможным - враг заметил это, - но виды видавший вояка не растерялся и не шелохнулся. Не обернувшись к нему лицом, продолжая играться со своими усами, он свалил беспардонного верзилу наповал, выстрелив в него из подмышки потайным пистолетом, с которым также имел привычку не расставаться ни при каких обстоятельствах - ни в уборной, ни даже в объятиях с сеньоритами.

       Затем встал, продул дуло, как ни в чём ни бывало, плюнул на валявшееся под ногами громадное туловище и сказал:

       -Ну, и идиот же ты, Рамиро!.. Поделом тебе. Каким был в детстве козлом, таким и остался. Нет бы, зайти по-человечески в дом, поздороваться, пожелать хозяйке доброго утра, напроситься в гости подобру по-хорошему. Хоть ты и тварь, какого свет не видывал, я бы тебя завтраком угостил, выпил бы с тобой рюмочку натощак, пивка дал бы отведать, холодненького, и не напичкал твой сраный живот горячим свинцом.

       Довольный выстрелом, особенно, осмысленной речью, Гуэрра подошёл к хозяюшке, не отошедшей ещё от страха, обнял за плечи и смачно поцеловал в шею, чем привёл её в чувство; затем сел во главе стола, посадил её на колени и произнес:

       -Не бойся, дорогая: это ничто по сравнению с тем, что было вчера… и того, что предстоит нам сегодня.

       -Тогда не будем терять время, и начнём завтракать? – предложила хозяйка и попыталась вырваться из его крепких объятий. – Дай я встану, принесу главное блюдо…

       -Главное блюдо? Звучит заманчиво.     

       -Я начинила для тебя индейку, которую держала на рождество.

       -Чтобы ты там не начинила, лучший мой завтрак - это ты, - сказал он, съедая её взглядом, после этого стал душить её горячими поцелуями, к чему вернулись после трапезы…

       Сам Антонио, после нападения верзилы, нисколько не пострадал. Только что, своя же пуля продырявила китель, который заштопала хозяйка после утреннего лобызания, сытного завтрака и предобеденного кувыркания в постели. И ещё, мачете убитого задело при падении зеркальце, которым Гуэрра стал дорожить больше прежнего. Оно и стало его первым и главным талисманом…

       Прежние амулеты, даренные его женщинами после совместно проведённых ночей, он обычно выкидывал при первом же удобном случае - если, конечно, не планировал возвращаться в ближайшем будущем к дарительницам, - чтобы высвободить карманы для более нужных вещей. К примеру, для патронов, табака, вина или денег, за которые можно было приобрести те или иные вещи.

       Что же касается загадочного зеркальца и судьбы, с ним сплетённой, чем Антонио любил время от времени похвастаться после того случая, этим не закончилась.

       Второй раз благодаря тому же, но уже склеенному отражателю, удалось ослепить стрелка, направившего на него карабин. Обиднее всего для него было то, что в него опять покушался один из бывших соратников, - и мало того, в этот раз это был его же подопечный, адъютант, пусть и бывший, которому он сам вдолбил азы военного искусства. И ружьё, направленное на него в тот солнечный день, было им же даренное.

      Молодой перспективный боец, с непомерно-растущими амбициями, перескочил во вражеский стан из-за напыщенной гордыни.

       Причиной тому, скорее, просто поводом, толчком, стала, обыденная для военного времени стычка между поколениями.

       Повздорили они, когда Антонио повысил на него голос из-за его взбалмошного поведения, в обществе друзей, где были также и женщины, и вынудил их покинуть трактир, где они не в меру пьянствовали, устроили загул и приставали к посетителям.

       Посчитав наказ начальника оскорблением, капрал покинул полк и перешёл во вражеский стан, где его приняли, назло Антонио, с распростёртыми объятиями.

       Прошло некоторое время, и новое командование поручило ему главное задание, ликвидацию полковника Гуэрра.

       Наконец, вполне законным образом представилась возможность поквитаться с наставником, который шагу лишнего не давал делать подчинённым.

       Не стоит, наверное, сбрасывать со счетов и желание заполучить награду, приуроченную за голову бывшего командира, что надолго поддержало его как морально, так и материально.

       Но как бы прежний адъютант не был хищнически настроен и меток, нынешний оказался проворнее, он был начеку, и доли секунды оказалась достаточно, чтобы обезвредить предшественника, воспользовавшись его мгновенным замешательством.

       Стрелок попал ему в правый глаз, которым метил, после чего продул дуло точь-в-точь как наставник победителя и побеждённого и посмотрел на своего командира, - хотел услышать от него хвалу в свой адрес за спасение.

      Антонио это понял и оценил его сообразительность.

      -Молодчина. Белке не белке, а паршивому шакалу попал в самое яблочко. Я всегда говорил: против любой силы можно противопоставить другую силу; меткости - меткость, чего и стоило доказать.

       -Я тут не причём: учителя были хорошие, - поделился стрелок успехом со своим наставником.     

       -Учителя, говоришь? - спросил Гуэрра с некоторой грустью, - но мерзавец тот тоже был когда-то моим учеником, а ты мигом унял его, паршивец не успел даже пошевелиться. Сколько я времени и сил потратил на него. Но, как бы не было жаль своих трудов, туда ему и дорога: давно надо было наказать этого негодяя.

       На словах он говорил одно, но в душе сожалел, что потерял такого бойца, возможно, из-за чрезмерной вспыльчивости и требовательности…

       В знак признательности за спасение, Гуэрра передал своему адъютанту титулярное ружьё, которое досталось ему, в свою очередь, от своего бывшего командира.

       -Царство ему небесное. Он вручил мне это ружьё прямо перед смертью, - сказал Антонио, при вручении, чем подытожил горестное воспоминание.

       -Зачем нарушать традицию? Ты ведь не намереваешься последовать за ним, по крайней мере, пока.

       -Да, и всё благодаря тебе. Моя жизнь только что висела на волоске; и ты, считай, вернул меня с того света. Мне же спасти командира не удалось, когда была схожая ситуация: он умер у меня на руках; я успел только глаза ему закрыть. Правда, отомстить за него отомстил, и он это увидел, - но толку-то, когда рана смертельная. Так что, как не крути, ты больше моего заслуживаешь ношение винтовки с золотой каймой на обрамлении и с благодарственной гравюрой на прикладе…

       Пока Антонио выпытывал капрала, не переставал вспоминать дни совместного героизма… и трагедий.

       Воспоминания стыдили его, и, тем не менее, не останавливали от желания, во что бы ни стало добраться до сокровища.

       Теперь безжизненное тело адъютанта, спасшего ему когда-то жизнь, лежало неподвижно, играя в молчанку, чем гневил его, вопреки всем злополучным историям.

       Свод несуразных мыслей в формате переборки прославленного прошлого и невыясненного до конца настоящего уверяли его, что он напрасно старается.

       «Возможно, никакого клада там и не было, всё это - мираж,  иллюзия,   игра   воображения,   плод   больной фантазии, возникший вследствие кратковременной контузии, когда упал навзничь и встал сам не свой», - пронеслось в его голове.

       Ещё немного подумав, Антонио счёл единственным разумным решением, дать поискам отбой, и вспомнил, что забыл приложить к губам адъютанта зеркальце, которое всё это время держал в руках. Попробовал раз, попробовал два, и только после третьей попытки оно покрылось еле заметным паром, - удалось, наконец, уловить на стекле признаки жизни безжизненного человека.

       Убедившись в живучести подопечного, он решил, что должен его забрать собой.

       -И вообще, как можно отрезать Правую Руку, - сказал он наверняка.

       -Дело, конечно, сложное, и как разъяснить в полку, если спросят, где нашёл капрала?.. Эта задача была куда сложнее, чем вызволить бедолагу из хлама, что, впрочем, тоже дело нелёгкое.

       Перед тем, как взвалить груз ответственности на себя, он решил перекурить. Было невмоготу без курева.

       Правда, ещё дольше пришлось протерпеть днём, когда находился в окружении, - но тогда точно было не до этого, - хотя, чем сейчас ситуация лучше, покойнее?.. - и всё же, присев на упавший со стены камень, Антонио полез за трубкой, но вместо неё пощупал в кармане другую вещицу, кругленькую и маленькую.

       Вынул. Эта была монета, покоробленная пулей…

       -Подожди-ка, если золота в той дыре и в помине не было, откуда взялось то, что уберегло меня от пули? Значит, оно всё же было!..

       …но где теперь искать, если его нигде нет?..

       Чтобы найти вора, посягнувшего на его законное, как ему казалось, добро, он готов был превратиться в пса или шакала или любого другого зверья, обоняние которых во-стократ превыше человечьего …

       Туман стал рассеиваться, как из поля, так и из его головы, и он понемногу приходил в себя.

       -Боже, что со мной творится?

       Из-за каких-то жёлтых железяк и блестящих камушек, одним словом, бабских забав, я готов превратиться в падальщика, которым нет ни до чего дела кроме вонючих туш, которых они вольны выпотрошить. Но даже если был бы у меня собачий нюх, и удалось вынюхать, в какую сторону они направились, как я их отыщу в этой тьме-тьмущей? Несомненно, они прибыли сюда не на своих двух, а верхом, и один Бог знает, сколько успели за это время проскакать.

       Поняв, что нет смысла более задерживаться - был там клад или нет, всё равно ничего не найдёт, - решил остановиться. Убрал револьвер в кобуру и попытался высвободить раненого. Чего этим добивался, пока сам не понимал. То ли в нём проснулось нечто, что его вновь очеловечило, то ли он рассчитывал разузнать сведения о проникших в храм воров, опознать их, если, конечно, капрал пойдёт на поправку.

       Как только Антонио приподнял камень, из-под него вылезли крысы, издавая ухо режущий скрип, и стали бесцеремонно влезать на него. Воин, не преклоняющий голову перед беспощадными врагами, охотник, не остерегающийся лютых зверей, при виде грызунов, резко отскочил назад, стал вытряхивать их с себя, топ-тать, но делал это настолько брезгливо, неумело, что ни единого не удалось придавить.

        Пока он старался утихомирить серую шуршащую массу топтанием, где-то что-то грохнуло.

       «Кажется, у алтаря, где спрятан клад», - вообразил Гуэрра. Хоть и со слухом не всё было в порядке, после случившегося взрыва, кое-что он всё же смог уловить: неожиданный грохот стал для него отголоском призрачной надежды.    

       Но не успел сделать шаг в ту сторону, как до него дошли ещё какие-то звуки: он услышал таинственный, невнятный голос, неизвестно откуда доносившийся.

       -Вытащите меня отсюда, - просил некто, - Христа ради, помогите.

       Набор странных звуков его настораживал.

       Он повернулся к адъютанту. Капрал, кажется, даже не встрепенулся, - как и до этого, лежал неподвижно.

       -Кто это со мной разговаривает? - задался Антонио вопросом, недоумевая, к кому он обращается. Ни в храме, ни за его стенами никого кроме него и почти что мёртвого бойца не было.

       -Неужели золото способно говорить по-испански, издавать человечьи голоса?.. или это призраки убитых солдат по полю бродят?… что если я порядком чокнулся? схожу потихонечку с ума?.. Недаром говорят, золото есть верный путеводитель в ад, и то, наверное, правда, если оно способно лишить человека рассудка?..

       …или это вчерашнее терпкое вино так злостно на меня действует?

       …нет, не может быть; сколько я выпил-то?.. всего-то чуть-чуть.

       Антонио стоял между раненным и алтарём, не знал куда повернуть, - нужно было сделать выбор, - и он подошёл к тому месту, где сначала нашёл, затем спрятал, после чего долго, нудно и пока безуспешно искал клад. Он нагнулся по пояс, чтобы посмотреть внутрь стены, что там могло растрястись и упасть. Хотел ещё раз проверить удачу и стал копаться как можно глубже, чтобы наверняка.

       Таинственный голос прозвучал ещё раз:

       -Пожалуйста, умоляю, вытащите меня, пока крысы не загрызли до костей, или пристрелите.

       Полковник очухался. Частое очухавание вошло в ту ночь в неотъемлемую привычку.

       Но на этот раз чутьё не подвело Антонио. Это не был бред пьяного; о помощи молил его адъютант. Голос капрала слышался неотчётливо, говорил он неслышно тихо даже для глухой ночи.

       Неожиданная просьба раненного заставила Гуэрра осмыслить значение происходящего ныне и будущих действий. В связи с появившимся грохотом появилась надежда по поводу сокровища, и он уже рассчитывал, что с капралом всё покончено, нет с ним более проблем, но тут заговорил некстати.

       «Наверное, всё-таки придётся его как-то спасать», - подумал Антонио про себя. Опять ненадолго, потому как, добрался, наконец, до шкатулки. Как тысячелетний джин, заточённый в лампу, она тихо и мирно, в целости и сохранности, ждал появление нового хозяина, чтобы выполнять все его пожелания.

       Адъютант опять стал ему неинтересен. Как только глаза и руки полковника соприкасались с сокровищем, он отходил от всего, что касалось чего-то другого.

       За последние несколько часов личность Антонио не раз уже раздваивалась, и вторая, неведомая прежде себе самому, всё время брала верх.

       Прославленный воин перестал ощущать себя причастным к победоносной армии, доблестному полку; он не чувствовал себя даже гражданином страны, ради которой восстал, возомнив себя патриотом, несмотря на то, что ещё вчера с легкостью готов был распрощаться жизнью, истратить собственные сбережения, чего не раз уже делал. Хоть и все его вложения, не входили ни в какое сравнение с найденным им кладом, по меркам военного времени и положения дел в стране были всё же достаточно нескромными…

       Мозг Антонио опять заклинило. Он не знал, как быть дальше? как поступить с капралом? какую часть просьбы выполнить; первую или вторую, вызволить или пристрелить, дать ещё помучиться или избавить от мучений?

       Второе прошение показалось более приемлемым и легко-исполнимым.

       Антонио крепко-накрепко сжал в руках револьвер и навёл дуло в висок младшему товарищу по службе, которого после того, как тот спас ему жизнь, считал себе не только подчинённым, но другом, сыном, и даже отцом.

       Он хотел облегчить бойцу участь, расставания с жизнью, но не смог нажать на курок, пальцы онемели, - такое тоже происходило с ним впервые.

       «Не стоит, наверное, марать руки; лучше оставить его на произвол судьбы? Вдруг повезёт, как Иосифу, когда братья бросили его в колодец. Кто-нибудь да застанет и спасёт,  если ему суждено выжить, или похоронят, как следует, - подумал Гуэрра, и опять застопорился.

       -Но тогда возникнет вопрос: как он здесь оказался? Почему я не знал об этом? К тому же, излечившись, он может подать жалобу на меня, или, как минимум, где-нибудь расскажет, как всё было на самом деле. Слухам в наших краях недолго разрастись, и рано или поздно всё дойдёт туда, куда следует, - а в этом случае…

        …нет, лучше забрать его собой и спрятать в таком месте, куда точно никто не заглянет, - и даже если его застукают, меня там никто не видел.

       Пока Антонио размышлял, как что провернуть, за стенами всё громче и ближе слышался волчий вой, и он не отгонял от себя мысль, что его правая рука станет пищей падальщиков…

       Сам однажды попал в такое же положение, будучи капралом: был ранен и спасён своим наставником, о чём рассказал адъютанту, как и остальным подопечным. Командир огородил его из под града пуль, вызволил из опасной зоны, вынеся на руках в безопасное место. Ему же спасти своего спасителя не удалось, когда представилась возможность вернуть долг. Похвастаться хотел, фору давал, замешкался на секунду, - в результате, два трупа вместо одного. Майор не знал о его просчёте, и перед тем, как приказать долго жить, подарил ему именное ружьё за удачный выстрел в отместку. Если бы он знал, что Антонио и был виноват в его смерти своею безалаберностью, вряд ли удостоил его такой чести.

       Но адъютант, в отличие от него, баловаться не стал, вовремя нажал на курок, когда секунды опять играли решающую роль.

       Всё вернулось на круги своя: теперь и подопечный оказался в том же положение, как когда-то Антонио, теперь ему опять предстояло вернуть долг, надо бы его вызволить от беды, спасать, - но он ни в какую. И ответственность за выполнение «трудноразрешимого» вопроса решил свалить на знак свыше, и бросил вверх покарябанную монету, в надежде получить право на неподобающий воину поступок.

       К его досаде, победил белый ангел: по велению фортуны, ему обязывалось забрать капрала с собой.

        Он стал выволакивать неподвижное тело из под камней, и дотянул до выхода. Задача была нелёгкая. Нужно было соблюсти осторожность, - таскать по камням человека в предсмертном состоянии, то же, что резать вживую, - но Антонио старался делать всё как можно быстрее, пока волки не одолели славного коня, оставленного у входа без привязи.

       Дойдя до выхода, остановился.

       Буцефал с безудержным ржанием и учащающимися стуками копыт напоминал, что пора уносить ноги.

       Антонио уложил раненного на пол. Хотел узнать, насколько близко подкралась клыкастая опасность. Высунув голову через проём, он увидел двух матёрых волков, готовящихся атаковать его верного друга, единственную надежду на спасение.

       Один из волков (видимо, это был вожак стаи), скаля зубы, отвлекал вороного спереди, другой примеривался, пристраивался, чтобы накинуться на него сзади. И, спрыгнув, тут же получил по заслугам. Лютый зверь столкнулся налету со смертоносным ударом копыт, и, кувыркаясь в воздухе, отлетел в сторону, как шкура, снятая с  убитого  зверя.  Второго  взбесившегося  зверя уложил сам, отточенным выстрелом, не дал вцепиться мёртвой хваткой за шею Буцефала…

       Теперь они были в безопасности, и всё же медлить было смерти подобно. Другие волки тоже не дремали, тихо-тихо приближались к его временному укрытию. Сейчас Антонио вряд ли смог бы определить, с кем опаснее иметь дело, - с головорезами, стреляющими в вчера, или хищниками, разинувшими пасть сегодня?

       Однако больше его мучил другой вопрос - как поступать  с  капралом?   Он  уже  прикинул,   что   если

заберёт его собой, то сундук с золотом вновь придётся оставить на потом, до лучших времён. Словом, палка о двух концах.

       Вывести всё и всех не представлялось возможным, мест было недостаточно. Можно было добраться до форта со всем скарбом, но тогда пришлось бы идти пешком.  

       «Удастся ли, да ещё и раненой ногой, хромая?» - подумал Антонио. Времени на раздумье оставалось мало, как и сил, а желание исполнить священный долг, того меньше.

       -Надо срочно принимать решение! - сказал Гуэрра, глядя на вчерашнюю Правую руку и на сегодняшнюю головную боль. Здравый смысл подсказывал, что он сможет унести с собой одно из двух - либо обеспеченную жизнь и беспечную старость, либо смириться с обыденной жизнью до конца своих дней, спасая раненного, заодно, и свою душу. Надо бы остановиться на последнем, чего подсказывала и решка, но вдруг взбунтовался против решения фортуны. Верх взяли личные пристрастия, меркантильные интересы, чего прежде за собой не замечал.

        -Разве для этого я воевал всю жизнь, подставлял свою грудь перед пулями, терпел издевательства от всякой мрази, будучи в плену? К чему бросать жребий? Достаточно того, что сокровище нашлось.

       Значит, сам Бог велит забрать то, что полагается мне по праву.

       Антонио забыл о том, что им прежде двигало, чем жил, за что воевал, и дал тому скороспелое разъяснение:

       -Многие стали жертвой в этой войне незаслуженно, как и в любой другой; так что, одним больше, одним меньше, статистику не очернить, не обелить.

       …и вообще, есть ли смысл таскаться с тем, кто вряд ли дотянет до первого лекаря за полста миль отсюда? он трижды отдаст концы, пока доберёмся, - и ещё неизвестно, в чьих руках находится та чёртова лечебница.

       …конечно, врачи обязаны спасать всех без разбору, в независимости оттого, откуда они прибыли, но как они это сделают, если им приставят в голову пушку.  

       …и как удастся прорваться к ним незамеченными, чтобы проверить чью-то верность к клятве Гиппократа.    

       …даже если произойдёт чудо, успеется, поставят его на ноги, и он снова встанет в строй, - кто может гарантировать, что он сможет уберечься от шальной пули, и Господь не заберёт его к себе уже на следующий день?..

       …а может и в преисподнюю, если он даст концы в другое время, при других обстоятельствах, - когда успеет записаться в предатели, как его предшественник, отправленный туда с его же лёгкой руки. Так что, иногда, наверное, в пользу вовремя откопытиться...

       …как бы там ни было, лично у меня второго такого шанса разбогатеть, точно не будет.       

        Гуэрра опять застрял на перепутье; раскручивал между пальцами монету, хотел ещё раз бросить жребий, чтобы дать обратный ход, успокоить душу, но, немного подумав, отказался от этой затеи, не стал рисковать; боялся опять попасть впросак, чем разгневает фортуну.

       Сам не понял, как и когда сделал выбор: завернул сундуки прихваченными из казармы одеялами, завязал морским узлом и вынес их из церкви. Погрузил всё хозяйство на Буцефала, как замыслил, слева и справа, привязал к седлу, чтобы не высыпались по дороге; затем вскочил на коня и погнал обратно.

         Ещё нужно было сообразить место, где сможет запрятать найденное.

       -Наконец-то! всё осталось позади, - успокаивал он себя, но настороженность не покидало его: волков, не в пример патронам, не становилось меньше.

       -Чего, гадёныши, всё лезете и лезете, когда вокруг и так добра бери, не хочу, - есть, чем удовлетворить ваш поганый аппетит?.. или свежей крови попить хочется?..

       …но с другой стороны, чего их винить? чем они виноваты, если им уготована такая доля?..

       …да и сами мы, чем от них отличаемся? вечно не можем насытиться кровью себе же подобных. Кругом одни враги нам мерещатся. И кто они - эти враги? Ярлыки вещать все мы мастера, слова придумывать пафосные. Да и со своих не меньше спроса, когда рядом нет чужих, будто не воюем вовсе, а перекидываемся картишками, в игры детские играем…

       Пока выбирался из окружения, Антонио уложил на безлюдных полях дюжину волчьего отродья. Благо он и на скаку метко целился; иначе, на этих тварей и пуль в скудном запаснике не напастись,  и пуля,  что  он не вы-

пустил в капрала, пришлась в пору, когда остался один на один с матёрым хищником. Возможно, этот и был вожак, а не тот, которого он унял у церкви. Не так легко их различить, особенно, ночью - все выглядят устрашающе, - и когда в стволе осталась последняя пуля...

       …или ты, или тебя…

 

 

ОТСТАВКА

                   

       Уже на следующий день победоносный полковник, давно метящий в генералы, решил умыть руки и вышел в отставку, и чтобы избежать каверзных вопросов, он отметил в своём рапорте непригодность к строевой службе по состоянию здоровья.

       Убедить армейское начальство в несостоятельности оказалось несложно: болячек и нарывов на его израненном теле действительно было предостаточно, ещё и свежая рана на ноге удостоверила серьёзность внезапно родившихся в нём побуждений. И вообще, на то пошло, отставка вечно самодовольного офицера высшего ранга, когда уже не осталось сомнений в близкой победе, пришлось по душе многим генералам, как и штабным прохвостам.

       Многим из них не хотелось, чтобы Антонио сменил свои полковничьи погоны на генеральскую атрибутику, после чего немала вероятность, что он начал бы претендовать на более высокую должность, вследствие чего, стал бы на голову выше их всех не только на словах, но и на деле. Он обязательно возомнил бы себя победителем войны и восстановителем мира, и вряд ли кому-то удался бы сохранить с ним паритет.

       Итак, заново рождённым, Гуэрра вернулся в родной город, по которому, сейчас только понял, как сильно соскучился.

       Первый день был у него праздным. Чего ему не радоваться, если за пазухой достаточно денег, чтобы не думать о невзгодах.

       За все годы военных лет и в промежутках между боями, он нередко появлялся в городе, но прежние его возвращения к истокам не зачислялся в счёт, так как были залётными, как у птиц, меняющих место обитания по сезонам…

       Топая по центральной улице, Антонио внимательно осматривал дома, возведённые вначале прошлого века, на которых только сейчас заметил колотые раны, что, как он понял теперь, является не показателем желания сделать страну лучше, а следствием удовлетворения интересов чрезмерно амбициозных псевдо-политических деятелей, в число которых стал причислять и себя.

       За последние дни много чего он делал впервые.

       Антонио обошёл центральную площадь, затем вернулся на свою улицу, и заглянул в таверну.

       Гостей в заведении, принадлежавшему его старому корешу, почти что, другу детства, пока не было, - хозяин тоже не оказался на месте, по причине отъезда в порт за морепродуктами и иноземными напитками.

       Первым вышла навстречу Роза, символ и слава таверны. Она всегда опережала всех с приветствием, особенно, когда переступал порог Антонио, любимчик, когда он появлялся в городе после долгого отсутствия. Роза повисла у него на шее, как у родного дитя, и расцеловала. Повзрослевший сыночек тоже относился к ней тепло, - она возвращала его в детство и в годы юности.      

       Антонио далеко не всегда удавалось ходить по пушинке: много трудностей ему пришлось пережить,

вследствие чего, даже в минуты радости и веселия, его глазах таился осадок угрюмости…

       Нелёгкая жизнь с перепалками, передрягами и прочими скользкими поворотами на тернистом пути жизни повлияла на его будущее, отшлифовала характер, отретушировала, в коей мере, и внешность.

       Сколько не пролетело с тех пор годов, как бы он не вырос, не прибавилось седин и морщин, он никогда не забывал прошлое, вылепивших из него, то, что он представлял собой позже…

       Жара была беспощадная. Антонио примостился с краю на террасе, куда не попадало солнце.

       Чтобы утолить жажду, попросил пиво.

       Опустошая бокалы один за другим, он наблюдал за домом через дорогу, что напротив таверны…      

       Солнечный день в одно мгновение превратился в вечер, лето - в зиму, жара - в стужу; пошёл снег, редкий в этих краях; и за стеклом, покрытым инеем, появился мальчик лет семи. Он открыл окно, с трудом достав до ручки, высунул голову, и, махая ручонками, выкрикнул:

       - Папа, ты скоро?.. Я соскучился по тебе.

       Гуэрра обернулся вполуоборот к соседнему столу, где только что никто не сидел, и увидел мужчину, к которому обращался мальчик. И тот, и другой были очень похожи на него, только моложе – один на лет десять-пятнадцать, другой на все тридцать восемь …

 

 

ЧЁРНАЯ  ВДОВА

 

       Город готовился к предстоящим праздникам: накануне - рождество, затем и новый год…

       Антонио тогда было лет семь. Он загадал желание, надеялся, что этот год преподнесёт ему долгожданный подарок. Он мечтал о том, что отец приведёт, наконец, домой ту женщину, которая приглянулась ему, и она заменит мать, которой так ему не хватало.

       Озарение пришло к нему, как только он увидел её. Одна единственная, чисто случайная встреча стала причиной надолго взбудоражившегося в нём желания.

       Встретились они на центральной площади. Она улыбнулась ему, угостила его конфеткой - дорогой, в золотистой обёртке, - после чего отошла в сторону, поговорить с отцом.

       Ему было ужасно интересно, о чём она говорила, что исходит из столь прекрасных уст очаровательной женщины. Антонио был далёк от того, что творилось вокруг, не мог вникнуть в суть дела, - то было за гранью детского мышления, и он наблюдал за нею с небывалым трепетом.

       На самом же деле, говорили они о чём-то серьёзном, - отношение между ними, по всей вероятности, было не ахти. Правда, она всё время улыбалась, но делала это не учтиво, перебарщивала сарказмом. Малыш заметил бы и сам, что тут что-то не так, на то у него хватило чутья и сообразительности, но в тот день он был восхищён ею настолько, что не заметил отрицательный импульс, который чувствовался во вздохах, что у одного, что у другого, чего не пропустили посетители таверны, наблюдающие с террасы.

       Все были настороже, боялись, что если между ними вспыхнет пламя, кто-то из них по ходу дела мог пасть жертвой от случайной пули, - когда возникнет желание, доказать друг другу скорострельность, что вошло с некоторых в моду пор, - и держали наготове, кто руки, а кто и ноги…

       Прошло два месяца с той единственной встречи. С тех пор он её не видел, но вспоминал каждый день, загадывал желание, хотел найти её и больше не терять.

       Он верил, что всё сложится хорошо, если хоть раз намекнёт отцу о своём желании, только не знал, как это сделать; дожидался подходящего момента, - наконец, спросил невзначай:

       -Ты помнишь, однажды какая-та тётя угостила меня конфеткой на площади, перед домом, затем вы отошли, поговорить? Это было осенью.

       -Припоминаю, и что?

       -Ничего, просто так спросил.

       -Опять конфетки захотелось?.. Эх, ты, дуралей ты мой, нашёл чего стесняться. Завтра же зайдём в магазин и купим тебе столько конфет, что сможешь всех друзей угостить, - ответил отец навеселе. - Скоро мы ни в чём себе отказывать не будем. Заживём с тобой, сынок.

       -…Не хочу я конфет, - обиженно отвернулся малыш из-за недогадливости отца,  которого  считал  не  только самым смелым, но и самым умным, догадливым, однако, он вынудил его засомневаться.

       Отец посмотрел на сына с недоумением, пытался понять, к чему он клонит? Если не хочется шоколадку, получается, ему приглянулась дарительница, но оставил вопрос без ответа. Не хотел его расстраивать, и не сказал, что та женщина - жена остервенелого бандита, пусть даже покойного, которого не раз арестовывал, в конце концов, пристрелил как бешеную собаку. Что и она такая же, как муж, пусть и мёртвый, два сапога пара, - самое главное, скрыл, что сейчас она вынуждена встретить праздники в каталажке вместе дружками, - куда сам же их, мягко говоря, заселил.

       Но Антонио надеялся, что отец всё-таки понял, о чём речь, только стесняется, не решается на смелый шаг, и когда возьмёт себя в руки, согласится, что лучше женщину ему не найти.

       Он надеялся на чудо, и оно « свершилось »!!!

       Наступила ночь!!!

       Когда отец укладывал сына, за окном послышался лошадиный топот. Шериф выглянул в окно.

       К дому прискакали бандиты, которые должны были находиться в тюрьме. Они неслись как ураган, и уже через пару минут бесперебойное топанье перекатилось на лестничную клетку, затем стали вламываться к ним в дом, - хорошо, отец успел поднять сына на антресоль, до того, как дверь опрокинулась, - и в прихожую ворвалась шайка головорезов.

       Через минуту две, за порогом показалась женщина, которая должна была зайти к ним, как думал Антонио, совсем с другой миссией, в другой роли, другом наряде.

       Тут всё и началось!!!

       Эта ночь стала самой ужасной в его жизни, как и отца, и хуже всего для детского сознания было то, что главарём банды была та самая женщина, которую он до последнего представлял на месте матери.

       Малыш наблюдал за происходящим через щели дверцы и настила антресоли, где он сидел согнуто, затаив дыханье. Как тогда, на площади, он не разбирал, о чём они говорили, что от него требуют, но одно понял точно: всё обстоит иначе, чем он себе представлял, и живым ему не выбраться, если догадаются, где он спрятался.

       Пока женщина в чёрном одеянии неистово рылась в выдвижных ящиках кабинетного стола, что-то искала, другие неприглашённые гости избивали Родриго, городского шерифа, с тех пор как он приехал в этот город, который стал для него неудачным. Сначала он здесь потерял жену, любимую, которая умерла, как думал Антонио, якобы от родов, - на самом же деле, она скончалась от пули, выпушенного в её мужа, теперь и его ждала та же участь. И неизвестно, чем всё кончиться для малыша, если он вдруг не выдержит, даст о себе знать. Пока же он видел, как его отца свалили на пол, затем приподняли, облили водой, чтобы он пришёл в себя, и привязали к стулу, после чего она устроила допрос:

       -По той информации, что у меня имеется, - а мне мои информаторы, как тебе известно, никогда не лгут, иначе, я могу отрезать им язык, - то, что забрали у моего покойного мужа после ночного обстрела, царство ему небесное, должно храниться у тебя. Я могу тебе простить его смерть - Бог вам судья, - но при одном условии,  ты вернёшь то,  что отобрал  у  него.  Обещаю, отстать от тебя навеки, даже вознагражу, если, конечно, ты примешь мой дар. И не сомневайся. Хоть я и не мужик, всегда держу своё слово. - Говорила она с натяжкой, но уверенно; в её глазах не было тени сомнения, что добьётся своего, затем стала давить под глазом шерифа кончиком кнута…

       Всё тело шерифа ломилось, лицо истекало кровью, а глаза побагровели от лопнувших капилляров. Но как бы не было больно, он ни словом не обмолвился.

       -Ну, долго ещё будешь испытывать моё терпение?.. Решил в молчанку со мной поиграть?

       -У меня ничего нет, и никогда не было, - ответил, наконец, непоколебимый полицейский.

       -Принципиальность хочешь продемонстрировать? Нет уж, сколько не тверди, я в это не поверю. Ты не принципиальный; ты осёл упёртый. Чему твоя тупая настырность? Ты всё равно не станешь им пользоваться. Обещаю, скажешь, где припрятал, навсегда отстану от тебя, не буду беспокоить. Как говорится у вас, легавых: «чистосердечное признание облегчит вашу участь». От себя же добавлю, что достоверная информация станет для тебя чем-то вроде индульгенции, - и она тебе ой как понадобиться, хотя бы в этой жизни. Иначе, пеняй на себя.

       Шериф опять замолк, но его глаза говорили сами за себя, выражали ко всем лютую ненависть.

       Родриго мог во всём сознаться, невелика потеря, но он боялся, что если отдаст то, что она хочет, согласится с ней сотрудничать, его не оставят в живых (зачем им лишний свидетель?) затем и до малыша доберутся, и он не сможет его защитить. А так, можно поторговаться, оттянуть  время, - они  вряд  ли  уберут того, чья смерть поставит конец их поискам, лишит шанса добраться до желаемого. И пока он думал, его били все, кому не лень.

       -Чего возитесь, как подростки? Бейте как следует! - гаркнула хозяйка положения на своих бандюг.

       После её возмущения они стали особо стараться, и ещё долго измывались над шерифом. Результат был нулевой…

       -Ладно, оставьте!.. Попробуем действовать иначе.

       Я знаю, как можно заставить его заговорить.

       -Как?.. – спросил Костолом, главный палач банды.

       -Всё очень просто. Возьмём его за глотку через сына. Когда поймаем сосунка, он быстро у меня заговорит!..       Так что, недолго тебе осталось немого изображать. Да и актёришка ты никудышный.

       Ну-ка, бегом, найдите его выродка! - выкрикнула она, обращаясь к своим молодчикам.

       Разбойники рыскали по всей квартире. Разгромили комнаты, развернули шкафы, перевернули кровати, вывернули постели. Что до антресоли, его не заметили. Он был сконструирован таким образом, что ни с какой стороны не был виден. Оставалось надеяться, что малыш сам себя не выдаст, пока поисковики не покинут дом.

       -Его нигде нет, сеньора, - ответили искатели после того, как разрыли всю квартиру.

       -Догадался гад, что мы можем встревожить его сон, и заранее запрятал своего сосунка. Но когда он успел?.. Кто-то, наверное, сообщил ему о нашем побеге.

       Как бы там ни было, он не мог его далеко запрятать. Обыщите соседей!

       -Всех? – спросил Костолом, который был явным лидером, как при допросе, так и в поисках.

       -Пока не найдёте, и в таверну, что напротив дома, заглянуть не забудьте. Насколько мне известно, отношение с тамошним хозяином у него неплохи, так что он запросто мог приютить там малыша.

      Затем она подошла к шерифу и с ещё более убедительным тоном предупредила:

      -Когда мы найдём твоего сосунка, условия торга изменяться, так что пока он нашёлся, скажи, где запрятал мой камушек, иначе вас на пару отправим на небеса. Хотя, могу несколько изменить очерёдность: откомандируем его раньше, чем тебя, чтобы ты увидел смерть сына своими глазами. Он, по всей вероятности, попадёт к своей мамочке, - если родственники и впрямь встречаются на том свете. Она, наверное, соскучилась по сыночку, которого один раз только видела, и то - маленького, слизистого, в крови. Вот и мы обмажем его собственными слюнями и кровью, чтобы твоя… как её звали?.. Люси?.. быстро его узнала.

       Как тебе такой порядок вещей?.. да или нет? или тебе всё равно?

       Вижу, ты не слишком беспокоишься за него.

       Малыш с трудом сдерживал себя, как и отец, слыша разговор о матери, хоть и не видел её никогда. Он кусал себе язык, чтобы не вскрикнуть, закрывал глаза, чтобы не увидеть, как измываются над отцом, - и всё равно, не выдержал, описался.

       Один из молодчиков банды стоял в это время под антресолью, и заметил, как что-то капнуло на пол. Взглянул наверх и увидел накопившуюся влагу под заниженным потолком. Подвёл руку под следующую каплю, - что постарался сделать как можно незаметно, - и намочил кончик пальца. Понюхал. Да, это был запах мочи, и, по всей вероятности, детской. Он догадался, где малыша запрятали, и сам, растерялся, как ребёнок.

       Он был в банде новичком, ещё не освоился, не приходилось сталкиваться с подобным вероломством, не успел также показать себя должным образом с какой-либо стороны. Вот и представился случай, отличиться. Выдав малыша, он мог поднять свой статус, стать в глазах всех, особенно хозяйки, на ступень выше; скрыв, попасть в немилость, если, конечно, узнают, что утаил столь важную информацию. Могут даже пристрелить, чтобы другим неповадно было.

       И всё же, молодчик выбрал второй путь, пожалел малыша, и чтобы не догадались, где он прячется, бросил на пол свой носовой платок, и подвинул носочком под капли, чтобы заглушить их, так как, намечалась тишина, и продолжал стоять, и после того, как все разбежались на поиски малыша...

       Вдова заметила на его лице несуразное выражение и заинтересовалась:

       -Алехандро, а ты чего стоишь, как истукан?.. Или есть что сказать?

       -Нееет, ничего, - ответил он неуверенно.

       -Тогда, чего ждёшь?.. бегом, искать малыша!..

       Алехандро ушёл, оставив частицу себя для охраны малыша.

       Она же осталась с шерифом в комнате вдвоём.

       -Может, договоримся подобру, по-хорошему, пока никто нам не мешает?

       -Не о чём нам договариваться…

       -Не перебивай! Я ещё не закончила. Ты не у себя в полицейском участке, и я тебе не пленница. Так что, здесь я веду расследование.

       -А то, что мы находимся в моём доме, ничего для вас не значит?

       -Пусть. Но одно моё пожелание, и от дома вашего ничего не останется, всё сгорит дотла, как твой вонючий полицейский участок, и унесёт ветром золу.

      Так что, знай! либо ты вернёшь то, что принадлежит мне по праву, так как я единственная наследница, либо тебе скоро тю-тю, и ты прямиком отправишься в ад!..

       -Это ваше место в аду, черти проклятые!!!

       Она нагнулась, уткнулась нос в нос, и вызывающе добавила:

       -В отличие от тебя, дорогуша, я этого не отрицаю.

       Но куда, по-твоему, определят в чистилище ищеек вроде тебя? Думаешь, для вас уготовано место в раю?.. Какой же ты наивный. Сам подумай, к чему в раю блюстители порядка?.. на стрёме стоять?.. Апостолов охранять?.. Спрашивается - от кого? Ведь, все мы будем на другой стороне, по вашему же предположению, - а так как, вредителей там не будет, значит, и некого им опасаться. Так что, как не крути, судьбы наши сплетены навсегда: куда мы, туда и вы!.. - рай нам всем только снится!..

       …правда, если ты возьмёшься за ум, я покажу тебе рай прямо здесь, в сию минуту, буду ласкова с тобой. Ты, наверняка, догадываешься, что я это умею, причём, хорошо умею. К тому же, ты такой красавчик, и не перестаёшь быть привлекательным даже после того, что с тобой сделали мои ребята. Да, обработали они тебя на славу. Но я готова за них принести свои извинения.

       Ну, как, начнём с поцелуев? и если ты вернёшь мне моё сокровище, можешь рассчитывать на продолжение в спальной. Хоть там и всё вывернули верх дном, я что-нибудь придумаю, ублажу тебя как тебе и не снилось. Я же когда-то была первой звездой в «Земной Рае». Ты, конечно, если и знал об этом, то только понаслышке. Ведь ты никогда не был падок ни к женщинам, ни даже к азартным играм, чтобы хотя бы там застать меня в деле.

       Когда она попыталась прикоснуться к его тонким сухим губам своим алым сочным ротиком, он резко отвернул лицо.

       -Что такое, я тебе не нравлюсь? или продолжаешь хранить верность своей жене-ревнивице. Неужто боишься, что она следит за тобой с того света? Да ладно тебе: она уже семь лет как сдохла, сгнила давно под землёй, - и не обращай внимания на мои рассказы о том свете, - это шутка…

       Она усмехнулась и снова потянулась к нему. Он плюнул ей в лицо.

       Она вытерлась шёлковым платком и заявила:

       -А слюни свои побереги: их тебе в горячих котлах ой как не будет хватать, если там и в самом деле всё устроено как ты себе вообразил!..

       Пока она пыталась обрабатывать шерифа, и так, и эдак, разбойники вероломно влезали во все соседские квартиры, где устраивали разгром, так же, как в доме шерифа: выворачивали постели, разносили мебель, и забирали себе всё, что можно разместить в карманах.

        Когда жильцы сопротивлялись, получали кулаком или прикладом, по голове или по плечу.

       Один из жильцов даже угодил под пулю, потому как, столкнулся с Костоломом, когда тот сорвал с жены золотую цепочку и вытянул с безымянного пальца обручальное кольцо.

       Этого жертвоприношения показалось недостаточно, и он решил позабавиться с ней, пока его дружки рылись в других квартирах.

       Он сорвал с неё ночнушку, оттолкнул на кровать и полез её насиловать. На крики и ругань в комнату ворвался Алехандро, и тут же стал препятствовать насильнику.

       -А тебе чего надобно? - разгневался Костолом из-за того, что ему помешали, не дали в полной мере насладиться.

       Алехандро боялся его, как и все, и не меньше, чем чёрной вдовы, и потому должен был убавить его гнев или направить на кого-нибудь другого.

       -Хозяйке не понравиться, что, вместо того, чтобы искать малыша, мы ни тем тут занимаемся.      

       Но как молодчик не старался, не так легко было напугать или переубедить Костолома.

       Он не собирался уходить, не довершив своё дело: оттого, размахивая одной рукой, пытался его отогнать, другой держал несчастную удавкой, не позволял ей вырваться. Но пока они спорили, воспользовавшись ситуацией, ей удалось укусить ему руку и выцарапать лицо.

       Костолом заорал от боли, встал, приподнял её за локоть, дал пощёчину, после чего оттолкнул со всей силы к стене. Женщина ударилась головой об камин и потеряла сознание; по лицу потекла кровь. Подбежали с криками дети, которые до этого плакали, зажавшись в углу комнаты. Они обняли мать, она уже не шевелилась.

       -Ты убил её! – вскрикнул Алехандро в ужасе.

       -Это ещё спорный вопрос, кто её убил? Не стал бы ты совать свой нос ни в свои дела, она осталась бы жива… возможно, ещё и удовлетворена.

       -Я хотел, как лучше…

       -Откуда тебе знать, что для неё лучше? Мал ещё других уму-разуму учить. Может, она подсознательно давно хотела под настоящим мужиком подпрыгивать.  Не видишь, какой у неё мужик хилый, - указал костолом на неподвижно лежащего мужичину, которого прикончил до его появления.

       -Ты ещё и отца их убил? - выкрикнул Алехандро, увидев на полу труп. - Бедные дети. Теперь они стали круглыми сиротами, - вымолвил с горьким сожалением.

       Костолом наоборот успокоился, - если до этого он счёл себя незаслуженно обиженным, теперь, заслуженно отмщённым.

       -Но в одном ты прав, Алехандро, - сеньора житья нам не даст, если мы не найдём сынка шерифа, - сказал он, ударив его по-дружески по плечу. - Пошли. - Вдруг остановился. - Постой-ка, в мою голову пришла идея. Давай-ка, возьмём собой кого-нибудь из этих щенят. Скажем, этот и есть шерифский выродок, и по возрасту кто-то должен подойти…

       …что опять не так?

       -Тебе мало того, что родителей ни за что про что прикончил, теперь и детей хочешь к ним отправить?

       -Так она  всё равно его не тронет; припугнёт чуть-чуть, и всё… он расколется… и даже если прикончить, что с того? Им всё равно не выжить без отца и матери; сдохнут, как мухи… или станут бродягами.

       -А если она знает малыша в лицо?

       -Брось! Если даже и видела его пару раз, с чего это должна помнить? Она и про своё-то дитя не помнит.

       -Разве у неё есть дети?      

       -Есть. Дочка. Родила неизвестно от кого, вот и невзлюбила её.

       Алехандро не мог вообразить, столь бессердечную женщину в роли матери, пусть даже разорвавшую связь    со своей дочкой.

       -Ну?.. кого берем-то?

       -Но среди этих детей нет мальчика, все девочки, - сказал Алехандро, хоть и догадался, что один из детей, обнявших мать, вряд ли похож на девочку, разве что был чересчур лохматый.   

       -Какая разница? Приставим дуло в висок, и шериф мигом расколется. Он такой же слизняк, как и ты, и ни за что не согласиться, чтобы из-за его каприза лишили жизни чьего-то отпрыска. Невинного ребёнка, - с саркастической изящностью добавил Костолом, глядя в глаза Алехандро, будто не сам только что осиротил несчастных детей, и с той же беспечностью собирался сделать то же самое с любым из них.

       Алехандро смотрел на него и думал: - «Боже, куда я попал, с кем связался? А прежде он думал, круто быть разбойником».

       -Не думаю, что это хорошая идея. К тому же, кто-то, скорее, найдёт настоящего малыша, если его и в самом деле недалеко запрятали, как сказала хозяйка. Тогда все лавры достанутся тому, кто его нашёл. Не лучше ли поджидать у двери, и перехватить малыша, пока не успели предоставить хозяйке.

       -Дело говоришь, пошли!

       Когда выходил, Костолом почувствовал на языке что-то жидкое и тёплое. Дотронулся пальцем.

       -Эта сучка всё лицо мне исцарапала, и чуть глаз меня не лишила, и всё по твоей вине. Ты попляшешь ещё у меня за раны, когда с шерифом покончим! Ладно, ладно, не ссы, шучу. Наоборот, если твой план сработает, с меня двухлитровая бутыль хорошего вина; если нет, то готовь зад… под шлёпку! 

       План Алехандро, заведомо рассчитанный на провал, естественно, не удался. Каждый из бандитов привёл в дом по малышу. Один даже умудрился притащить малышку за волосы, за неимением мальчика в той семье.

       -Что, не нашёлся гадёныш? - спросила чёрная вдова в ярости, когда все вновь собрались у шерифа. - Эти не его дети. У него малыш ухоженный, красивый, весь в отца. – Она опять взглянула на шерифа, но несколько иначе: с одной стороны ей было жаль, что не получилось с ним пошалить, с другой обидно, что это не она отвергла, а он её. И всё думала, с чего?.. не потому ли, что он и в самом деле однолюб, или она уже не та красотка, что была прежде, что годы берут своё… 

       Мысля о гендерных отношениях, она заметила на лице Костолома высохшую кровь.

       -А это что такое? -

       -Да, так, ерунда: пришлось кое-кого приструнить.

       -Ты сказал и я поверила. Думаешь, я не могу отличить женские когти от мужского кулака?.. Что, никак не можешь усмирить свой пыл? Всё под юбки лезешь, вместо того чтобы выполнять мои поручения?      

       -Да, не было ничего такого. Мы всё время малыша только  и  искали,  облазили  везде,  но  его  нигде  нет, доложил Костолом впопыхах, изображая усердие, и не совсем правдоподобно.      

       Она отвернулась, подошла к окну и спросила:

       -В таверну заглянули?

       -Да, - ответили одновременно близнецы, которые еле держались на ногах.

       -А в погреб?.. хотя, по вам и так видно, что зря время не теряли… олухи.

       Нам нельзя здесь задерживаться. За нами могут послать целое войско. Так что, пора завершить эту комедию!

       -А с ним что делать? – спросил Костолом.

       -Бейте… пока не сдохнет!.. на него и пулю жалко истратить.

       Она дала поручение своим, но её слова и лицо были обращены к шерифу, - хотела напугать напоследок, но он даже не встрепенулся.

       Опять все хором набросились на него. Били его во весь мочи, до измождения, сломали ножки стула, и свалили его на пол. Но Родриго был крепкий орешек, не думал сдаваться, ещё и имел наглость посмеиваться над ними, обзывал их убогими, сволочами и другими словами, за каждую из которых били его ещё сильнее.

       Хозяйка поняла, что, как бы его не калечили, ничего не удастся от него заполучить, что он крепче телом и выше духом вселившихся в их дом убогих ублюдков, её в том числе, и нажала на курок.

       -Увидимся в аду, - бросила она на прощание уже скончавшемуся шерифу! - Остаётся только выяснить, куда делся его сынок. Возможно, то, что ищем у него и хранится.

       -Значит, будете искать в порту! Завтра же займитесь этим, и пока не найдёте, никаких пьянок и женщин! - приказала женщина, командующая парадом.

       -Что потом?

       -Может, малыша отправили в порт, к родичам, - высказал предположение Костолом, чтобы угодить ей, при этом прекратить поиски, хотя бы на сегодня.

       -Если найдёте у него камушек, отберёте, а самого… бросьте в море, рыбам на корм. Я не намерена долго с ним возиться!.. потенциальный мститель нам не нужен.

       Мародёры перевернули тело убитого, то в одну, то в другую сторону, вывернули карманы, забрали всё, что было, как в карманах, как и в шкафах, и покинули разгромленный ими дом.

       Антонио ещё долго пришлось сидеть в тёмном, узком, низком закуточке. С рассветом только спустился вниз. Сам не понимал, откуда брал столько выдержки, сил, смелости, - скорее, другого выхода у него не было.

       Малыш подошёл к отцу, потрогал его, попробовал разбудить, вдруг окажется живой, приласкал, обнял и заплакал.

      Он всё ещё верил, что отец, быть может, не встаёт из-за боли или лежит от усталости; но почувствовав холод, убрал руки.

       Будучи сиротой по матери, Антонио знал, что такое смерть, но впервые увидел лицо смерти так близко. Но и на этом, наверное, не всё должно было закончиться: если верить их планам, к нему ещё долго будут тянуться руки по локоть в крови, - пока не найдут. Понимал, что надо немедля свалить, убежать, исчезнуть.

       Но как?

       Его большое-маленькое сердце подсказывало, что они могли оставить у входа шпиков. Он догадывался, что для него единственный выход - сбежать через крышу, и потому, тайком поднялся верх и испарился над городом в одно мгновение. Так и спасся малыш для будущей мести и прочих авантюр.      

       Судьба не пожалела счастливого когда-то малыша, пусть даже наполовину, превратила его в уличного сорванца…

 

 

ГЕРДА

 

        Для сироты, с пелёнок не видевшего материнского тепла и ласки, любая женщина (особенно, если она мила, радует глаз) может стать прообразом матери.

       Оттого малыш мечтал о той незнакомке, как только её увидел. Но в ту минуту, когда она ворвалась в их дом (иным способом и с другой целью), стала издеваться над отцом, в конце концов, убила его, естественно, что перестала быть желанной, вызвала отвращение, и не только к себе, а ко всем женщинам.

       Та, которая, как казалось, должна была заполнить дом счастьем, отобрала у него тот мизер, чем они были богаты: его лишили отца, отца жизни.

       Став сиротой, теперь уже круглым, и вынужденным беженцем, он, как и прочие бездомные сверстники, был обречён вести бродячий образ жизни, шляться, где попало, ночевать, где придётся, пока не гнали метлой и не ругали вслед, на чём свет стоит. Зимой он мёрз от холода, летом чесался от грязи, пыли и пота. И почти всегда голодал, и главной мыслью его было, где, чем поживиться, - что же до шоколадных пуговках, рогаликов с бананом и корицы, которые отец покупал по праздникам и по выходным, когда выходили на прогулку, теперь приходилось лишь мечтать.

       Второе, что оставило неизгладимый отпечаток в памяти недозрелого пока мальчика после смерти отца, это было первое воровство, когда он стащил из уличной торговой полки кондитерской булочку «конча». Может и мелочь, чтобы винить себя во всех смертных грехах, но ему тогда досталось сполна. За ним погнался столько озлобленных мужчин и женщин, что отделаться от них не удалось.

       Прорваться было некуда. Впереди он упирался в тупик; слева и справа проходы огорожены были бесконечными прилавками; дорогу назад загородила, на крик и свист, толпа разозлённых торгашей, обещавших сделать из несчастного малыша отбивную.

       Покупатели, вышедшие отовариться, и случайные прохожие, желающие, за неимением других зрелищ, понаблюдать за поимкой бездомного мальчугана, как могли, подсобляли погонщикам.

       Сердце чуть не выскочило из груди, когда схватили его за плечи. И булочку, что едва успел откусить, отобрали, не дали доесть и бросили первой подошедшей дворняге…

       После превентивного наказания, обещанного на бегу бакалейщиками, он угодил в сиротский приют, - каких ещё и ни в каждом городе встретишь.

       Там конечно были не райские условия, зато с голоду никто не подыхал, - разве что, приходилось ходить по струнке перед строгими воспитателями. Оттого, для покладистых, было там не так уж плохо, даже - уютно, другие, более шебутные,  всеми силами рвались на свободу.

       Будучи воспитан представителем правопорядка, Антонио  относил  себя  к  первым, но так было вначале, до того, как он познакомился с ребятишками постарше, которые и настроили в нём отторжение ко всякой изоляции и субординации …

       Их дружба со временем стала настолько крепкой и непоколебимой, что они не переставали встречаться и позже, - пусть не так часто, как в первые годы, и всё же, не забыли друг друга и во взрослой жизни. Только с ребятишками, с которыми не сложились отношения в ранние годы, позднее преуспели с враждой. Хотя, были варианты и с обратным исходом.

       Повзрослев, некоторые стали вояками, как он, и воевали с ним плечом к плечу или против него; другие продолжали промышлять грабежом, уже в особо крупных размерах; но были и такие, которые выбрали сравнительно мирную профессию - стали ремесленниками, - и настолько, что примкнув к рати, не изменили молоту и наковальне.

       Пока же были малы, всех объединял один общий интерес: при первой же возможности удрать из приюта, и шататься по городу, свободные духом и телом.

       Три года скитания, попрошайничества прошли для него быстро, без развития, без перспективы. За это время он, казалось, даже не вырос, и когда ему стукнуло десять, встретил на своём пути человека, без которого трудно было бы представить дальнейшую жизнь.

       Эта была Мария, девушка одного с ним возраста, но куда более смышлёная и грамотная, которая стала ему близким другом и надёжной опорой…

       Встретились они, когда за ним гнались в очередной раз, как часто это происходило, разъярённые лавочники и стражи порядка, - а им только повод дай, не только за уши потянуть, но и руки вывернут, и так выпорют, мало не покажется.

       Подобный опыт у Антонио уже был, но тогда он был мал, меньше было спроса, - теперь же не пожалели бы, тем более что ни первый раз попадался.

       Вот тогда и очутилась на пути спасительница: она пришла ему на помощь, спрятала его на чердаке дома, в котором работала и проживала.

       Несмотря на добрый её жест, обиженный судьбой малыш хоть и принял помощь - куда ему было деться, - не сразу ей доверился, не подпускал её близко, в смысле, не открывал ей душу, даже когда опасность миновала…

       После того, что пришлось увидеть в ту злосчастную  ночь из антресоли, он был напуган настолько, что даже милое личико доброй девочки внушало ему угрозу.

       Ещё одно действие, причём, вполне благородное, обескуражило его, встревожило. На следующий день Мария угостила его конфеткой, как Чёрная вдова при первой встрече, пусть не дорогой и не такой вкусной, но тоже в золотистой обвёртке.

       В нём и без того вжилось к женщинам недоверие, порой он чувствовал к ним отвращения, - и из приюта, где работало много женщин, убегал отчасти по той же причине. Их строгость казалась ему чрезмерной, хоть и в глубине души понимал, что это, скорее, результат тяжёлых воспоминаний. Но выбор у него опять же был небольшой: либо - сдаться властям и вернуться в приют, а может, и куда похуже; либо спрятаться под крылышками ангелочки, - и ничего не оставалось, как принять предложенную помощь.

       Очень скоро он понял, что ошибался по поводу неё, доверился ей и неисчезнувший пока ещё страх перед женщинами перестал быть в их отношении камнем преткновения…

       Приютив парнишку, она стала ему доброй соседкой и надёжным другом, и втайне от скупой, назойливой, ворчливой хозяйки кормила названного братца трактирной похлёбкой, которую оставляла из своего мизерного пайка, недоеденного ею в обед.

       Она, конечно, была мила, особенно в первые дни, но не стала его оправдывать, наоборот, поругала за опрометчивый поступок, корила, как старшая сестра - младшего братца, хоть и приходились ровесниками.

       Несмотря на то, что сама была два вершка ростом, она вела себя как настоящая хозяйка - ухаживала за ним, как за сыночком, и если делала какие-то замечания, делала это деликатно, старалась несильно обижать, направлять его в правильное русло. Она пыталась вылепить из него достойную личность, и сама того не сознавая, свою вторую половину.

       Первое время Антонио вообще заточил себя на чердак, боялся выходить наружу, ждал, пока про него окончательно не забудут. Затем навели справки опять же через Марию, - она поразведала повсюду так, и сяк, - и когда обоюдно пришли к выводу, что опасность миновала, он стал потихоньку выходить и встречаться с друзьями.

       Днём бегали с дружками по городу, вместе шалили, вечером же он возвращался на чердак, как к себе домой, где слушал сказки и забавные истории, которые читала ему его новая подружка, когда ей, удавалось подняться к нему с книгой и, наперекор запретам хозяйки, остывшей похлёбкой. Если же с неё глаз не спускали и не получалось к нему заскочить, и сам возвращался ни с чем, то спал он на пустой желудок, расположившись змейкой вокруг печного дымохода, где грелся и сушил одежду, если попадал под дождь. Оставалось радоваться тому, что жильцы из нижнего этажа нашли, чем топить камин, если наступили холода.

       Когда же она угощала Антонио, то он ел так смачно, что и у неё загорался аппетит, но, вопреки его просьбам, она воздерживалась всеми силами, сжимала маленький животик, отказывалась присоединиться, прикидывалась сытой, чтобы ему больше досталось, и продолжала читать, облизывая слюни, естественно, скрытно от него.

       В такие сытные и тёплые для него вечера девушка думала о том, что ему неведомо. Она визуализировала свои желания, представляла совместное и счастливое будущее на пару с ним. Он же оставался в неведении.

       Хотя, Антонио тоже кое в чём в этом отношении изменил своё мнение на счёт будущего. Теперь он, к примеру, расхотел податься в будущем в шерифы, каким был его доблестный отец. На его решение повлияло не только Мария и её книги, но и знакомство с блюстителями порядка, когда хватали его на улице как псов бездомных, и бросали в каталажку, к крысам, которых с тех пор он и стал брезгать и бояться. Горький опыт его убедил, что хороших стражей порядка раз-два и обчёлся. В основном же, либо - трусливые или злые, либо - того хуже, продажные, только и умеют орать на сирот, и пинать их для личного удовольствия...

       После прочитанных ею рассказов, он мысленно углублялся   в   остросюжетные   фантазии   писателей  сказочников, и подумал, что повзрослев, обязательно станет моряком, и если повезёт, достигнет должности капитана. Почему бы нет? Ведь его отец тоже был капитаном, пусть и на суше…                          

        Несмотря на простои в воспитании - сумасбродные вылазки вместе с другими беспризорниками, - малыш оставался  смышлёным,  с  интересом,   и,   невзирая на голод и холод, думал не только о хлебе насущном, но и запредельном, возвышенном, готов был предпринимать шаги полных духом авантюризма, чему способствовали книжки Марии…

       Обособленное отношение причудливых подростков напоминало всем, в том числе и им самим, историю Кая и Герды из доброй сказки о злой Снежной Королеве. Эта была любимая сказка Марии, и первая, прочитанная новому дружку.

       Сладкая парочка тоже видела в себе Кая и Герду, - как их и стали позже называть. Что же до Снежной Королевы, то тут придуманные образы несколько расходились. Герда представляла Снежную королеву в виде хозяйки, некрасивой и толстой; он же приравнивал её к Чёрной вдове, убийцы своего отца. В его случае совпадение во многом было стопроцентное, разве что, в отличие от снежной королевы, которая, наверняка, была в празднично белом, злюка-убийца ходила всегда во всём чёрном…

       Вот и в жизни не удалось обойтись без сравнений, вернее, довелось и ей испытать все тяготы разлуки, описанные в сказке: настало время, и Антонио, как тот же Кай, внезапно куда-то пропал, никому не сообщив об отъезде.

       Мария не находила себе место, беспокоилась за него; боялась, что с ним что-то случиться, и она не сможет протянуть руку помощи.

       Первое время лазила по вечерам на чердак, думала, что быть может, он уже вернулся, но так и не дождалась его возвращения, и не получила от него ни каких вестей. Ей иногда хотелось оставаться на всю  ночь на чердаке, чтобы почувствовать его запах, ложась на соломенную постель Антонио, и однажды даже попыталась сделать это, - но было массу причин, чтобы отказаться от этой затеи. Во-первых, было страшновато находиться в одиночестве в тёмное время суток в таком месте, где, если верить россказням соседей из нижних этажей, духи умерших бродят; во-вторых, в этом случае, рисковала потерять постоянную работу и местожительства, так как, хозяйка без всякого угрызения совести могла прогнать её в три шеи.

       Но Мария не думала прекращать поиски. Правда, ей не удавалось мотаться по свету так изнурительно, как Герде, когда она искала Кая (такое, наверное, бывает только в сказках), но, не выдержав одиночество и скуку, она решила разыскать его хотя бы в пределах города; лазила по подворотням, где ошивались его приятели.

       Для этого ей приходилось удлинять путь, когда её посылали за покупками, - и каждый раз получала за опоздание трёпки от свирепой хозяйки.

       Она то грозила ей урезать дневной паёк, то вообще выкинуть на улицу, но её трудно было чем-то сломить, припугнуть, тем более, едой, - ей было не привыкать, - она давно смирилась полуголодным, полу-сытым состоянием.

       Её же волновало только одно: где Кай?        

       Ей почудилось, что он попал в трудное положение, как и три года назад, и надо вызволить его из беды, - думала, он без неё пропадёт.

       Мария хотела убедиться, что с ним всё в порядке, - ей казалось, точнее, сама себя обманывала, что этим успокоиться.

       Она расспрашивала местных, выехавших на время из города, и приезжих, гостей таверны, но так и не получила про него каких-либо сведений. Оставалось тихо, молча ждать возвращения блудного сына, друга, братишки и жениха.

       Мария молилась за него, ставила свечи, сначала дома, затем и в церкви, перед статуей Девы Марии. Она верила, что если он, не дай Бог, попадёт в тяжёлую ситуацию, она его выручит, как сама сделала это три года назад, не без её, конечно, покровительства…      

      Однажды, во время очередного посещения церкви она решилась на отчаянный шаг: поднялась скрытно от всех по крутой лестнице, добралась до колокольни и из самой высокой точки города направила свой взор в сторону моря, чтобы обозреть край земли бесконечной.

      До берега было далеко. Даже в ясную погоду трудно было узреть волнующее море. Мария тоже воображала море по книгам, которыми познала мир. Она, правда, не знала в точности, куда её дружок мог отправиться, но учитывая его любовь к морю, думала, что он, скорее всего, поселился в порту. Если, конечно,  не случилось, что-то ужасное.

       Восхождение на колокольню её по-настоящему окрылило; она почувствовала себя птицей, летящей над городом, - и этот полёт ещё больше тянул её к нему, вынуждал обратить свои фантазии в реальность, чтобы увидеть его хотя бы издалека, с высоты, после чего она всё бросит и отправится вслед за ним.

       После первой удачной попытки ей захотелось ещё раз повторить этот недетский и далеко неженский трюк. - «Как было бы здорово, - подумала она, возвратившись, - если удастся достать бинокль и взять его собой на башню».

       Эта идея повторно осенила её, когда в таверне, где она работала чуть ли не с пелёнок, остановился штурман, заехавший в их город проездом.

       Прежде Мария не имела привычку приставать к гостям, о чём-то расспрашивать их, если на то не было конкретного поручения хозяйки, которая следила за нею неотрывно, особенно после пропажи её друга.

       «Совсем от рук отбилась», - так оценивала её поведение хозяйка, так как, Мария и в самом деле, стала непослушной, осмеливалась влезать с гостями в диалог, чем иногда перебарщивала. Вот и в этот раз она стала доконать моряка вопросом: «не видел ли он в порту мальчика её же возраста», - и, как могла, описала его внешность…

       -Ну-ка, марш за работу! - крикнула хозяйка. - Не приставай к гостям. Заладила опять с дружком своим, чёрт бы его подрал… и тебя вместе с ним. Надо было ноги тебе переломать, когда таскалась к нему… ещё и подкармливала за мой счёт, гадина…

       -Я носила ему свою еду, а не из кухни. - Бедная девочка старалась оправдываться, она не хотела, чтобы её сочли воровкой.

       -Вот оно как?.. раз так, если сама есть не хочешь, то урежу  твой  паёк, - сказала хозяйка,  ехидно смеясь. - И это не угроза, а обещание, и нечего на меня обижаться, сама напросилась.

       …чего это я раньше не додумалась до этого?

       -Права твоя хозяйка: напрасно ты ищешь дружка своего. Таких сорванцов в порту больше чем псов бездомных, облезлых котов и крыс вонючих. Легче ветер в море поймать, чем за такими оборванцами угнаться. Если море кого притягивает к себе, то далеко уносит, и нескоро ты его увидишь, если, вообще, он надумает вернуться.

       Море - дело гиблое: оно поглощает человека в безызвестность, как дракон трёхголовый. Да, да, так и есть. Слыхала, небось, сказки о чудищах всяких? Из одной головы дракона дует ураганный ветер, с другой поливает водой, третья – извергает огонь. Так и в море: первая голова - небо, вторая - море, бушующее, третья - солнцепёк, порой так сжигает, ад покажется раем.

       Мария слушала штурмана внимательно, старалась не упускать малейшие подробности, какие бы они не были страшными, как сам рассказчик, не остерегалась даже угроз хозяйки. Она пугалась за друга, и по щекам покатились слёзы, и стала вытирать глаза пальчиками.

       -Не надо плакать, а то, замуж с горя не выйдешь, когда повзрослеешь. Тебе, вижу, недолго осталось в девках ходить, раз мальчишками уже интересуешься.

       Говорил гость с полным ртом, пафосно, хриплым голосом, ещё и по-звериному кашлял, и бросил ей испачканную жирными грязными руками тряпку.

       -На, бери, вытри слёзы.

       От платка его несло морем, гарью и перегаром, как и  от  него  самого.  Ел  он,  как  проглодавший  хищник, чавкая, и хохотал, к месту, не к месту, и чуть было не подавился.

       По указанию хозяйки Мария стала стучать по его широкой спине. Естественно, не помогло. Её маленькие ручонки не могли воздействовать на штурмана через брезентовый плащ, какие носят моряки в ненастную погоду.

       Хозяйке пришлось подключиться самой. Женщина она была породистая, габаритная, и с одного удара привела в чувство подавившегося косточкой моряка.

       -Ты давай поосторожнее мне тут! Ещё отбросишь ласты на моём острове. А мне, знаете ли, неохота перед властями оправдываться, выкручиваться, доказывать, что не я своих гостей тут травлю.    

       -Не беспокойтесь, сеньора; со мной такое часто случается, я привык уже, - отметил гость вместо спасибо.

       -Тоже мне, успокоил, нашёлся умник, - с сарказмом ответила хозяйка. - А не боишься задохнуться, когда никого нет рядом, если, говоришь, с тобой такое часто происходит?

       -Я что совсем из ума выжил, в одиночестве хохотать? - сказал штурман, и снова взялся за свиную ножку двумя руками.   

       Следя за ним, Мария не отводила глаз от подзорной трубы, которую он отложил в сторону. Подумала: «Как было бы здорово, забрать трубу на колокольню, и уже ею смотреть в сторону моря. Ей стало интересно, насколько труба сближает, сможет ли она опознать Антонио в той ораве, каким описал штурман порт словесно?

      Такое, конечно, было из области фантазии, но ей хотелось верить во всё, что хотя бы на шаг приблизит её к своему Каю.

       Но как взять?.. выпросить или украсть? - она не умела, ни того, ни другого. К тому же, по нему и так было видно, что он, скорее, убьёт, кого хочешь, даже съест живём, чем что-то кому-то уступит, а трубу, главный аксессуар морского волка, подавно.

       Штурман, заметив, как Мария уставилась на стол, захламлённый объедками, спросил: - Что смотришь?.. Винца испробовать хочется или мясца хочешь отведать?.. На, бери, пока дяденька добрый, - и бросил, откусив, костлявый кусок на край стола, откуда он вывалился на пол.

       -Не хочу я кушать.

       -Чего тогда глаза разинула?

       -Я на подзорную трубу смотрела. - Она вынуждена была выдать себя, чтобы её не сочли голодранкой.

       -Зачем тебе труба? Что играться больше нечем? Это тебе не игрушка какая, баловаться. Лучше натяни на метёлку тряпочку и будет тебе кукла. Ха, ха, ха…

       Марии стала обидно за шутку, тем как она была им выражена. Когда была маленькая, она так и делала, и это продолжалось до тех пор, пока не встретила Кая. В тот день резко повзрослела, и больше не прикасалась к любимой когда-то игрушке - у неё появилась новая игрушка, живая.

       -Уйди прочь, пока из тебя самой чучело не сделали, или, вообще, ни съели, - крикнула ей хозяйка. Она часто пугала её гостями, которые и в самом деле выглядели ужасающе.

       -Права твоя хозяйка; я это могу: вишь, какие зубы у меня большие, впрямь, как у акулы.

       Мария была смелой девочкой, как Герда. Особенно почувствовала в себе силу после пропажи друга, но ей стало противно, и ничего не оставалось, как отойти и со стороны наблюдать за тем, чем хотела бы владеть, хотя бы на пару часов…

       Весь вечер она думала, как быть, и поздно ночью, решилась на отчаянный шаг: прошлась на цыпочках до другого конца коридора, который казался в ту минуту бесконечным; тайком пробралась в комнату гостя – она знала, где висят запасные ключи, - и стала искать трубу, которая хотя бы визуально приблизит к ней Антонио.

       Труба нашлась не сразу, ещё и лошадиный храп штурмана до смерти напугал её.

       После того, как она порылась, где можно и нельзя, труба нашлась под провонявшейся подушкой. Вытянула её, как можно медленно, переводя дыханье, и запрятала под платьицем. Затем выскочила из комнаты и быстро направилась в свою тесную коморку, встроенную под скрипящей лесенкой.

       Мария задумалась: вспомнила большие почерневшие зубы штурмана и злющие глаза хозяйки. Одно дело угрозы ни за что, ни про что, совсем другое - уличение и обвинение в воровстве. Было время, сама укоряла беглого дружка за подобные выходки.

       В ту ночь, как и в первые бессонные ночи, после пропажи Антонио, Марии не удалось уснуть.

      Она поднялась на чердак и посмотрела в подзорную трубу, направив её через разбитое стекло маленького окошка непонятно куда.

       Ближе к утру вернула краденое на место…

 

 

МОРЯЧОК-ДУРАЧОК

 

       Что там Мария ни думала, о чём ни мечтала, её друг был себе на уме, не напрасно назвался Каем, - как и сказочный персонаж, свой незыблемый прототип, он исчез в мгновение ока. Хоть и новоявленный Кай не нашёл пристанище у Снежной Королевы, - а наоборот, прятался от неё, - совсем не думал о своей Герде. Он, как кот, ходил сам по себе, и если вспоминал прошлое, то только тогда, когда подыскивал тёплый угол, чтобы согреться, или хотелось горячей пищи. Несмотря на то, что Мария приносила ему еду почти всегда остывшей, в такие моменты ему казалось, что они были в самый раз.   

       Антонио не подвёл свою подружку ещё и тем, что отправился, как она и подумала, в портовый город. Пока, правда, ютился на свалках, в местах, намного худших, чем жил до этого, когда прятался под надёжной крышей ангелочки, и уже там покатились на него один за другим новые приключения, и далеко ни всегда удавалось выйти сухим из воды…

       Ему исполнилось тринадцать, когда он решился на отчаянный шаг. Причиной тому послужило то, что всё вдруг надоело, и он уехал, чтобы осмыслить жизнь, самостоятельно добывать себе пропитание, найти, в конце концов, в круговороте непостоянства своё место, своё - «Я». А не чувствовать себя бездельником, проживающим за чужой счёт, - причём, не отца и матери или хотя бы старшего брата, а девчачьего труда.

       Всё началось после того, как ознакомился с морем через книжки Марии, он замечтался, и захотел увидеть всё своими глазами.

       Правда, первое время Антонио был сильно удивлён, ошарашен, когда увидел в порту паровые судоходы, о которых в книгах Марии не было упомянуто. Что же до кораблей из брёвен с парусами, то выглядели они рядом с металлическими гигантами несколько ущербно, как пережитки прошлого, и разместились с краю, сторонясь новых комфортабельных судов, будто, стыдились старости или же своего прошлого.

       Антонио попал в то звено времени, которое по его определению связывало прошлое с будущим, и ему казалось, что настоящее, где он должен найти своё «Я» как бы оно затерялось в длинной цепи времени. Куда следует шагнуть, естественно, он не знал. Для начала, ему нужно было попасть хоть на какое-то судно.

      Он был уже не в том возрасте, чтобы смириться со своим незавидным положением, но и не настолько вырос, чтобы так легко было найти работу. Просился, кем угодно, но пока был мал, без опыта, на борт его не брали, и из-за голода и холода вынужден был подрабатывать, где придётся.       

       Одно время подался в портовые грузчики, но и там ему пришлось нелегко: трудно было подростку вялыми пока ещё мышцами и с неокрепшим позвоночником конкурировать с опытными, сильными докерами, особенно, когда в порту причаливали суда с тяжёлыми и объёмными грузами.

       Итак, ничего ему не оставалось, как устроиться в трактир подавальщиком.

       Хоть и не совсем по душе было стать мальчиком на побегушках, к тому же, не на судне, куда тянуло его, а на суше, ещё и в дешёвом кабачке, деваться было некуда, - но ему при первой же возможности хотелось сбежать оттуда во все четыре стороны. Пока же нужно было как-то выжить, накопить, заодно, хоть какой-то опыт, чтобы судовладельцы сочли его трудягой, наняли для начала, хотя бы помощником кока, где он будет находиться пусть и среди грязной посуды, зато в морских просторах и как-никак среди моряков, которыми когда-то будет руководить.

       Ему почему-то думалось, что на суднах обитают другие люди, другой контингент, - будто те наглые клиенты кабачка не те же самые мореплаватели.   

       Пока он таскал еду всякому сброду, какую не дают испробовать самому, - хорошо, если оставят в тарелках объедки, - и, чуть что, получал взбучку, как от самого хозяина, так и от пьяных клиентов, которые не только чаевые пожалеют, ещё и надумают обсчитать.

       То было последнее, на что Антонио приходилось рассчитывать, - но и там не срослось, не смог он долго продержаться. Всё ему опять быстро осточертело, и, переломав об пол тарелки с едой, он мигом удрал из трактира.

       В тот день и всю ночь он лежал впроголодь на досках под открытым небом. А утром ничего ему не оставалось, как вспоминать под журчанием живота свои старые пристрастия. И он стащил с прилавка копчёную рыбу, добежал до второго угла улицы, и только присел, чтобы наспех отведать краденное, не дали доесть, как в детстве, - он тут же попался в руки полиции.

       Антонио могли надолго засадить за решётку, если его не высвободил из предстоящего заточения один из капитанов шхуны, который заметил арестанта, когда его вели со связанными руками в полицейскую контору.

       Капитан оказался другом его отца, Родриго, и узнал в нём своего старого кореша, потому как Антонио точь-в-точь выглядел как отец, когда был в том же возрасте.

       Ему удалось взять на поруки сына друга юности, - вернее, выкупить, заплатив за него соответствующий гонорар, - затем принял его в корабельную команду, чтобы он не пропал среди бродяг-беспризорников в портовом беспределе.

       В первый раз в жизни Антонио воспользовался авторитетом отца, причём, сам вначале ничего не предпринимая и не подозревая.

       Прежде он никогда не искал снисхождения, не рассказывал о своих корнях, боялся произносить имя легендарного отца, чем мог вызвать к себе симпатию или даже жалость. Скажи, чей он сын, ему, быть может, смягчили бы наказание, скостили бы срок. Родриго здесь хорошо знали, так как, он родился в этом городке, и прежде чем был отправлен в другой город, долгие годы проработал помощником шерифа, чем запомнился всем, как честный принципиальный полицейский.

       Но Антонио, как бы не был мал, понимал, что раз на раз не приходится, что в полиции служат не только честные исполнители закона, каковым остался в памяти отец, но и беспринципные, продажные твари, которые, чем чёрт не шутит, узнав о нём всю правду, могли передать его не в те руки. Тем, кто помешан на лёгкой добыче, нет разницы, от кого получать вознаграждения, - речь могла идти только о размерах.

       Антонио помнил, что главарь банды, убийца отца, желанный когда-то прообраз матери, которую называли между собой чёрной вдовой, поручила своей шайке искать его именно в этом городке.

       Так что, если даже и дали поискам отбой, так как прошло достаточно времени, они могли возобновить, узнав о его существовании, и тогда опять захотят от него избавиться, чтобы он не вздумал мстить, когда подрастёт, что и в самом деле собирался делать, когда настанет время.

       Желание недолго дало себя ждать. Оно и в самом деле загорелось в нём, когда встретил на причале одного из членов банды, как он думал, заклятого врага, когда шёл к судну вместе со своим спасителем. Но не хватило смелости - весовые категории были слишком уж разные, - и, подавив в себе гнев, он оставил это дело на потом, на необозримое будущее.

       Они смотрели друг другу в глаза, не моргая, две-три секунды, один - с недоумением, другой - со злостью, и ему показалось, будто прошла целая вечность.

       Затем спрятался за товарными ящиками и, провожая его глазами, прошептал:      

       -Ничего, придёт время, и ты за всё заплатишь!..

       Конечно же, Антонио мог рассказать всё капитану, который провожал его на своё судно; но они только-только познакомились, и он пока ещё оставался для него незнакомцем, и неизвестна была так же истинная причина его благородства - об этом тоже они поговорят позже, - и мальчик не знал, насколько можно ему довериться. 

       Но чтобы там не происходило, это был последний день  бродячей  жизни,  -  со следующего дня его со всех сторон окружало синее-синее море и небо. И никто на него сильно не давил, зная об его особом положении…

       С тех пор у него всё пошло как по маслу: сначала он проработал юнгой, и уже через год его перевели в матросы, благодаря чему, перевидал весь Карибский бассейн почти со всеми островами. Затем на другом уже корабле переплыл Атлантический океан и вступил ногой на Европейский континент, где открыл для себя другой мир, заразился революционными идеями…

       Антонио добился почти всего, о чём мечтал, даже больше того. Спустя шесть лет, набравшись опыта, он стал помощником капитана, и на последнем плавание, когда капитан слёг лихорадкой, заменил его на межконтинентальном рейсе...

       А по поводу отца, он как-то узнал от капитана, что переводом его в другой город был для него не столько повышением, сколько диким желанием его окружения, и тех, кто стоял выше, избавиться от него, так как, он своею законопослушностью и дотошностью, многим не давал подкармливаться за счёт контрабанды…

 

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА

 

       Через семь лет, которые быстро пролетели, сорванец, вышедший из родного города, объявился там во всей красе, также неожиданно, как когда-то исчез. Его невозможно было узнать: он из гадкого утёнка превратился в прекрасного лебедя.

       -Хозяин, выходи! смотри, кто к нам пожаловал! – крикнула Роза визжащим голосом. Она узнала его, как мать - родное чадо, несмотря на то, что прошло много времени, и Антонио стал в два раза выше и шире.

       Она обняла повзрослевшего мальчика, и чтобы добраться до щёк и как следует расцеловать, встала на носочки, затем стала ещё и подпрыгивать. - Вишь, как вымахал, и не достанешь, будто сам Родриго к нам пожаловал.

       -Да, ты и в самом деле сильно изменился, Антонио, стал настоящим мачо, - отметил хозяин таверны, как только вышел на террасу. - Роза, хватит обниматься! Дай и нам поприветствовать нашего беглеца. Скажи ребятам, пусть стол для нашего дорогого гостя накроют, праздничный, и лучшего вина из погреба достаньте.

       К ним присоединился также и сын хозяина, того же возраста, что Антонио, - правда, выглядели они совсем иначе. Один высокий, жилистый, скуластый; другой - низкий, толстый, с округленным лицом и таким же животом.  Несхожие  были  и  глаза, - из разных,  можно сказать, миров. На разницу между ними повлияли как гены, так и образ жизни, - сидячий одного и чересчур активный другого. Но это не помешало им обняться, как друзьям детства.

       -Надо же, как быстро пролетело время: тринадцать лет прошло с тех пор, как ты исчез, как убили твоего отца, царство ему небесное, - сказал трактирщик, вспоминая прошлое, и перекрестился. Затем он снова перевёл на Антонио восторженный взгляд.

       Ещё вчера он думал о нём с жалостью, из-за того, что ему пришлось испытать в детстве, пережить, и кто знает, что с ним стряслось далее. Но сегодня его глаза отражали восхищение, и зависть, потому как, соседский отпрыск, обиженный судьбой, превосходил его сына, приземистого, во всём, чем можно сравнивать молодцов в их возрасте.

       -Права Роза, смотрю на тебя: вылитый Родриго, - сказал трактирщик, похлопывая Антонио по плечу. - Представляю, как бы он обрадовался, если увидел тебя таким, возмужалым.

       -Я тоже был бы рад, увидеть его в живых.

       -Что поделаешь? Пути Господни неисповедимы; Прошлое не вернуть. Только вот напрасно ты тогда пропал; прибежал бы ко мне, я тебя бы приютил. Как-никак, мы с твоим отцом были близки, - сказал он, как взаправду, вычеркнув из памяти то, что совсем не искал его, не интересовался им, так как, знал, что небезопасно, не говоря о том, что накладно.

       -Но в этом случае и вы могли пострадать.

       -Да, ты прав, от этих мерзавцев всё, что хочешь можно ожидать. Чего они только не натворили, когда по квартирам тебя разыскивали. Мало того, что напились и забрали собой два десятка вин, когда тебя искали, ещё и перебили всё что осталось… гады.

       Трактирщик рассказал Антонио обо всём, что тогда произошло, пока он прятался в неведении от того, что вытворяли в квартирах соседей. Говорил сосед одну только правду, ничего не преувеличил, кроме потери винного погреба.

       -Где ты собираешься остановиться? – спросил старик, когда образовалась неприятная пауза.

       -Что-нибудь придумаю.

       -Пусть поживёт у нас, - предложил хозяйский сын.

       -…А что? хорошая идея; поживи у нас, в таверне… пока всё образуется. Как раз своим присутствием ты вернёшь нас в прошлое. Быть может, и я почувствую себя молодым. Будем считать, что этих тринадцати лет вообще не было.

       -Но у меня затруднения с деньгами. Перед уходом из судна я поругался с хозяином, и мне не заплатили за полгода плавания.

       -Тем более, оставайся. Куда отправишься с пустым карманом? Потом заплатишь, когда найдёшь себе подходящее занятие, - а там, смотри, и дом свой обратно выкупишь.

       -У меня на сей счёт другие планы. Я не собираюсь выкупать дом, - по крайней мере, пока. Что буду делать, сидя в четырёх стенах? Для начала куплю судно, пусть, небольшое, старенькое, с пробоиной; отремонтирую и буду бороздить морские просторы. Я давно вышел на тот уровень, чтобы не быть у кого-то на службе, стать сам себе хозяином. Дело остаётся за малым: как только накоплю деньги, так и уеду. Естественно, после того, как отомщу за отца. Как попадутся они мне в руки, я их зубами загрызу! – сказал Антонио, оскалив зубы, и вспомнил встречу, что произошла лет семь назад в порту.

       Его стремления озадачили трактирщика: - «Только этого мне не хватало, разбудить спящих собак», - подумал он и пожалел, что предложил беглецу остаться у него. Но стрела была выпушена, и назад его не вернёшь.

       Итак, Антонио надолго поселился в таверне, где он отдыхал, обленившись, пил с утра до ночи, и наблюдал за своей квартирой, которую потерял в детстве. С тех пор, как был в бегах, она не раз переходила из рук в руки.

       На третий день трактирщик понял, что просчитался, послушав сына, не только опасностью нажить врагов на ровном месте, но и нескончаемыми растратами на кухне. Правда, при нём от клиентов отбоя не было, что можно было записать на «лёгкую руку», поблагодарить Антонио, на что однажды намекнул и сын трактирщика, когда отец обвинил его в растратах.

       -При чём тут «лёгкая рука» твоего дружка, если он и за пиво, что хлещет с утра до ночи, ни разу не платил.

       -Пусть будет – «лёгкая нога».

       - И как прикажешь зарабатывать, если он занял лучшую комнату, пьёт за нас счёт, - разгорячённо сказал трактирщик, и, увидев у плинтуса мышку, крикнул: - и не собирается ловить мышей, - после чего бросил в неё ботинком. – Лучше бы кота завели вместо него. От него хоть какой-то был бы прок. Придёт время, поймёшь, что деньги с неба не падают, чтобы подбирать их на земле.

       И чтобы как-то оправдать растрату или сократить хотя бы убытки, он предложил Антонио подработку, после чего мог переселить его заодно в другую комнату, так как, в случае его согласия, он перестал бы быть его гостем, превратился в обыкновенного работника.   

       Предложение хозяина не заинтересовало Антонио. Не такой он был дурак, чтобы попасться на крючок. С таким заработком, что полагалось за предлагаемую работу, за сто лет нельзя было накопить не только нужную сумму, но даже покрыть расходы по жилью и питанию. К тому же, при такой работе нужно было демонстрировать услужливость, и часто к тем, кто того не заслуживает, чего возненавидел он будучи ещё подростком.

       Антонио понимал, что быстро разбогатеть можно двумя способами: либо податься в разбойники, на что ни за что не пойдёт, либо стать игроком; и, естественно, он выбрал второй путь, - к тому же, кое-какие навыки у него уже были. В штиль то и приходилось делать, что убивать время за покером. Но для того, чтобы начать играть, нужно было владеть определённой суммой, и он опять выпросил деньги у хозяина таверны, у которого он жил, пил, ел, как бы записывая всё в долг, растущего не по дням, а по часам.

       Трактирщик, старающийся экономить во всём, в чём можно и нельзя, дрожащий над каждым песо, не мог отказать должнику на половине пути - лиха беда начало, - и время от времени приходилось отсчитать

ему новые купюры, что делал он с большой неохотой и дрожащими руками…

       Итак, Антонио головой окунулся в карточный мир, но вместо того, чтобы вернуть долги, что замыслил вначале, погряз в них ещё больше. Правда, иногда ему улыбалась удача - он порой выигрывал крупные суммы, - но и в этом случае, быстро от них избавлялся: тратил халявные деньги, на красоток, на бренди или опять всё ставил на стол.

       Бывало, погашал долги, пока не успел пустить всё на ветер, - но это если кредиторы находились там же и вовремя спохватывались. Что же до задолженности таверне, то всегда откладывал на потом, - и если даже возвращал их потихоньку, затем брал куда больше, чем отстегнули ему в прошлый раз, отчего, долги нарастали по спирали. Но ему было всё равно: он быстро освоился в денежном бизнесе, как и преуспел в безденежном…

       Вакханалия, полная с наслаждением, так закрутила ему голову, что он забыл и о мести, и о возврате отцовского наследия, не говоря о корабле, который прежде каждый день снился. Теперь в списке занятости на первых местах твёрдо укрепились карты, вина и, конечно же, женщины.

       Несмотря на то, что Антонио прославился в городе безалаберностью в поведении, несерьезностью в отношениях, и не был состоятелен, чем иные ловеласы компенсировали свои недостатки и пороки, иногда и возраст, он, тем не менее, стал слыть в городе самым завидным женихом. Все видные девушки (впрочем, невидные тоже) и овдовевшие женщины бросались с ним знакомиться, и всеми путями старались его соблазнить…

       Отношение Марии к названному братцу тоже во многом изменилось, ещё точнее, возросло по вертикали. Естественно, и она запала на него, на что, несомненно, больше других имела право. Теперь она видела в нём не только дружка или братишку, как прежде, а конкретно - будущего мужа.

       Что же касается Антонио, то он по отношению к ней нисколько не прозрел. Лихой братец, каким считал

себя по отношении к влюблённой по уши подружки, то он продолжал видеть в ней сестру, ещё и старше себя, перед кем должен преклоняться, которой обязан подчиниться. Наверное, именно поэтому его не тянуло к ней так, как её к нему, он старался не показываться лишний раз ей на глаза, держал дистанцию, чтобы избежать упреков от неё из-за своего непристойного поведения.

       Будучи подростками, Мария была на голову выше Антонио, и превосходила его тогда не только ростом, но и умом, - учила его, неуча, грамоте, старалась воспитать по своему усмотрению. Потому в нём по отношению к ней вместе с доверием зародился своего рода комплекс недозрелости и неполноценности. Оттого, наверное, несмотря на то, что он много чего видал, перевидал в жизни, и разница в росте была теперь в обратном порядке, он до последнего оставался в плену прежних натуженных импрессий. Одно упоминание о ней, его отбрасывало в прошлое, где было много хорошего и плохого, сладкого и горького.

       Что бы ни происходило с Марией на протяжении жизни, всё, так или иначе, было связано с промежутком времени, отделяющим её прошлое и будущее, который она прошла с ним вдвоём, - он был и оставался ядром, сутью её воспоминаний и мечтаний.

       Она не знала причину отчуждения Антонио, и для неё это было ещё более тяжким испытанием, чем его внезапное исчезновение. За семь лет разлуки Мария так настрадалась, что не могла смириться с тем, как он с ней сейчас обходится.

       Долгая разлука  не стала зарядом для того, чтобы он встретился с ней сразу после возвращения в город.

       Они увиделись спустя неделю, и встреча состоялась по её инициативе. Узнав о возвращении отверженного братца, она тут же решила отыскать его, своего Кая, - он же всё время откладывал встречу на завтра.

       Антонио всегда бросало из крайности в крайность: сначала он думал, что скоро вернётся в море и будет управлять собственным судном, и походу дела станет кладоискателем; считал, одно другому не помеха, - и когда-нибудь обязательно найдёт клад, как его любимые книжные герои…

       Он был уверен, что став богачом, ни в коем случае не станет жадным, как все эти толстопузые торгаши и банкиры, плантаторы и фабриканты, не говоря, о бандитах, убивших его отца. Думал, что всех накормит, обует, поделится с беднотой последним куском хлеба.

       Хотя, щедростью таковой мог, наверное, похвастаться каждый, пока делить нечего.

       Так и Антонио, не отличился изощрённостью: как только нашёл клад, забыл о прежних обещаниях.

       Но это произойдёт позже. Пока же…

 

МЕСТЬ 

 

       Пока Антонио продолжал наслаждаться жизнью. Он похоронил в себе мореплавателя, и денег подкопил недостаточно, и не горел желанием выкупать обратно квартиру; забыл и про месть, но до поры, до времени.

       Но случай перевернул его сознание, когда кое-кто наступил на его пятки, в нём вновь загорелось чувство мести.      

       Причиной внезапно взбудоражившегося желания, стала встреча с одним из членов банды, - тем самым, на которого наткнулся в порту, затем спрятался, чтобы его не заподозрили.

       Игрока, зашедшего в казино впервые, где Антонио был завсегдатаем, не сильно удивило, что соперник, сидящий напротив за карточным столом, пристально следит за ним на протяжении всей игры. Что тут непонятного? - либо он хочет его загипнотизировать, что ему вряд ли удастся - не на того напал, - либо, читает по глазам карты; в конце игры пришёл к выводу, что ему просто завидуют, потому как, выигрыш почти всегда оставался за ним. Антонио потому и прошляпил все свои фишки, что всё внимание сосредоточил не на игру, а на личности игрока, - особенно после того, как узнал его имя. Когда окончательно перестал колебаться: он - это или не он, убедился, что не ошибается, перестал считать себя проигравшим.

       «Бог с ними, с деньгами, их можно подзаработать потом. Зато, какой улов попался в мою сеть, откуда ему не вырваться», - успокаивал себя Антонио. Он не стал «раскрывать карты», объясняться, решил не выдавать себя. Он хотел выйти через него на более крупную добычу, - как в море, чтобы поймать рыбу покрупнее, подкармливают мелкими.

       Больше всего его интересовала женщина, которую запомнил он, как Снежную Королеву, - скорее, как владычицу царства тьмы, - из-за которой потерял отца, покинул отчий дом, стал скитальцем.

       Его нынешний карточный соперник, то ли везунчик, то ли шулер, стоял к нему в день убийства ближе всех, прямо под антресолью. Потому он и запомнил его, что удалось разглядеть его через нижнюю щель пола.

       Это был Алехандро, самый молодой член банды, спасший малыша от неминуемой гибели. Любой другой из присутствующих, будь на его месте, узнав, где малыш прячется, то он давно уже оказался бы в полноценной семье с отцом и матерью. Первое время Антонио думал, что Бог оставил его в живых не просто так, а для мести, в чём стал сомневаться, как в целом и Его существовании.

       «Если Бог был, то не было на земле столько нечисти, Он не был бы с ними заодно, не дал бы всяким сволочам претворить в жизнь свои злые умыслы», - стал думать Антонио, взрослея. Так или иначе, он счёл своим долгом утопить своих кровных врагов в собственной крови. И на его пути уже во второй раз оказался Алехандро.

       Антонио не знал подробности происходящего в тот день, - поэтому, все были для него одного поля ягоды, - и он решил устроить за ним слежку…

       Через два квартала Алехандро с полным саквояжем денег в руках услышал за спиной шаги, - дойдя до угла, обернулся чуток и заметил за собой растягивающуюся вдоль стены тень. Он понял, что за ним тянется хвост, и как бы не было неприятно, отчасти даже страшно, это его нисколько не удивило. То было ожидаемо, в порядке вещей для любого мало-мальски знающего законы игр. Если кто-то вышел из казино, набрав хороший куш, раздев битых игроков до трусов, глупо надеяться, что тебя оставят в покое, - всегда найдутся люди, которые не откажут себе в удовольствии сделать с ним то же самое в тёмном закоулке. Конечно, подобный способ добычи денег не совсем честный, законный и учтивый, зато, куда надёжнее и проще, чем пытаться делать это за столом, где есть риск распрощаться последним, если конечно есть чем. И ещё неизвестно, шёл за ним этот кто-то один или была ещё и подмога?..

       Алехандро напрягся, хотел понять, кто именно за ним топал, чтобы вычислить вероятность опасности, сопоставить силы.

       Умный игрок должен запомнить не только карты, принесшие удачу, но и лица всех потенциальных врагов, если даже они были в маске.

       По сути, это мог быть как один из игроков, так и любой из присутствующих, следящих за игрой, - но кто бы там ни был, он, вне всякого сомнения, задался целью обобрать его иным способом.

       Алехандро обернулся ещё раз, чтобы разглядеть лицо следующего за ним по пятам. Но было темно, ещё и тень от головного убора прикрывало лицо тайного преследователя. И он не мог долго оглядываться, - это подтвердило бы его подозрительность или того хуже, трусость, что ознаменовало бы их победу, подтвердило их верховенство. Он был насторожен: боялся, что могут выстрелить в спину, так и не разузнав, кто решился посягнуть на его выигрыш, - и он был вынужден принять адекватное решение.

       Дойдя до угла, он спрятался, немного подождал, подпустил своего преследователя ближе, и нажал на курок, когда тот оказался на виду. Антонио успел отскочить, тоже ушёл в тень, подождал немного и выстрелил.

       Он не хотел стрелять, соперник ему нужен был живым, но вынужден был защищаться, в чём оказался удачливее соперника по карточной игре.

       Затем подошёл к упавшему, нагнулся, схватил за шкирку и язвительно спросил:

       -Ну что, карточных дел мастер, теперь, надеюсь, вспомнишь меня?..

       -Чего не помнить? Очень даже хорошо помню.

       Его заявление сначала удивило Антонио, пока тот не разъяснился всё до конца.

       -Ты глаза с меня не сводил, всё изучал, может даже хотел загипнотизировать, и всё равно, проиграл всё до последнего песо. Теперь решил вернуть всё с лихвой. Я сам виноват. Я должен был догадаться, что ты мне не дашь уйти.

       -Ты ничего не понял. Дело вовсе не в деньгах.

       -В чём же?..

       -В том, что намного важнее.

       -Что может быть важнее денег?

       -Жажда мести!

       -Месть?..– Алехандро прищурился. - Кто ты?

       -Я - Антонио, сын шерифа Родриго, которого вы зверски убили пятнадцать лет назад в своей квартире.

       -Аааа… вот оно что?.. А я всё думал, чего ты так уставился на меня. И глаза твои показались знакомы.

       Хотя, как я мог их узнать? Зрительная память у меня хорошая, - по моей игре, наверное, ты это понял, но как я мог тебя вспомнить, если никогда не видел раньше.

       -Могу припомнить, где встречались, если тебя это хоть как-то успокоит.

       -А ты попробуй...

       -Это произошло в порту: мне было лет тринадцать. Я сразу тебя узнал, а ты меня, как мне показалось, нет.

       -Вот оно что? Что-то припоминаю; было такое. Как я не догадался?.. Хотя, чего догадываться, я ведь и тогда не знал, что ты за птица…

       Значит, ты и есть тот самый писающий мальчик.

       -Кто?

       -Что, забыл, как не удержался?

       Значит, ты следовал за мной не для того, чтобы отобрать мои честно выигранные деньги. Хотя, раз мне всё равно не суждено выжить, можешь забрать их себе.

       -Да, подавись со своими деньгами. Я шёл за тобой, чтобы отомстить за отца и отнятое у меня детство.

       -Друг мой, не на того ты напал. Если бы я желал тебе или твоему отцу смерти, то сделал бы это, выдав тебя, когда ты поливал с потолка. Наверное, ты упустил момент, как я мочу твою обнюхивал.

      Антонио ужаснулся, вспомнил, что так всё и было, чему не придал тогда значение. Тогда он и в самом деле описался, о чём с тех пор не думал, и не знал, что кто-то помимо него знает о том, что твориться под антресолью, он не мог видеть происходящее в полном объёме, - и его руки разжались сами собой.

       -Вспомнил, небось?.. Да, ладно, не вини себя: туда мне и дорога, если не из-за тебя, так за кого-нибудь другого.    

       Жаль, если бы я знал, что тебе не нужны деньги, не стал бы увиливать от тебя, тем более - стрелять.

       Антонио стало стыдно за то, что натворил, и это ещё больше разогрело в нём жажду мести по отношению к другим участникам убийства.

       -Скажи, где я могу найти ту сучку и того, кто помогал ей расправиться с отцом?

       -Чёрную вдову?.. А черт знает, где она прячется, и вряд ли кто может это сказать. Та ещё гадина. Знаешь, что про неё говорили?.. Если змея её укусит, сама же отравиться.

       Зато могу подсказать, где можно найти Костолома, который, если ты успел заметить, больше всех старался, когда избивали твоего отца; кстати, и не только его. Он такое вытворял, причём, в тот же день, что случай с твоим отцом детской игрой покажется. Если тебе удастся его поймать, то через него можешь выйти и на других головорезов, а может и на неё тоже, - это на тот случай, если захочешь ещё кое-кого укокошить, не разобравшись, что к чему…

       Он хотел сдать бывших сородичей, не успел. Какое бы темечко не было крепким, свинец оказался твёрже.

       Антонио поначалу отказался от предложенных денег, так как, счёл такой поступок не позволительным для  себя, - но сомнение быстро рассеялось, и он, забрав деньги, исчез в городской ночи.

       На следующий день он выкупил, наконец, старое отцовское жильё и переехал.

       После смерти единственного опознанного бандита, стало сложнее кого-либо найти, разузнать, потому как, из всех участников убийства, он его только и запомнил, и Чёрную вдову, естественно. Но сколько искал эту бандитку, где ни рыскал, ему так и не удалось сыскать во всем округе. Убили её или сама скрылась, никто о том не ведал.

       Пока был занят поисками женщины-невидимки, он убрал со своего пути ещё несколько предполагаемых убийц и заказчиков злодеяния. Сначала убивал, затем наводил справки, и часто узнавал с опозданием, что мстил не тем, кому надо. Тем не менее, неудачные порывы не стали доводом тому, чтобы отклониться от поставленной цели, и он продолжал поиски, подгонял всех под одну гребёнку, ни чем не пренебрегал, казнил всех, кого хоть чуток подозревал в преступных деяниях и сообществах. Особенностью любил выпускать кровь всяким ублюдкам, когда заставал в постели с девицами голышом.

       -Так ты ни одного оплодотворителя не оставишь в живых. Хочешь остаться единственным самцом и всех самок себе переманить? Учти, тебя одного на всех не хватит, - говорили друзья в шутку и в серьёз, чтобы остеречь его от поспешных в дальнейшем действий, но это несильно на него воздействовало.

       -Как прикажите, мне поступать? Когда всюду бардак трудно выяснять, кто есть кто, кому можно верить, кому – нельзя, кого надо наказывать, а кого – щадить. Хотя, если хорошо разобраться, ставшие моей

мишенью уродцы, тоже далеки от примера подражания, - ответил он, стараясь как-то оправдать свои сумасбродные выходки. - Что же до баб, то за них не беспокойтесь, они и так мои…

       -Все?

       -Да… хотя, нет; только хорошенькие… остальных можете забрать себе…

       Но как бы Антонио ни горячился, ни путался, делал всё не так, не переворачивал всё верх тормашками, он всегда умел выходить из положения. И чтобы не погрязнуть в мире жестокой несправедливости, лучшим выходом для себя видел в смене жажды мести на жажду любви, чем занимался в промежутках, и, как всегда, самым подходящим для этого местом было для него «Земной Рай», где он в объятиях ласковых женщин остужал свой гнев и пыл.

       Представители древней профессии, его сисястые друзья, настолько были ему по нраву, что он посещал их при любом удобном и неудобном случае. Девушки тоже рады были ему, обожали его, привыкли к нему, и если он долго не появлялся на горизонте, сильно по нему скучали.

       Так было и до войны, и во время ожесточённых боёв, и когда до них доходили слухи о том, что его уже нет в живых, горевали, оплакивали его.

       Война не заставила себя ждать. Предчувствие того, что все сидят на пороховой бочке, не обмануло людей.

       В стране уже тогда нарастало недовольство, и он пришёл к выводу, что не тем занимается, что рождён для более важной миссии и примкнул к повстанцам. Тут и пригодился ему европейский обзор на мир, которым заразился во времена межконтинентальных плаваний.

       Итак, Антонио отправился воевать. Сначала примкнул к одним, затем перескочил к другим, - причём, и у одних, и у других выполнял поставленные задачи с большим рвением, со страстью, без учёта меркантильных интересов, чем были увлечены большинство друзей и недругов по обеим сторонам фронта.

       Первое время не скупался и тратил свои личные сбережения во благо завуалированным идеям, - не пожалел он даже своё собственное жильё, как рыцари в эпоху крестовых походов.

       Прошло достаточно много времени, пока Антонио не раз стукнулся головой об стенку, одумался, поумнел, и стал понемногу откладывать себе, чтобы выкупить квартиру обратно. Он то зарабатывал, то перебарщивал с расходами, и только в последнем бою смог совместить приятное с полезным: добил врагов (не сам, так его команда), и стал неимоверно богат, чем выполнил также все детские задумки по поводу наития сокровища.

       Но вот загвоздка, претворив в жизнь, можно сказать, самую несбыточную мечту, стал колебаться, не знал, как распоряжаться богатством, чтобы не сожалеть потом, как и многим, чего делал раньше, в спешке и не так складно. Но то произойдёт намного позже, пока же…

       Пока же Антонио взялся изменить мир, и надо отметить, что в военной форме, он ещё больше понравился своим поклонницам, что стало ещё одним доводом тому, чтобы девушки, среди которых была, естественно, и Мария, ждали от него предложение руки и сердца…

       Но пока был молод, красив, энергии хоть отбавляй, он  категорически  отгонял  от  себя мысль, что можно и нужно привязаться к какой-либо женщине навеки и всерьёз. А так он не отказывал себе в удовольствии даже во время ожесточённых боёв, - и как только давали пушкам и ружьям остывать, он, пользуясь передышкой, бросался не в объятия смерти, чем перебарщивал ещё вчера, а притягательных, легкодоступных женщин, в чьей среде имел особый статус.

       Несмотря на то, что он заглядывал к ним, шаром в карманах покати, ему не давали почувствовать себя ущемлённым, горевать в одиночестве.

      Антонио всегда обслуживали в полном соответствии ВИП клиентов, у которых куры деньги не клюют. Его досыта кормили, до упада отпаивали и до упада одаривали блаженством. Иной раз за него брались две или даже три утончённых жриц любви, как гурии в райских садах, и делали своё дело как бы в долг, притом что знали: он, скорее, не заплатит им и в следующий раз.

       Но Антонио не был скуп. Он, как раз таки, потому и оказывался часто без денег, что транжира был неисправный. Бывали вечера, будучи в хорошем настроении, сам швырял банкноты, чтобы выделяться из общего фона, оплачивал расходы всем присутствующим, которые к их безмерному счастью оказались в нужном месте в нужный час. И так получалось, что бонусом Антонио (доброжелатель) одаривал не столько девушек и их экстравагантную хозяюшку, которые так и так получили бы своё, сколько себе же подобных, мужиков озабоченных…

 

 

НА ПЕРЕПУТЬЕ

 

     Те были дни весёлые, шальные, приятно вспоминать, тем более что был он тогда раза в два моложе, но нужно было вернуться в настоящее, заняться неотложными делами. Восстановить права на собственность и перебраться, наконец-таки, к себе, и главное, перенести сокровище, запрятанное на окраине города, где его держать было небезопасно.

       Антонио по своему опыту знал, что жильё так легко заполучить не удастся; никто его не уступит, и придётся потрудиться, чтобы приобрести её сызнова, - и чтобы выяснить, с кем предстоит иметь дело, он позвал гарсона.

       -Амиго, скажи-ка, кто живёт в той квартире? – спросил он, указывая на грязные окна второго этажа дома напротив, один из которых выходил на балкон, захламлённый чем попало.

       -Вашей, сеньор полковник? - спросил молодой подавальщик.

       -Верно, когда-то она была моей. А ты, вижу, неплохо осведомлён, раз знаешь такие подробности.

       -Работа у нас такая: и муха не пролетит незаметно от нашего взора.

       -Тогда ты наверняка знаешь всех жильцов?

       -О, сеньор полковник, кто туда только не заселялся, пока вас тут не было. Переселялись навеселе, уезжали проклиная. Что же касается нынешних жильцов, - эта пара из особой касты. Как говорят в народе: женатые – как свиньи, днём грызутся, а ночью вместе спят.

       -Всё так плохо?

       -Хуже некуда. Не бывает дня, чтобы не повздорили, не скандалили. Когда ещё и окно открыто, то вся улица слышит, как они грызутся.      

       -Но сегодня вроде спокойно: будто, камень бросили в лягушатник.

       -И такое бывает… иногда. Если тихо, значит, либо уже отошли, либо ещё не начали. Хотя, без разницы: начало того, конец другого; у них всё, как в театре, с антрактами.

       -Так они и клиентов ваших могут разогнать своими криками, да воплями?

       -И да, и нет. Говоря по правде, есть такие, больные на голову, которые специально приходят поболеть, даже пари заключают, большие деньги на кон ставят.

       -В смысле?

       -На то, когда мордобой начнётся, когда закончится, и кто какую ругань сколько раз произнесёт. Да, да, не удивляйтесь, кому делать нечего или кто с жиру бесится, для тех всегда найдётся развлечение, и не то ещё придумают. Кстати, если захотите, вы тоже можете поучаствовать. Могу подсказать беспроигрышные варианты.

       -Это на что ты намекаешь? На то, что я похож на бездельника или тоже…

       …ладно, проехали. Думаешь, стоит ввязываться?

       -Можно попробовать.

       -А сам чего не играешь, раз такой догадливый?

       -Нам хозяин не разрешает. Однажды я обыграл всех клиентов. Некоторые проигравшие разозлились на меня и с тех пор перестали к нам ходить.

       -Хорошо, я подумаю над твоим предложением.

       А ты - смышлёный малый; далеко пойдёшь с такими познаниями, - сказал Антонио; сунул чаевые в карман и похлопал по спине, чем поставил точку на знакомстве с ним и с поселенцами, с которыми, как понял, нелегко придётся.

       Пока в таверну не заглянули закадычные друзья, время посещения которых знал по старой памяти, и с которыми давно не виделся, решил  удалиться, чтобы решить главную задачу дня.

       Антонио перешёл улицу, оглядываясь вверх. Вошёл в блок, поднялся на второй этаж, осматривая треснутые стены с пулевыми ранениями, подошёл к родным дверям и потрогал облупленные краски. Когда потянулся до колокольчика, позвонить, начавшийся за дверью шум вынудил его остановиться.

       Стал прислушиваться.

       Гарсон не преувеличивал. В квартире и в самом деле началась война полов. Вцепились, как кошка с собакой: мужское гавканье заменялся женским визгом, переходящим на вопли, затем всё повторялось в ещё более ожесточённой форме.

       -Надо же, как пилят друг друга, как враги какие, - сказал Антонио. - Даже мы были куда деликатнее в отношениях. Хотя, любая война со стороны смотрится нелепо, глупо, если она чужая, тебя не касается.

       Слушая отрывистые речи, вставленные между руганью, он заключил:

       -Наверное, не уживаются из-за долгов. Взаправду говорят,  что  бедность  -  один из худших пороков, если не самый худший. Но это мне как раз таки может сыграть на руку. Если правильно подойти к подобному вопросу, из проблем других можно извлечь неплохую выгоду.

       Антонио долго слушал их, ещё дольше пришлось теребить колокольчик. Когда открыли, наконец, дверь, по одному их виду он догадался, что предположения - небеспочвенны.

       Муж стоял за дверью весь красный от ярости; жена выглядывала из дальнего угла измотанная, в синяках, следов от мордобоя, как недавнего, так и предыдущих, опухших и отступивших.

       Они видели Антонио впервые, - естественно, и не знали о его намерениях, - ещё и военный френч создал впечатление, будто он пришёл не с добрыми намерениями, собирается их выселить. На что было масса причин: и долги зашкаливали, и жалоб от соседей набралось по поводу их криков. Посему, встретили они гостя неприветливо.

       -Вишь, жена, к нам целый полковник пожаловал. Кажись, напугать нас вздумали. А мы всё равно никуда не уйдём, хоть генерала с войском присылайте.

       Антонио заявил, что напрасно они тревожатся, что не надо его пугаться, он не есть представитель власти, а всего лишь частное лицо, хочет купить у них квартиру, и готов предложить сумму, от которой они вряд ли откажутся. Когда спросили, о какой сумме идёт речь, Гуэрра потянул им листок с указанием суммы, и у обоих заблестели глаза, после чего они тут как тут стали ласковы, и пригласили его сесть за стол.

       -Это другое дело, это по-нашему, - отметил хозяин жилья.

       -Мы бы вас угостили кофе… - стыдливо произнесла жена, - но...

       -Или чем покрепче, если бы соизволили пожаловать к нам в хорошие времена, когда только переехали сюда, - перебил её муж. - Теперь же, извините нас, в нашем доме даже запаха, ни того, ни другого не осталось.

       Он явно перегибал палку; от него, как и комнаты, где они сидели, так и разило спиртным, пусть и недорогим и приятным, к чему Антонио привык, всё же, было ясно, что для своего личного удовольствия он кое-что находит.

       -Да, невесело вы тут живёте, но кое-чем тут всё же пахнет.

       -Доля наша такова: бедняка называют пьяницей, а богача – весельчаком. Сейчас, видите ли, мы на нуле с минусом, но было время, сам давал взаймы, и закрывал глаза, если не возвращали, - выпалил хозяин горделиво. - Теперь же у этих сволочей, должников моих, зимой снега не выпросишь.

       -Да и от природы снега не дождёшься в наших местах.

       -Я – это так сказал, образно говоря.

       -Я – тоже.

       Антонио не очень-то верилось во вторую часть выпадов хозяина, как, впрочем, и в первый. - «Если только не под проценты, и вряд ли кому спуску давал, если не возвращали. Такие сучары кому хочешь горло загрызут пока не получат своё», - подумал он про себя, но вслух сказал:

       -Это дело поправимое.

       -Как?

       -Всё очень просто: продадите квартиру, и с долгами рассчитаетесь, и ещё кое-что останется на покупку хаты за городом или даже на постройку нового дома где-то на бесхозном участке.

       -Сам Бог вас к нам послал, - сказала довольная его появлением жена. – Хорошо что, вы заглянули именно к нам. - Она продолжала прикладывать к болячкам водяной компресс, и уже более-менее пришла в себя.

       -Куда же мне идти, если я здесь родился и провёл детство?.. И ещё, эта квартира память об отце.

       Хозяйка слушала его умиленно, но муж, услышав подробности его прошлого, о чём был наслышан заочно, ощетинился, и решил заламывать цену.

       -Так-так… значит, вы, сеньор полковник, и есть, сын пристреленного капитана? - спросил, растопырив уши, и вылупил глаза.

       -Да… и что вас так удивляет?

       -А я всё думаю, что это к нам ни с того ни сего такой большой человек пожаловал. Ведь объявление о продаже мы не давали.

       -Я не понимаю, что вас не устраивает?

       -Знаете ли вы, как неуютно нам жилось в этом… бесятнике? Да, да, так и есть: потому как, бесы тут по ночам ходят, будоражат нас, хоть встань, хоть сдохни, и не надо глаза на меня таращить. Думаешь, отчего я жену свою луплю, любимую? От нечего делать?.. иль я зверь какой? Нет уж, это бесы на подлые дела меня подталкивают. Со временем только до нас дошло, что оказывается, все об этом давно знают, потому и всучили нам эту хату, так как мы приезжие, не проинформированные.

       -Не понимаю, к чему клоните.

       -Ну… к тому, что мы сильно пострадали, пока жили здесь… так что, пора платить по счетам 

       -С чего это я должен переплачивать?

       -А с того, что долг отца переходит к сыну, как и имущество, по наследству.

       -Нет уж, платить буду, как договаривались.

       Антонио понял, что его хотят разыграть, и тоже решил пошатать их нервы. Вытащил заготовленные заранее банкноты с кармана и бросил на стол.

       Неряшливая хозяйка, давно не видавшая большие, а может и мелкие, купюры, взяла их, сжала в руках и прижала к груди. Но муж, смахивающий больше на неандертальца или даже питекантропа, нежели на человека разумного, встрепенулся, встал на дыбы, и стал настаивать на своём, хоть и сам не меньше неё смотрел на деньги, облизывая слюни. Жена хотела сыграть на безденежье, что ещё больше взбудоражило его, и он гаркнул на неё также громко, как когда были в доме одни.

       -Молчи, дура, когда мужики говорят! И руки прочь со стола! Торг ещё незакончен?..

       Антонио понял, что ляпнул лишнее, когда рассказал про своё детство, которое и так немало измазано кровью и грязью, но поздно было вернуться на исходную, не так легко сломить волю бездельника, ещё и пьяницу.

       «Язык мой - враг мой», - подумал он про себя.

       Гуэрра сменил тон, говорил языком победоносного военного, - оттого, наверное, и хозяин представился фронтовиком; рассказал, как проливал кровь за отчизну, рисковал жизнью и получил увечье, когда прикрыл грудью товарища, хоть и выглядел здоров, как бык, разве что, разъярённый.

       «Складно заливает, - подумал Антонио. - Такого рода подонки, с беглыми глазами, всегда прятались за спинами товарищей, и если даже и высовывали голову с окоп, то для того только, чтобы помародёрничать, обшаривать карманы раненых и мёртвых, что чужих, что своих, и умыть вовремя руки, пока начальству в глаза не попались. Его подленькие глаза так и напрашивались фингала, каким он окрашивал жену, наверное, каждый божий день.

       -Ты рассказывай сказки, я и поверю? Таких как ты я насквозь вижу. Попался бы ты мне на фронте, я бы из тебя быстро дурь вышиб, - сказал Антонио, чтобы как-то припугнуть. Это воздействовало на него; он немного отошёл, но что до денег, был по-прежнему неумолим.

       -Напрасно сеньор полковник обижается на нас: нам самим эта хата втридорога обошлась.

       -Зачем тогда согласились на первое предложение?

       -А затем, что мы люди порядочные, хоть и бедные; не хотели поступать с вами так, как обошлись с нами. Но раз вы тот из-за кого мы настрадались, хотим кое-какую компенсацию, хотя бы самую малость.

       Антонио понимал, что это очередная уловка, но ему не хотелось продолжать спор, затевать интригу.

       Вопрос с квартирой нужно было решать, каким бы проблемным он ни был.

       Наличных необходимого количества в карманах не было. Мог расплатиться золотом, но они были закопаны далеко за городом, - он не хотел их обнародовать, посему не притащил собой в город.

       Переговоры пришлось отложить на следующий день. Дождался темноты и отправился за недостающей суммой.

       Под утро только вернулся…

       Антонио поселился на время в таверне, ему было не привыкать, часто там оставался, и чувствовал себя как дома, когда его квартира была в чужом ведении. Но и даже когда перебирался затем к себе, он почти всегда спускался к ним позавтракать; иногда и ужинать, если оставался ночевать в «Земном Рае» или у какой-другой красотки, у которой мужья иногда имели привычку запропаститься.

       Получив известие об Антонио, его друг трактирщик вернулся из порта раньше запланированного. Встал как штык посередине обеденного зала с утра пораньше, и встретил его с почестью. Они обнялись, затем он провёл друга на террасу, где в его честь был накрыт стол. Антонио был не тем ещё гурманом, о чём знали все, и в первую очередь, естественно, знакомые трактирщики.

       За завтраком Гуэрра рассказал хозяину о вчерашних договорённостях на счёт квартиры, и старому корешу ничего не оставалось, как посмеяться над наивностью всегда пробивного полковника, что было для него неожиданностью.

       -Думал, война делает людей более рассудительным и разумным, - видимо, малёк ошибался. 

       -В чём же?

       -Деньги-то заплатил или ещё нет?

       -Нет пока. А что?

       -А то, что развести тебя хотели, дружище. Квартира твоя стоит намного дешевле. Она давно уже заложена, - можно выкупать через банк. А деньги свои побереги, тебе ещё на ремонт немало понадобятся. Ты, наверное, заметил, какой срач там эти свиньи устроили.

       -Да, так и есть. А ты почём знаешь?

       -Так они и мне кучу денег задолжали; ходил я за расплатой, - напрасно только время потратил и нервы попортил.

       Помогая другу, трактирщик тоже не прогадал, оказывался в выигрыше. Если даже Антонио перестанет занимать у него комнатушку, за которую и так не всегда платил, он приобретал хорошего соседа, обязанного ему за то, что он помог сэкономить львиную долю при покупке жилья и за прошлое, конечно, за то, что отец вручал его каждый раз, когда деньги нужны были позарез, пусть даже делал это неохотно. К тому же, впоследствии Антонио стал щедрым клиентом; любил пировать с большой компанией, и когда заезжал в город между боями, и выгода от него во много раз превышала оплату за ночлег в его лучшей комнатушке.      

       В конечном счёте, покупка обошлась ему в три раза дешевле, чем предлагал изначально.

       Как только владельцев квартиры силком вытурили из хаты, Антонио тут же вошёл в неё на правах хозяина и глубоко вздохнул. Он не впервые выкупал её, и как всегда думал, что делает это в последний раз…

       Первый раз Антонио приобрёл отцовское жильё после пятнадцатилетнего отсутствия, когда, переступая через себя, присвоил деньги убитого им Алехандро. И потому, наверное, жить там не смог - угрызение совести не оставляло его в покое, - и то ли по этой причине, то ли по другой, со временем продал квартиру, и вложил выручку на закупку оружия, лошадей и обмундирования для своего новоиспечённого отряда. Этот жест вошёл в привычку, и он стал и дальше все свои приобретения тратить в том же русле.

       Через годы только он стал думать головой, начал заботиться о себе; накопил необходимую сумму и вновь купил своё жильё, - в этот раз на свои, кровные. И тогда он думал, что приобрёл его навсегда, что впредь никому не уступит, но проиграл, прожив в нём суммарно не больше десяти дней.

       Выкупил квартиру в третий раз, Антонио сказал: «Бог троицу любит», - затем поклялся: «Нет, этому более не повториться: здесь родился, здесь и умру».

       Став собственником своего жилья, он набил трубку лучшим табаком и бросил себя с наслаждением на кресло-качалку, тоже память об отце.

       Хорошо ещё успел, а то чуть было не вынесли его прежние жильцы вместе со своим барахлом.

       Следующим шагом был привоз в дом сокровища. Погрузил всё своё хозяйство на Буцефала с двух сторон, в противовес, и айда. И чтобы никто не догадался, что за воз он возит, хоть это было поздно ночью, привёз сундуки в невзрачном мешке из под навоза.

       Теперь нужно было сообразить временное укрытие - на настоящее понадобится много времени: продырявить стену, открыть нишу, как в той церкви, разнесённой и разграбленной, переносить перегородки, затем закрыть всё так, чтобы только сам имел доступ, как в скрытой антресоли, где спрятался в детстве. Она отлично подошла бы для этого дела, но была разобрана бандитами на следующий день нападения, когда повторно заглянули к ним, с надеждой застать малыша дома.

       Возвратившись в дом без дверей, Костолом заметил на полу мятый платок; взглянул наверх, где и увидел  высохшее недавно пятно. Тогда и пришло ему в голову добраться до антресоли, - но так как, никто не понял, как подступиться, пришлось её разобрать.

       То, что малыш прятался вчера ночью именно там, доказывала пуговица от детской рубахи, скатившаяся на пол при разборке.

       Историю посещения бандитами брошенного жилья рассказал ему бывший хозяин таверны, ныне покойный, ещё при первом его появлении в городе, после морских приключений. Тогда Антонио не придал этому значение - было, да прошло, подумал он, - теперь только вспомнил, так как нуждался в скрытом местечке, и стал прикидывать, как было сконструировано то незаметное сооружение. Но как ни ломал голову, разобраться он не смог, и был вынужден подыскать другое местечко.

       Глаза зациклились на проёме под каминном. Лето только-только начиналось, нескоро было до топки.

       Нагнулся, переложил дрова, затем пролез головой под топку и кое-что там обнаружил. Вытащил. Когда разорвал покрытый плесенью мятый свёрток, чуть глаза на лоб не полезли от удивления, - как тогда, в церкви. В упаковке была запрятана солидная сумма, благодаря чему он ещё долго мог не прикасаться к найденному в храме сокровищу.

       -Будь эти чудики чуть-чуть полюбопытнее, им не пришлось бы нищенствовать. Наверное, не каждому судьба - чужим добром воспользоваться. Правду говорят, деньги к деньгам липнут, - сказал Антонио, подытоживая свои частые за последнее время везения;

попытался вспомнить, как они там оказались, и кое-что вспомнил.

       Однажды, будучи изрядно выпившим, он запрятал там карточный выигрыш, чтобы не нашлось, если кто-то вздумает вломиться к нему ночью, - слишком много в тот вечер было свидетелей его везения. Свежа была память об Алехандро, когда многие захотели прогуляться за ним, и не сделали это потому только, что он успел их опередить, - хорошо ещё не знали, что цель у него совсем другая.

       Утром, протрезвев, он не смог вспомнить не только местонахождения выигрыша, но и чем вообще всё закончилось.

       К обеду вчерашние игроки послали за ним курьера, изъявили желание отыграться, чего якобы пообещал перед уходом. Тогда только он понял, что выигрыш остался за ним, и предположил, что раз денег при нём нет, то или потерял их по дороге, или его обокрали, пользуясь невменяемостью, и, напротив вчерашнего, когда торжествовал, счёл себя жутко невезучим.

       Отказаться от реванша Антонио не мог ни под каким предлогом. Как он объяснит пропажу денег?

       В этом случае его сочли бы трусом, скупердяем и обманщиком. Честь игрока превыше всего - иной раз, даже выше чести мундира, - и так как, на стол ставить было нечего, пришлось заложить квартиру. Думал, обойдётся: если он такой везучий, то выигрыш опять останется за ним, - впоследствии, остался без дома и выигрыша, ждавшего своего хозяина в укромном месте вместе с квартирой по сей день.

       Как неудивительно, до тайника, к его счастью, не добрались за всё это время, ни хозяева, ни грабители, ни солдаты, любящие опустошать магазины и квартиры, когда врывались в город, - и неважно, откуда прибыли: всем было любо прибрать к рукам чужое добро.

       Квартиру и деньги в те неспокойные времена он так и так проиграл бы или обменял на оружие; теперь же - благодаря забывчивости по пьянству, - удалось сделать намного больше, чем он предполагал изначально. Тут же выкупил соседние комнатки, за счёт которых увеличил столовую и оборудовал стильную ванную под современный манер.

       Уже со следующего дня поочерёдно в одной комнате работали мастера-ремонтники, а в другой жил сам, где также хранил сокровище, за семью замками, куда не добраться. При этом не ленился, вытаскивать из каменной норы драгоценности по ночам, и любовался ими, пересчитывал также и монеты, которых не было нужды тратить, потому как, за деньги, что нашлись за камином, он мог решать любые задачи. Открыть, к примеру, дело - хоть и прежде был далёк от бизнеса - или обзавестись семьёй, хоть и опять же был заядлым холостякам. Мог позволить себе, и то, и другое одновременно, притом что, не умел экономить, - и чуть что, устраивал застолье. Он любил слушать от дружков хвалу в свой адрес, типа «дающая рука не оскудеет» или «ты на верном пути, друг мой». Не зацикливался на том, что это с их стороны был всего лишь хитроумный способ высасывания денег, как завуалированно, так и прямым текстом, которыми не пренебрегали его давние нахлебники.

       Несмотря на то, что он всем угождал, не избавился от привычки платить за всех, его друзья не упустили тот факт, что их друг стал совсем другим. И причина тому было не только, скорее не столько то, что он разбогател, а то, что произошло с ним на следующий день после переезда в квартиру.

       Как только Антонио расставил всё по местам, он почувствовал тоску; его потянуло к старым подругам, хотел выпустить пар, размять кости.

       Принял ванную, побрился, нарядился под стать и отправился в «Земной Рай». Вот на той дороге и произошло с ним то, что перевернуло всю его жизнь верх дном.

       За первым же поворотом его ослепили жгучие глаза молодой особы, вышедшей случайно навстречу, - после чего он вернулся обратно домой, - даже, кажется, забыл, куда так стремительно направлялся.

       Затем Антонио целый месяц был в неведение от неё, находился между небом и бездной, счастьем и несчастьем, торжествовал и страдал. За это время с ним произошло множество событий, когда уже и надеяться было не на что, получил бонус от небес: он увидел со своего балкона ту особу, которая погасила в нём страсть к другим женщинам.

       Друзья не знали, что с ним происходит, поэтому и несколько иначе оценили затаённость и затерянность Антонио. Наряду с комплементами они стали задавать ему сомнительные вопросы.

       -Всё в порядке, - ответил он, мысленно переносясь к таинственной незнакомке, что, естественно, не могло удовлетворить чёрное любопытство сплетников.

       -Как пить дать, кое-что оторвало на войне, вот и мучается теперь, места себе не находить. Не замечаете, как он последнее время себя ведёт? С тех пор, как вернулся с войны, слишком много времени проводит дома, и ни разу не посетил своих бабёнок, перестал даже говорить о них? - передали шёпотом друг другу вместе с бокалами, чем, в конце концов, сильно задели самолюбие самовлюблённого полковника…

       -Может, из-за Лизы? – спросил один из них.

       -Причём тут Лиза? Когда это было-то? После неё он сто баб переменял, пере…

       Как бы Антонио не был оглушён в последнем бою, почти что, контужен, и как бы их поддёвка тихо не прозвучала, он не упустил брошенную в его адрес риторику с оскорбительным глумлением. Война не дала в полной мере сохранить слух, но не отняла сообразительность, умение читать по губам и глазам, навыки, выработанные в детстве, и доработанные, когда жизнь била ключом, и позже, на войне. Не так легко отделить истину ото лжи, как при игре в карты, как на допросах вражеских лазутчиков, так и при разгадке подлых намерений сослуживцев, работающих на два фронта - и нашим, и вашим.

       Прежде ему было начихать на чужое мнение, если оно его не устраивало, но в этот раз удар был нанесён ниже пояса, - задета честь, мужское достоинство. Но он не стал, ни перед кем оправдываться, раскрывать истинную причину домоседства, - он просто обиделся, как бы не старался это скрыть.

       Антонио забыл, что и сам иной раз подшучивал над друзьями, даже куда обиднее, но что поделать, теперь он был слишком богат, чтобы иметь право начертить разделительную черту, не чувствовать себя с ними вровень.

       «Они не догадываются, что творится у меня в душе, с чего вдруг я отказался от похождений налево, не говоря о том, что я имею за пазухой. Хотя, даже если бы и знали, что с того? В этом случае, одни начали бы

притираться ближе к кормушке, другие, наоборот, стали бы строить козни. Ни одно, ни другое дружбу не крепит. Так что, наверное, пора порвать с ними отношения».

       С тех пор, как бы часто с ними прежде не выпивал, пока не буянили, он потерял к ним интерес и перестал встречаться. Пропало желание стать вровень со всякой мелюзгой, как он стал отзываться о тех, с кем делил раньше хлеб-соль.

      Вдруг понял - отчего стало неприятно, - что вокруг него ошивались двуликие лжецы, любящие говорить о преданности, среди которых он давал волю чувствам, считал себя вожаком прайда. Он думал, что и гиенам дозволено промышлять на территории львов, если ведут себя в дозволенных рамках, питаются его объедками. Теперь ему показалось, что они много себе позволяют.     

       Антонио не нуждался в поддержке тех, кто неровен с ним рангом, не устраивал его мировоззрением, был чужд поведением. Обычно они нуждались в его благородстве, безграничной щедрости, так как любили веселиться, при этом, не тратиться, что устраивало и его, льстило ему, но до поры до времени. Отныне он считал, что сам Бог велит отличиться, и добавил: - «заслуженно!»      

       В коей веки у него появилась возможность жить безбедно, без проблем, припеваючи, а не существовать, как окружающие, которых, как оказалось, и жаловать не стоит. Уже на следующий день обиды он решил всё кардинально изменить и вжился в новую роль, - упаковал военную форму в чемодан, себя - в смокинг, и…

       -Так теперь будет всегда, - прозаично выговорил он, беседуя со своим отражением, со своим вторым «Я».

       Фраза настолько понравилась ему самому, показалось охватной, объемлющей, что он не поскупился и повторил её при друзьях. Что именно он хотел этим сказать, так никто и не понял - но только вначале, - далее всё разрешилось само сбой.

       После он перестал устраивать посиделки и любые другие развлечения.

       Существование несметного богатства его морально подпитывало, он получал заряд, ходил распетушившись, нахохлившись, особняком, в связи с чем, стал себя чувствовать в своём городке не у дел и он зачастил поездками в столицу.

       В новом обществе Антонио представился в новом образе: старался завести знакомства, с учётом своего положения, входить в контакт с важными и нужными людьми, которые умели пользоваться благами жизни, пока он и ему подобные вояки потом и кровью защищали интересы страны и народа, - неизвестно только от кого.

       Теперь уже ни для кого не оставалось секретом, что в той огненной дуге в выигрыше оказалась как раз таки та самая элита, наплевательски относящейся, как к воюющим, так и к тыловикам, не дождавшимся с фронта родных и близких...

       При прежней отрешённости к богатству, ненависти к богачам, подобный образ жизни быстро засосал в себя Антонио; он тихо-тихо стал к ним притираться, слился в их компанию, и стал строить планы на будущее в ином формате.

       Наряду с теми, которые заняли важные и надёжные посты в госструктурах или устойчивые положения в бизнесе - чаще это были одни и те же люди и группы, - Антонио познакомился с очень интересным старичком, который славился как размером своего капитала, так и странностями во взаимоотношениях с новичками клуба. Но прежде всего он был влиятельным дельцом, владеющим множествами банками и недвижимостью, приобретёнными как раз таки за счёт неоплаченных займов, - одним словом, ничем не пренебрегал.

       Антонио привязался к нему, стал прислушиваться, когда все давно от него отвернулись, так как он порой надоедал с назойливыми нравоучениями, к тому же, был скуп, как никто, что многих не устраивало, даже раздражало.

       -Нет ничего приятнее и роднее богатства, - говорил старец за бокалом виски, которым угостил его Антонио. - Деньги достаточно сильный аргумент, чтобы владеющий ими чувствовал себя непринуждённо, на высоте, не дрожал за репутацию, не стыдился за прошлое, не беспокоился за будущее. Они ублажают как наркотик, и когда их чрезмерно много, зашкаливают амбиции. Звон монет, блеск камней действует на самоощущение собственника столь сильно, что меняется выражение лица, говор, жесты. Даже тосты, сказанные непринуждённо в обычных ситуациях, пусть не всегда приятные для слушателей, преобладают пафосом, и эффективно влияет на статус владельца.

       Старик говорил то, что Антонио сам мог подсказать иному, тем более что не раз всё испытал на собственной шкуре, но когда читал нотацию человек стабильнее, рентабельнее    и    постарше,    то    его    высказывания воспринимались, как академическое образование, как премудрости, как прописные истины, как трамплин для достижения новых высот. Ещё ему стало приятно, что он угощает теперь не неотёсанных дружков из бродячего детства, а чуть ли не самого богатого человека всего края, пусть и утверждённого и признанного афериста. И если вначале Антонио как-то старался скрыть, даже от самого себя, появившееся в нём желания стать богачом, - теперь он думал, незачем стыдиться, играть в прятки, прятаться от естественных понятий и потребностей...

      Таким образом, синдром возвеличивания себя, чем давно переболело новое окружение Антонио, не обошёл и его: он стал жить на широкую ногу, наслаждаться шуршанием денег, - главное, было чем заряжаться. Он хотел идти с ними в ногу, вровень, даже на шаг впереди, к чему привык в прошлом, хоть и бывшие военные в их среде не были в тренде, если не достигли высот по служебной лестнице или ими недостаточно было награблено.

       Всему головой, даже больше чем прежде, были деньги, состояние, пусть не всегда легальное, которое больше почиталось.

        Чтобы быть наплаву, необходимо было доказать состоятельность, заинтересовать нужных людей, сделать вложение во что-то существенное, - лишь тогда все стали бы относиться к новичку должным образом.

       Такой случай, наконец, представился.

       В связи с частыми переделами собственности - либо разорения, либо смерти владельцев, - переходили из рук в руки движимое и недвижимое имущества. Уходили с молотка  фабрики,   портовые   имущества,  лесоповалы, обширные земельные участки. Выигрывал тот, кто во время угадывал ситуацию на рынке, делал вложения - закупал акции по заниженной цене, обходя биржевые проволочки, или просто везло …

       Оттого Антонио изъявил желание приобрести что-то крупное, интересное, в чём ничего не шарил, словом, решил забросить не удочку, а расставить сеть.

       Подобный вызов тут же поднял его в глазах богачей клуба, - и они решили не упускать случай, втолкнуть ему свои проигрышные варианты с недавним торгом. Но старик объяснил причину их рвения, посоветовал быть в таких делах поосторожней, и заинтересовал его акциями на железные дороги.

       -Неважно откуда берутся деньги, друг мой, главное, куда собираешься их вложить, как они расходуются, - добавил старый банкир к прежним наставлениям, после чего поднял бокал в честь их будущей совместной корпорации...

       Предложение было заманчивое. Конечно, старик и о себе не забывал, делал предложение не в обход личным интересам, но Антонио верил ему, так как, в отличие от остальных, он продавал не своё, и предлагал войти в дело на равных паях.      

       Хоть и Антонио многих разочаровал, отмахнувшись от их предложений, учитывая размах, - правда, пока только на словах, - воротилы не посмели идти против него, не стали от него отворачиваться, и заподозрили его в военных махинациях, что, в конечном счёте, произвело положительный эффект…

       Гуэрра был рад происходящим в жизни переменам. Чего не радоваться, если всё потихоньку налаживалось? можно жить, не тужить, и силёнок хватит до ста, и денег - на десять жизней, если только не одно обстоятельство, которое не дало ему долго порадоваться призрачному успеху...

       Однажды, будучи в чудном настроении, перед предстоящим оформлением соответствующих бумаг по владению части земель, в будущем и железных дорог, строящихся на той же полосе, с правом на выкуп, он переспорил новых дружков количеством опорожнённых на ночь бутылок.

       -Ему и море по колено, всё содержимое погреба не хватит, чтобы горло промочить, потому и сопутствует удача, - сказали проигравшие.

      Но в эту же ночь всё обернулось вспять, и удача отвернулась от Антонио.

       Как только уснул, к нему тут же пожаловал непрошеный гость. И это был не плод фантазии драматурга с взрывными идеями с Шекспировским подтекста, типа тени отца Гамлета, а настоящий дух живого когда-то человека, им же оставленного под завалами, - и, по всей вероятности, он жаждал возмездия…                 

 

ПРИЗРАК В НОЧИ

 

       -Каброн! - крикнул Гуэрра в адрес своего сонного сторожа. - Вот я - идиот: нашёл, чем хвастаться? Выпил на бутыль больше, чем все эти охламоны, и не нарадуюсь, как ребёнок. Годы идут, а ума так и не нажил, - выговорил он отрывисто, с отрыжками. Разно-градусные напитки, выпитые ими наперегонки, смешались в нём, булькали, делая обратный путь от живота до горла.

       Антонио встал с постели весь мокрый, как из ванны выходил. Отмыл себя, высушился, и потихоньку стал приходить в себя, но… этим всё не закончилось…

       Подобные сны имеют привычку повторяться: ночные видения стали его тяготить, и конца края тому не виделось. Невообразимое оживление умершего лишило его покоя.

       Антонио не засыпал до первых петухов; если даже удавалось как-то закрыть глаза, то силуэт бывшего сослуживца тут как тут возвышался над головой.

       Он ничего не мог с собой поделать, трудно было адаптироваться к новым условиям, новому порядку.

       Прежде проблем со сном у него не было, - по крайней мере, не припоминал такого. И не то, что «хоть из пушки пали», - как раз таки, будучи воином до мозга костей, он был чутким ко всему, что творилось вокруг: к атакам, к стрельбам, лошадиным ржаньям, людской панике, всяким скокам и отскокам, любому шёпоту и шороху.

       Но так обстояли дела, когда шли ожесточённые бои, а в мирное время он мог целыми сутками отлеживаться без просыпу, что дома на мягкой постели, что в баре за стойкой, что в кузнице у друзей, когда над ухом стучали молотом по наковальне.

       Теперь же, как только клал голову на подушку, начинённую гусиным пухом и покрытой китайским шёлком, опускал отяжелевшие от бессонницы веки, дух адъютанта вновь не давал сбоя, являлся к нему, как к себе домой.

       Антонио просыпался от испуга, весь растерянный. Глаза к утру вылуплялись, казалось, вот-вот выскочат из орбит.

       -Если так будет продолжаться, мне трындец, - проснувшись сказал Антонио зеркалу, в котором увидел человека, которого вряд ли смог узнать, если бы не знал, что перед ним его отражение. - Чему удивляюсь, после того что натворил? Я дважды оставил его подыхать без чужой на то помощи, если не учесть агрессивных крыс, и волков, оставшихся недобитыми после охоты на них на скаку.

       Антонио был в замешательстве: капрал врывался в его сон, и не уходил пока он не вспрыгивал от ужаса.

       Если бы он один?

       Зеркальный образ расплавился, помолодел, - правда, оставался на него похожим, и всё же, это был не он.

       -Сынок, ты поступил нечестно; я бы даже сказал, подло, - озадачило его отражение, после чего Антонио проснулся во второй раз. - «И этот сюда припёрся, - сказал он грубо, не подумав. - Нет бы, навестить меня в лучшие времена, когда было чем гордиться. – Он опять задумался: - Когда они были-то, эти лучшие времена? Я всегда что-то делал не так: воровал, убегал, прятался, убивал, и Марию не раз обидел. Наверное, правду говорили жильцы, что демоны здесь ходят, нет от них покоя. Конечно, не будет, если за каждым из нас грешки водятся. И демоны тут не причём».

       Он был бы рад, валить свои пакости на кого угодно, лишь бы обелить себя, чистеньким остаться, но в этот раз это не удалось.

       Все последующие дни Антонио не выходил из дому, решил повременить и с торгом. Он не спал и не ел, - другое дело, пил, и пил безбожно, что как раз таки ещё больше способствовало появлению в его сознании духов умерших. День ото дня он всё чаще видел во сне и представлял наяву результат своего безразличия, эгоизма, цинизма, беспощадности, отчего становилось ему всё хуже и хуже.

       После трёхдневного добровольного заточения себя в своей золотой клетке, Антонио всё же решил поехать в столицу; подписать, наконец-таки, ту чёртову бумажку, после чего станет капиталистом со всеми вытекающими отсюда последствиями, пока его не опередили…

       В клубе, где должны были состояться нотариальные заверения надлежащих документов, собралась чуть ли не вся элита страны. Все смотрели на него, кто с восхищением, кто с завистью. В охлаждённых ведёрках принесли шампанское, чтобы отметить результат торга.

       Ждали официального завершения оформления. Все уже поставили свои подписи под указанной строкой. Нотариус держал в руках печать наготове.

       Дело оставалось за Антонио.

       Он сел за стол, потянул к себе бумаги, но как только дотронулся пером до всемогущего документа, руки начали трястись. Это увидели все наблюдающие, и не понимали, что происходит. Антонио тупо уставился на нотариуса, сидящего перед ним, но вместо старого седого хрыча с бакенбардами увидел презрительно смотрящего на него капрала.

       Внезапно закрутилась голова.

       -С вами всё в порядке? - спросил нотариус.

       Антонио долго не отвечал.

       -Врача! – крикнул старый банкир.

       -Не надо, - ответил Антонио, обернувшись к нему. - Скоро пройдёт.

       -Посиди на диване, отдохни, выпей воды, - сказал ему один из его партнёров по бильярду.

       -Если всё в порядке, может, сначала приступим к подписанию? - спросил нотариус, торопящийся по своим делам.

       -Нет, не могу.

       -Почему же?.. – спросил он снова…

       -У меня нет столько денег, - ответил Антонио, чем всполошил весь зал. Оставалось догадываться, что тут не так. Он встал со стола и отошёл к выходу.

       После несуразного поведения и странного ухода, много чего говорили в его адрес вслед за ним. Кто-то называл его мошенником, кто-то больным на голову, но больше всех разочаровался, естественно, старый банкир…

       В тот вечер Антонио вернулся в свой город сам не свой и боялся подняться к себе домой, лечь в кровать, закрыть глаза, уснуть, и решил пройтись по городу.

       Всю ночь бродил по безлюдным улицам, чувствовал себя пьяным и без вина. Затем ему опять ничего не оставалось, как опорожнить пару бутылок чего покрепче - опять же в одиночестве, - чтобы облегчить участь, отвлечься от дел, отойти от действительности, мнимой, не дающей ему покоя; поспать, вконец, час-два без видений, странных и страшных.

       Удалось, успокоился, - но всего на час, не больше.

       Опять в животе началось брожение, голова опухла, в душе творилась полная неразбериха: то было тесно, то - пусто, после чего его ещё сильнее заносило в царство мёртвых, и славный адъютант вновь являлся к нему с теми же претензиями. Правда, он ничего не говорил, лишь смотрел на него, но это был не тот восхищённый взгляд, к которому оба привыкли, чем когда-то дорожили.

       Глаза адъютанта дырявили его душу насквозь.

       Грустное молчание весёлого при жизни молодца парализовало психику устойчивого прежде командира, выбивало из колеи опытного и отважного вожака. Такое состояние было хуже любой пытки.

       Сколько бы он ни старался приводить смягчающие доводы для оправдания, в чём прежде был мастак, так и не удавалось разрушить гробовую тишину.

       -Чего молчишь? Говори, что надо! Зачем мучаешь меня?!.. Тебе легко; ты, наверное, устроился в раю? так и сиди себе там, на здоровье! Чего спокойно не сидится, пошатываешь мои нервы, спускаешься, надо не надо, на землю грешную по мою душу… запятнанную?..

       Золото, спасшее его от смерти, теперь выполняло обратную функцию, потому как была первопричиной действий, вернее, коварного бездействия.

       Антонио вставал с постели, невнятно бормоча, не выспавшись, стонал от безысходности. Он сознавал, что так  долго  продолжаться  не может,  до добра всё это не доведёт, - и боялся, что однажды откроет свои секреты, где попало и кому не следует.

       Однажды всё так и произошло, ещё до того, как его начали беспокоить сны. Растерянный, рассеянный герой войны, рассказывая о своём героизме, в новом обществе чуть не выпалил собутыльникам правду о сакральной тайне. Его намёк обескуражил их и следующим утром стали задавать неприятные для его ушей вопросы.

       Придя в себя, он осмыслил ошибку, и объяснил своё полуоткровение, как пьяную дурь под белую горячку. Даже пришлось согласиться, что часто перебарщивает самохвальством.

       Еле удалось выйти из запутанного положения. Он понял, что рано или поздно тому суждено повториться, и вряд ли второй раз удастся увильнуть от ответа и ответственности. Чтобы такое не произошло впредь, нужно с кем-то поделиться, излить кому-нибудь душу, как по поводу клада, так и своего омерзительного поступка, совершённого по отношению к бойцу, не раз спасшему ему жизнь. Но никак не мог определиться, кому можно доверить столь щепетильное дело.

       Первым делом Антонио подумал о друге детства, Марии, - наконец-то, удосужилась внимания. - она не раз доказала, что может быть надёжным другом, что на нее можно положиться, и не жалеть о том. Она много чего знала о его непохвальном, греховном прошлом, и всё ему прощала.

        Вдруг спохватился.

        -Что если она не простит мне мою погрешность? - подумал Антонио. – Я и так часто её разочаровывал. У милосердия, наверное, тоже есть предел допустимого, неразумного.

       Антонио никоим образом не хотел испортить о себе впечатление перед человеком, не потерявшего к нему веру до последнего, что привело бы и без того натянутые отношения к моральному умерщвлению, - оттого, он решил оставить Марию в покое, чтобы не расстраивать её вновь.

       Час от часу становилось нелегче.

       О болтливых собутыльниках он тоже не забывал; боялся, что слухи о его половинчатом откровении могут распространиться и дойти туда, где точно по головке не погладят. Война к тому времени ещё не была завершена, а значит, пришлось бы ответить за содеянное им по всей строгости военного времени. Из-за сокрытия клада можно было горько поплатиться, - поскольку, находясь на службе, он обязан был передать в казну, - не говоря об ответственности за брошенного на произвол судьбы солдата.

       Он окончательно завёл себя в тупик, и чтобы как-то выпутаться из сложившейся ситуации, решил сходить в церковь, исповедоваться.

       Антонио не любил посещать церковь без особого на то повода, а таковых на его памяти, после обмывания или обливания в младенчестве водой, как воспринимал он обряд крещения прежде, не было. Подобные взгляды и послужили причиной тому, что более фанатичные и не менее придирчивые горожане, любящие делать из мухи слона, - а никак человека из обезьяны, - имели довод обвинять его в Дарвинизме, короче, в богохульстве, что, естественно, не приветствовалось в консервативном обществе с устоявшимися религиозными устоями, пусть, нередко фальшивыми.

       Но теперь он за сто милей не видел другого выхода, тем более что после случая в храме, стал уверовать в Бога не меньше, чем религиозно настроенные горожане.

       Оставалось хорошенько замаскироваться, прежде чем войти в храм, так как он не хотел быть узнаваемым, каким был из-за внешности - внушительных размеров, пышных усов, лицевых шрам и глаз, отличающихся не только орлиной прозорливостью и  пронзительностью, но и особой привлекательностью.

       Брутальные черты никуда ни деть, а усы ни за что не сбрил бы, и всё же он кое-как постарался выйти из положения. Перед тем, как отправиться в Божий дом, наклеил на выразительную челюсть слащавую бороду, натянул на себя нечто наподобие церковного балахона и вместо противосолнечных очков, за которыми прятал вечно глаза, надел круглые прозрачные стекляшки, под оптические. Затем он незаметно вышел из дому и зигзагами добрался до церкви, где встретился с епископом у исповедальни…

       Антонио рассказал почти всё, не уточнил только адрес случившегося, как и не упомянул имена участников трагической «постановки». Но в целом смысл был понятен.

       Ответ священника тоже был ясен и краток. Говорил он с принятым в церковной среде пафосом:

       -Сын мой, тебе надо как можно быстрее избавиться от сокровища. Золото - это зло; оно тянет человека в ад, как по эту сторону света, так и по другую.

       Прав был человек в мантии или нет, корыстен или добр, меркантилен или благороден, разбираться он не стал, и решил слепо следовать его совету: счёл своим долгом исполнить, поручение священника, богоугодное дело, и сделать это незамедлительно, пока не свихнулся на этой почве.

       И ничего ему не оставалось, как внести некоторые поправки по поводу найденного клада.

       -Трудно очистить совесть, замаранную кровью сослуживца, так что, корректировки должны быть внушительными, - сказал он своему отражению, вернувшись из церкви.

       Антонио и в этот раз не обошёлся без жребия: перед тем, как решиться на отчаянный, как ему казалось шаг, передоверил судьбу всех золотых одной золотой. Он бросил монету; ответ был ожидаемым: по велению фортуны он должен был избавиться от сокровища, как от камня, привязанного к ногам утопленника. Быть может только тогда им же самим сотворённый призрак оставить своего созидателя в покое.

       И уже на следующее утро он решил избавиться от груза ответственности, лишившего его покоя…

       Сам себе поражался, то он выполнял волю фортуны, то всё делал наоборот, - но теперь, хоть, он и не до конца уверовал в правильность своей затеи, сопротивляться не стал.

       Но куда он должен сдать сокровище, в церковь или государству? - этот вопрос был не менее важен. Сначала думал, отправиться в казенный дом. Несмотря на то, что он стал ближе к Богу, церковным особам не особо доверял.

       -Либо в префектуру, либо в министерство, - сказал он утвердительно. Затем счёл более приемлемым, пригласить высших чинов к себе домой, чтобы и соседи видели его щедрость, когда он торжественно вручит своё состояние во имя благих дел.

       Но оказалось, не всё так просто.

       Только обулся, стал выходить, вдруг засомневался в своём решении, вернулся обратно. Бросился в кресло-качалку, зажёг со второго раза трубку, и, вдыхая серый дымок, задумался.

       Направив взор в зеркало, как часто делал, прищурил глаза и представил, что если сообщит верхам о своём намерении, то его заподозрят в военных махинациях, после чего могут привлечь к ответственности.

       -Даже если обойдётся, я что-то придумаю, неизвестно, как распорядятся моим богатством? Скорее всего, его быстро расплавят между собой вездесущие чиновники, и вряд ли из многомиллионного состояния, с которым я собираюсь легко расстаться, что-нибудь останется на намеченные цели.

       К чему тогда пожертвования? - спросил Антонио у своего второго «Я». - Сидящие на презентабельных креслах, они же вечно голодные крысы (резвее тех, что шуршали в развалинах) - истратят всё добро на личные нужды, а значит, благотворительная миссия закончится, не начавшись.

       Возможно, определённую часть денег они истратят поначалу по назначению, к примеру, на восстановление городской среды, чтобы пыль в глаза пустить. Нанесут слой краски на фасады домов, скорее, на те, в которых живут сами (и на том спасибо), и будут рассчитывать на благодарность горожан, - как минимум, тех, которые живут по соседству. И так как, грызунов всегда больше, чем кажется, и их обжорливые брюхи способны пережёвывать, переваривать всё съедобное и несъедобное, процесс высасывания неучтённых в бюджете денег ненадолго затянется, они быстро иссякнут, и закрома окажутся пустыми. И уже через пару недель, из того, что сдам в казну, останется лишь инкрустированная драгоценными камнями шкатулка, на которую, в свою очередь, тоже найдётся благородный охотник из числа сидящих под надёжным прикрытием…

       Антонио вспомнил генералов, которые со зловещей радостью приняли рапорт о его отставке. С некоторыми из них он встретился затем в среде столичной элиты, когда внедрился в их сообщество. Именно они хотели всучить новичку нерентабельные компании, с покупкой которых сами когда-то прогадали за отсутствием опыта. Они же сидели теперь в других креслах, даже выше прежних, гордо называя себя «служителями народа».

       -Опаснее всего то, что по уразумению узаконенных воротил, я буду владеть неопровержимыми доказательствами об их коллективном притворстве, о поглощение ими теперь уже казённого имущества. При этом одни будут заниматься сочинительством, другие верить (вранью всегда легче вериться, если оно не затрагивает интересы слушателя), что главный жулик – это я и есть; мол, это я не сдал всё по чести, и неизвестно, сколько таких сундуков припрятал в тёмной долине. Недаром же говорят, что гулящая свекровь снохе ни за что не поверит, будь она ангелом небесным. И один Бог знает, чем закончится вся эта компания. Не исключено, что станут преследовать, решат избавиться от озолотившего их человека.

       Прежде Гуэрра не боялся ни врагов, ни хищников, ни акул, ни шторма, - но то было в открытых просторах, лицом к лицу, - теперь же струсил, опять вспомнив детство, дни, когда кучка нелюдей хотели его ликвидировать,   как   потенциального   информатора  или даже мстителя. Страх, отпечатанный на лбу ещё в детстве, проснулся в нём после ночных кошмаров, когда дух адъютанта вероломно врезался в его сон.

       У каждого есть шанс впасть когда-нибудь в детство, если конечно суждено дожить до глубокой старости, но обстоятельства вынудили его торопить время.  

       -Нет уж, с таким жульём лучше не связываться: в гробу хотели видеть лишнего свидетеля, что те, что эти! Но проблему, которой сам себя обременил - боюсь, на всю жизнь, - нужно решить как можно скорее; нельзя пускать всё на самотёк. И никоим образом нельзя обличать себя: всё надо сделать так, чтобы комар носу не подточил, - подытожил Антонио свои выводы, и стал заново заполнять трубку. Он счёл единственно правильным решением, заняться благотворительностью без участия чиновников, собственноручно помогать нуждающимся, которых нетрудно представить, как много за последние годы развелось.

       Слова словами, выводы выводами, но Антонио был ленив по отношению ко всему, что не касалось его привычных интересов - войны, выпивки, азартных игр и женщин, обнажённых, страстных, и счёл правильным, поручить это дело другим, а для этого он вынужден был вновь отправиться в главный храм города. Но в этот раз не с пустыми руками.

       При привычном хвастовстве, желании выделиться, записаться в герои, Антонио был вынужден делать всё инкогнито, - а то, чем чёрт не шутит, за ним и слежку могли установить, вести на него охоту, - и он вынужден был опять замаскироваться.

       Простое посещение храма и разговор втёмную со священником, через скрытую завесу исповедальни, не излечили душевную рану сполна, оттого Антонио согласился передать находку под юрисдикцию церкви, и перед тем как распрощаться с богатством, он тщательно оговорил раскладку будущих расходов с главой епархии.

       По договорённости половину от пятизначной суммы определили на приют для сирот и на лечение больных при церковном лазарете - благодаря чему, удастся расширить стационар, обеспечить больных медикаментами и питанием, вследствие чего, улучшится за ними уход; другую половину, также, по обоюдному согласию, решили израсходовать на реставрацию храма…

       Золотых, отлитых государственной казной задолго до нахождения, вначале прошлого века насчитывалось в сундуке, как и было обещано, ни много, ни мало, ровно десять тысяч штук, с учётом монеты, оберегшей его от вероломной пули. Общий счёт не раз им был проверен и облюбован, но перед тем, как передать их в церковь, он, не насытившись прежними подсчётами, посчитал их вновь. Тяжело было расставаться, - с чужим добром несложно сродниться.

        Он выкладывал кругляшки на стол столбиками по сто штук, и не ленился, протирал, если они не так блестели.

        Упаковав сундук, Антонио вспомнил, что кое-что забыл оговорить, о чём пожалел. Он предположил, что продав шкатулку с драгоценностями, они выручат про запас куда больше, чем все золотые; и задался вопросом:

       -Интересно, куда потратят деньги, вырученные от продажи шкатулки и её содержимого?.. Не присвоят ли себе, как те же чиновники, которых едва удалось обойти?.. Нет, нет, наш епископ не такой хапуга; да, и куда ему в его-то возрасте?.. одна нога здесь, другая - там, и никуда не выходит из церкви. Так что, нет причин сомневаться, что их истратят в угоду себе, а не на оговорённые надобности… иначе, чего я всё это затеял?..

       Будучи незнаком с церковными приоритетами, он не предположил, что священнослужители ни при каких обстоятельствах не пожелают расстаться с такой дивной красотой ради какой-то выручки или пожертвований в адрес нуждающихся; скорее всего, пошлют в столицу и передарят архиепископу, а те, в свою очередь, отправят в Ватикан, услужить папе.

       Позже так и поступили. Отлили из части золотых монет соразмерный крест, вставили по центру самый дорогой из камней, имеющихся в шкатулке. Затем поместили в шкатулку в бархатной обвёртке бордового цвета и отправили за океан…

       Что же касается монеты-хранительницы, о чём тоже не счёл важным обмолвиться, Антонио думал-думал, поцеловал с обеих сторон и вновь запрятал в карман.

       -А это – моя доля. Думаю, из-за одной кривой-косой железки, Бог несильно меня накажет; к тому же, цифра с четырьмя девятками тоже звучит звонко, пусть она и четырёхзначная. Лучше оставляю на память, не продам, не расплавлю и ни на что не обменяю, даже если придётся морить себя голодом или гнить в земле, тем более что однажды уже пообещал, не расстаться с ней до гроба.

       Таким образом, Антонио сдал в церковь всё своё состояние, оставив себе одну исковерканную монету…

       Самолюбие его, конечно, тоже никуда не делось, и чтобы заговорили о его заоблачном благородстве в будущем, после смерти, хотя бы в похоронных речах, он оставил в выдвижном ящике записку с откровением, где  описал свои деяния, - но только хорошие, ни словом не обмолвился об адъютанте. Только после этого, наконец, успокоился. Правда, ему и впредь не спалось, - но на то была другая причина, сладостная…

       -Кто знает, может, придёт время, и меня причислят к лику святых, - выпалил Антонио, делясь с собственным отражением, и над головой в его воображении, просвечивался нимб.

       Естественно, что он был не прочь поделиться с кем-то и при жизни, насладиться восхищёнными взглядами, наслушаться комплементов, и когда его уже не станет, и не сможет повлиять на текущие события, кто-то занялся восхвалением его безупречной персоны.

       Такой человек, в конце концов, нашёлся, - подумал Антонио, и эта была опять же женщина…

       -Сколько же ты оставил себе? - спросила она, широко раскрыв глаза после услышанного.

       -Представь, нисколько, - ответил он, гордясь своим бескорыстием.

      Но это произойдёт намного позже, пока же в его жизни пошёл сбой: его отношения с новоявленными влиятельными друзьями складывались не так гладко, как предполагал. Антонио не мог идти с ними нога в ногу, а о главенствовании, чему привык, и чем питался, как солнечной энергией, не могло быть и речи. Желания приобретать акции, закупать земли, фабрики и прочие бизнес выдумки в один миг превратились в мыльный пузырь,  -  и  остались  в  тени,  что,  в  конечном   счёте, отдалило его от нового сообщества, и он был вынужден вернуться к истокам.

       С тех пор Антонио и в смокинге, в который переоделся второпях, стал чувствовать себя неуютно, не в своей тарелке. Убедился, наконец, что старый друг лучше новых двух, и потому решил встречаться с прежними друзьями. И прежде чем отправиться к ним, распаковал чемодан, достал китель песчаного цвета, вернул себя в былой вид.

       -В наши годы всё только начинается, - сказал он в старой компании, когда собрал всех для примирения, и старался всё сделать так, будто не было обиды, и повод он придумал беспроигрышный - празднование именин, Антонио стукнуло сорок пять.

       Были, конечно, и другие причины для радости, про которые пока он не думал распространяться; лишь заявил, что собирается начать всё с нуля, строить своё будущее на прочном фундаменте.

       -На что это он намекает? - спросил у сидящих рядом с ним друзей и братьев его главный соратник во все времена, старший из кузнецов. После перемирия они вернулись к прежним делам, принялись за реставрацию церкви, в связи с чем, могли видеться чаще, - от работы до дома было два шага с небольшим.

       Но Антонио всё это время не встречался с ними, стал игнорировать их из-за пары друзей-пьяниц, не умеющих держать язык за зубами, - и не совсем даже друзья, а так, придатки. Да, и другие, когда над ним подшучивали, тоже поддерживали их, не пренебрегали хихиканьем.

       -Кажется, наш друг решил остепениться? - высказал предположение хозяин таверны. Он был единственный из его круга, кто видел ту девицу, в которую Антонио втюрился, - как светились глаза, когда посматривал на неё неустанно, когда она проходила мимо его балкона, но тоже пока помалкивал.

       -Дружище, правильно делаешь, если, конечно, не шутишь, - поддержал его сидящий напротив. - Не стоит превращать остаток жизни в гротеск для строптивого холостяка, и надо заводить детей, пока есть порох в пороховнице.

       Приятели, большая часть которых давно были женаты - кто по второму кругу, кто по третьему, - не ожидали такого признания от первого гуляки города, и не поверили своим глазам, если бы оно было заявлено раньше.

       После того, как Антонио заподозрили в физической несостоятельности, стали относиться к нему как к изгою. Теперь только они поняли причину его отчуждённости, и поддержали его начинания, хоть и ничего конкретно он не сказал. Но жребий был брошен, образно говоря, в действительности же, для него это был единственный вопрос, который он не мог доверить на шалость судьбы. Остерегся, не бросил монету. Зачем затем терзать себя, если она не той стороной откроется, чем поставить под сомнения судьбу будущих детей. Пойти против жребия, как часто он делал, тоже дело ненадёжное. Антонио понимал, что откладывать некуда, да и незачем; пора взяться за ум, как отметил сосед, детишек заводить, пока детородный орган не даёт сбоя, не заедает подобно ржавому ружью.

       Главное, он удосужился выбрать спутницу жизни.

       В отличие от прежних заоблачных задумок, которые давно  уже  достиг,  на  этот  раз  он  решил реализовать вполне реальные планы. И тому способствовало, не то, что он насытился прелюбодеянием и собирался вести праведный образ жизни, а то, что искренно влюбился и хотел оставшуюся жизнь посвятить своей избраннице.

       В сущности, именно она своим появлением и стала причиной актуальности новой повестки дня. Всё произошло в мгновения ока, как только увидел её, и благодаря этой встрече не пришлось составлять список кандидаток на пустующую вакансию.

       Пока Антонио держал свой выбор втайне от всех, закадычные друзья, узнав о переменах его жизни, подумали на Марию.

       Он же про неё даже не удосужился вспомнить.

       Теперь перед ним стояла другая задача: как выйти к той, о ком неизвестно даже узкому кругу знакомых.

       Предполагаемая невеста тоже не ведала в точности о серьёзности его намерений, но интуиция подсказывала ей, что никуда он не денется, и рано или поздно явится к ней с прошением руки и сердца, так как, чувствовала, что удалось ей пленить его своим очарованием.

       Антонио тоже был уверен в ней, и в себе, конечно, в первую очередь; думал, она ему ни в коем случае не откажет, - и ничего странного в этом не было. Чем он не жених для первой красавицы города? В ратном деле у него - героическое прошлое; в любовных похождениях – большой опыт, и такой, что позавидовать можно (похотливость мужчин в этом городе был больше плюс, чем минус), и то, что не получилось с бизнесом, не беда, безбедно проживут на вполне благополучную пенсию.

       Ко всему прочему, ему никто ни в чём никогда не отказывал, отчего, и оптимизма ему было не занимать…

 

 

МАРИЯ

 

       После провода шествующих в храм, взглядом, Антонио ещё долгое время проторчал на балконе, покуривая в раздумье трубку; затем выкрикнув сверху рупорным басом, предупредил дружка из нижнего этажа напротив, что собирается вечерком наведаться к нему в компании друзей, и попросил приготовить что-нибудь эдакое, от чего все останутся довольны.

       -Может, рыбину поджарить?.. свежую, только что привезли, - предложил трактирщик, как всегда, размахивая руками.

       -Не хочу я рыбу; нарыбился в молодые годы так, что на всю жизнь хватит.

       -Не уж-то не хочешь молодость вспомнить.

       -Не так я стар, чтобы о молодости горевать. 

       -А я в этом и не сомневаюсь, особенно, в последнее время…

       Антонио пропустил мимо ушей откровенный намёк в конце его речи, не уловил также многозначительный взгляд с периодичным морганием.

       -Приготовь-ка нам лучше, что-нибудь колоритное: много мяса, жареного, перчёного, и обязательно мою любимую, «тамале», и вынь наконец из потайного погреба пару ящиков вина, почтенного возраста.      

       Антонио задумал отметить предстоящие перемены в жизни; объявить имя похитительницы его покоя, организовать своего рода мальчишник в весёлой шумной компании, с друзьями, готовыми по первому зову прийти на помощь для поглощения дорогостоящих напитков за чужой счёт. Подобным образом он любил праздновать всякую радость, и если не было таковой, сам что-нибудь да придумывал.

       О причине намечающегося веселья пока Антонио ни словом не обмолвился, но соседу и не понадобились подробности, - он давно догадался, что к чему, и продолжал разбрасываться экстрасенсорной риторикой.

       -Вижу, цветы ваши раскрылись, сеньор полковник? - любезно отметил он, чем, в конце концов, доконал Гуэрра.

       -Эй, флорист недоделанный, с каких это пор ты стал цветолюбом? - спросил Антонио. - Я думал, тебя интересуют только те растения, которые прилагаются к твоим харчам, и не предполагал, что мои камелия тебя заинтересуют. - После этого обернулся к цветам, украсивших его балкон, и восторженно добавил. – Но, в общем, ты прав: красиво - аж, завораживает.

       -Красоту ничем не прикроешь, хоть под чёрный балахон запрячь.

       -Причём тут балахон? Я их не собираюсь прятать, пусть все любуются.

       -А притом, что я говорил не об этих цветах.

       -О каких же?.. Сам что ли начал выращивать?.. Если так, то правильно сделал. Я тебе давно об этом говорю.

       -Нет, дело не в цветах.

       -В чём же?

        -Имею в виду, что тесто поднялось, пора булочку отправить в печку.

       -Чего всё воротишь вокруг да около?!

       -Хочу сказать: дело - в шляпе…

       -Опять он за своё. Куда ты клонишь? Говори яснее!

       -Дело, кажется, продвигается к свадьбе?! – Он, наконец, заговорил открытым текстом.

       -К какой такой свадьбе?

       -Вашей.

       -Ты что, блинов объелся? с чего ты взял? - Антонио стало не по себе оттого, что не сможет удивить друзей новостью, когда все соберутся, и узнают о том не от него самого, а по распространившимся по городу слухам.

       -А я всё утро за тобой наблюдаю…

       -Ну и что, что наблюдаешь? Разве я первый раз на балконе торчу?

       -Не первый. Как раз с тех пор и догадался, что с тобой происходит. Ты и раньше смотрел на кое-кого восхищённо, но сегодня определённо превзошёл самого себя: возобладала уверенность, когда кое-кто прошла около моей таверны, вернее, твоего балкона. Твои глаза так заблестели, что аж мурашки по коже поползли. Так что, и дураку ясно: всё давно уже решено.

       -Ах ты, проказник! Тебе, как вижу, заняться больше нечем? всюду нос свой длинный суёшь.

       -Что же мне остаётся делать?.. Одни мои клиенты при делах и пока не проголодались, другие ещё долго не придут в себя после вчерашнего кутежа…

       Антонио не стал ничего приукрашивать, не успел, его опередили, оставалось подтвердить затейливое подозрение соседа глухим молчанием.

       Таким образом, старый добрый приятель, который не любил уточнять своё происхождение, стал предвестником свежих вестей, опередив разносчиков сплетен, живущих с ним по соседству…

       В это время Антонио обычно спускался в таверну, позавтракать, но в этот раз, в связи с неожиданным разоблачением, отказался даже от кофе, - ему жутко не хотелось становиться объектом пристальных наблюдений раньше времени.

      «Как пить дать, станут пялиться, завалят вопросами, - подумал Антонио, - и неизвестно, как надо на их дураческие шутки реагировать. К тому же не всё готово для ответа, - сам до конца ещё не разобрался, как всё устроить, не попросил руки у виновницы и не получил её согласие.

       Он вспомнил тот неприятный день, когда друзья подшучивали над ним, смеялись над выдуманной ими его физической слабостью, после чего долгое время не общались. И если, не дай Бог, она ему откажет, подобное может повториться, невольно подтвердится их подозрение.

       Антонио вдруг засомневался в том, в чём уверен был до последней минуты. - «Ежели толстяк обо всём догадался, то наверняка выложит всем всё до моего появления. А раз так, то точно нельзя откладывать с признанием… по сути, и незачем. Если она согласится, то я подтвержу слова толстяка, если откажет, то сам засмею его. И вообще, чего резину тянуть? ведь, я так и так собирался это сделать не сегодня, так завтра».

       И если до намёков соседа он ещё мог отложить всё на потом, теперь на передышку времени не оставалось.Антонио отправился на площадь, чтобы решить неотложную задачу в срочном порядке, поставить вопрос ребром, - иначе, простая на первый взгляд вещь с каждой минутой становилась трудно-разрешаемой...

       Пока не закончился молебен, и его предполагаемая невеста слушала проповеди, он решил дождаться её на площади, и стал прогуливаться перед церковью.

       Впервые у него назрело желание полюбоваться тем, как и куда, расходуются его благочестивые деньги…

       На фасадах церкви, как и с внутренним убранством, дела шли к завершению, и уже начали разбирать леса. В скором времени планировалось завершить переднюю часть, что его вполне устраивало.

       Пока же реставраторы - художники, скульпторы, строители, приглашённые большей частью из чужих краёв, наносили последние штрихи.

       Помогали им также и местные рабочие.

       В той душегубной жаре все работали, укрываясь зонтами, сшитыми из отслуживших свой срок парусов, которые сливались под небесной синевой с белыми пушистыми облаками. А мастера в рваных одеяниях под белым и синим покровом смахивали на пиратов Карибского моря, с которыми ему часто приходилось сталкиваться в былые времена, когда он бороздил моря и океаны.

       Воспоминания вернули его в прошлое, во времена, когда он был юнгой. Как затем поднялся по карьерной лестнице, и стал помощником капитана, даже заменил его на последнем плавание, когда тот слёг лихорадкой, и продержался, как при сильных штормах, так и при долгом штиле. - «Девятый вал нипочём, если руки крепки и сильна воля», - говорил  ему  его  капитан,  что  стало для него главным жизненным кредо. Он видел себя главным морским волком океана, но из-за того, что больше пёкся о личном составе, нежели о судоходном грузе, выгоде хозяина, все его геройство закончилось тем, что он остался без денег, ещё и понизили его до матроса.

       Естественно, он предпочёл увольнение.

       Неистовое желание стать самому себе хозяином на морях и океанах так и осталось для него несбыточной мечтой. Пришлось идти на поводу времени - не совсем с корабля на бал, и всё же, удалось осуществить свои планы на суше. Ничего другого ему не оставалось. Нужно было мстить за отца, затем и война началась не на море, а на суше, куда он отправился, подобно странствующему рыцарю, воевать с придуманными, чёрт знает кем, врагами…      

       Но как бы там ни было, прошлое тем и отличается, что всегда оставляет в душе положительный резонанс, если только оно не запятнано несмываемым позором. Хотя, наверное, и такой казус касается тех, которые ставят гордость выше прочих амбиций...

        У излечившихся от ран стен он неожиданно для себя встретил Марию, которая должна была находиться в храме. Её вызвали из церковной службы, когда один из мастеров свалился с лесов и переломал рёбра…     

       Опыт ухаживания за больными у неё уже был. Всё своё свободное время она успешно присматривала за тяжелобольными в приходском лазарете. Мария пока не была полноправной служительницей церкви (видимо, на что-то ещё надеялась), но это не мешало ей принимать участия в благотворительностях, организованных под эгидой церкви. Все знали, что она рождена для  добрых дел, не сомневались в её истинном предназначении, в намерении бескорыстно служить Господу и людям, - посему обращались к ней даже чаще, чем к лекарю или святому отцу.

       С помощью мастеров, она перенесла пострадавшего с места падения, уложила на спину и послала за лекарем, после чего стала утешать сына упавшего, его же подручного.

       Отсутствие Марии в молебне не удивило Антонио, лишь слегка озадачило. Ему не хотелось, или, скорее, он не был готов к тому, что она станет свидетелем его встречи с Анной, - и неизвестно, как всё сложится, как она к этому отнесётся. Он почувствовал за собой вину в том, что столь ответственный шаг он предпринимал в неведение от неё, - и это после того, что она для него сделала. Но немного поразмыслив, он счёл такое совпадение Божьим напутствием, и смело шагнул к ней. - «Пока не поздно, можно всё исправить», - подумал он вконец.

       -Как поживаешь, Мария? – спросил Антонио, застав её врасплох.

       -Спасибо. У меня, Слава Богу, всё, хорошо. Ты как? - ответила Мария, не отходя от пострадавшего. Её голос звучал не радужно, холодновато; взглянула на него как бы ради приличия и отвернулась.

       -Тоже ничего…

       -Решил стать ближе к Богу, или прогуляться вышел? - спросила она, продолжая ухаживать за больным.

       -Наверное, с каждого понемножку. Но, по правде говоря, хотелось бы поговорить с тобой, признаться кое в чём.

       Вначале Мария стала колебаться, не знала, стоит ли глубоко копать, тем более что была занята. Но решила, не упускать возможность поговорить с ним после столь долгой разлуки, живя в одном городе, пусть и на разных концах улицы. - «Вдруг что-то важное скажет», - подумала она про себя.

       -И что тебя так гложет?

       -У меня новость.

       -Интересно, какая? Тебя наконец-таки произвели в генералы?

       -Нет, не это… и вообще, зачем мне генеральские эполеты?

       -Как зачем?.. Ты же всегда хотел им стать, стремился ввысь.

       -Много куда я стремился, кем только не хотел быть? Увы, невозможно объять необъятное. К тому же, война давно закончилась, теперь всем начихать, кто какие носил погоны, под чьим флагом служил, за что проливал кровь.

       -Смотря, ещё чью?

       -…ну… что сказать? и в этом есть доля правды.

       -Но ты, наверное, скучаешь по войне; никак не можешь свыкнуться с обыденной гражданской жизнью?

       -Почему же?.. тебе ведь известно, что я бросил воевать ещё до того, как война закончилась. Правда, и перемирие заключили всего неделю спустя после моей отставки; так что, скорее, напрасно поторопился.

       Мария редко видела Антонио, и то издалека только, но кое-какие сведения доходили и до неё. К примеру, она знала, что Антонио не прекратил выпивать, что её естественно огорчало, но радовало то, что он перестал посещать  публичные  дома,  не  знала  только, по какой причине ловелас номер один вдруг стал сторониться женщин.

       Конечно, слухи о его заинтересованности к некой сеньоре, наполовину тёске, не обошли и её, но ей не очень-то верилось (или не хотелось верить) в то, что он мог в кого-то втюриться, пожелать её, при этом так тупо бездействовать. Ей казалось, платонические отношения и Антонио понятия несовместимые, и даже если могло с ним произойти такое, то на месте женщины для души, она могла представить только себя.

       -Раз тебя не тянет воевать, почему всё мальчишку из себя строишь, не можешь определиться?

       -Вот это ты удачно подметила: прямиком подошла к моей мысли. А то, я не знал, с чего начать. - Понемногу он смог себя настроить, а её заинтриговать. - Думаю, ты будешь рада, услышать то, что сейчас скажу. Я принял судьбоносное решение. Короче говоря, намереваюсь жениться, обременить себя, так сказать, семейными узами.

       -И кто эта счастливица, с которой ты собираешься связать себя навеки?

       -Мария, - произнёс он имя возлюбленной, пропустив первую часть имени, - и сам недопонял, преднамеренно это сделал или нет.      

       «Слава Тебе, Господи! Наконец-то! Свершилось! - чуть не выкрикнула Мария, но решила утаить чувства. Промолчала, сочла важным поскромничать. Но как она не старалась скрыть своё волнение, в её глазах заметно загорелся огонёк давно погаснувшей надежды. - Чему радоваться? - подумала она, - ещё надо уточнять, о какой Марии идёт речь».

        Она была в ожидании прикосновения, словесного, конечно. Возможно, не отказалась бы и от телесного, но такое могла позволить себе в другое время, при других обстоятельствах. И всё же боялась не устоять перед его обаянием, хотела дотронуться до него, и чуть не потянула к нему руки. Еле сдержалась. Как истинная католичка, она не могла выйти за рамки приличия, ещё и перед храмом, через витражи которого смотрела на них мраморное изваяние Девы Марии.      

       Мария была польщена: довелось, наконец, дожить до того счастливого дня, о котором мечтала всю жизнь. Каждодневные молитвы, произнесённые в течении долгих лет, и свечи, которые ставила в церкви у подножья Святой Марии, воистину, удостоились, внимания. Она даже забыла об искалеченном мастере, за которым должна была ухаживать.   

       -Я прослушала. Кто твоя избранница?.. - спросила она с трепетом, хотела ещё раз услышать своё имя.

       -Анна-Мария… тёска твоя… дочь Анны-Лизы, - с удовольствием повторил Антонио имя возлюбленной, дочери бывшей возлюбленной, недоумевая, что в это время чувствует самый близкий ему человек. Не подумал, что, уточняя происхождение избранницы, ещё сильнее бьёт по самолюбию почти родного человека.

       «Кто-кто? - хотела переспросить Мария, но какой смысл, если избранница не она, а другая? зачем рыться в чужом белье, если и так всё ясно. - На молоденьких потянуло. Боже, какой позор. Значит, правду говорили бабы, когда все уши мне прожужжали».

       К её скрытому возмущению добавилась обида, как за себя, так и за выжившего из ума старца, каковым он представился ей рядом со смазливой похитительницей чужих женихов.

       Любая любящая женщина, впрочем, и нелюбящая, считает всех конкуренток нечета себе, не достойными своего избранника. Что же до дочери прославившегося в обществе сомнительным нравом женщины, то тут и добавить нечего.

       -Ты, наверное, её знаешь; она тоже часто ходит в церковь. Сегодня как раз за тобою шла.

       Антонио не соображал, что несёт чушь, что хождение в церковь слишком слабое утешение для женщины, пусть даже сильно верующей, которая всю свою жизнь прождала его возвращения.

       -Что, в общем-то, я хотел сказать?.. Ах, да: ты мне самый близкий человек - родни у меня как бы с роду не было, - и мне важно получить твоё благословление…

       -Что я могу сказать, если всё уже решено?.. Будьте счастливы. Бог в помощь....

      Стараясь ответить как можно доброжелательнее, она произнесла своё пожелание неискренно, формально, - посмотрела в глаза, в которые была безудержно влюблена, и отвернулась, как от чего-то неприятного, чужого. Она вернулась в церковь, забыла, что должна была отправиться за больным в лазарет…

       В отличие от детства и юности, когда она всё время умничала, потакала ему, старалась его перевоспитать, переделать, она стала жутко несговорчивой. Прошла любовь или нет, сама точно не знала. Если даже и остался отголосок чувств или простая привязанность к мечте, то и они были не слабее тех, которыми восторгаются, которым посвящаются стихи, чем и она в своё время грешила втайне от всех, и в первую очередь от Антонио, потому как, крик её души посвящён был ему, ему одному.

       При всей внутренней энергии, принципиальности, напористости она оставалась стеснительной по поводу чувств, как в свои десять и тринадцать, когда они виделись каждый вечер, и которые остались в её памяти, как самые счастливые дни.

       Несмотря на то, что Мария была в курсе почти всех похождений Антонио, и считала их порочными, она закрывала глаза на его нескончаемые пакости. Ведь, когда-то она простила ему и воровство, что считала самым тяжким из всех смертных грехов. Она думала, что все остальные грехи, и убийство, и прелюбодеяние, и чревоугодие, и прочие, даже обыденная ложь, связаны между собой с желанием красть, присвоить чужое, - и думала, что если из этой цепи исключить воровство, всего остального можно избежать. Потому и вернула она краденную трубу на место, не воспользовавшись ею по назначению.

       Что же до первого поступка Антонио, благодаря чему они и познакомились, то он тогда был мал, сирота, сорванец, всё списывалось на его шаловливость, не дозрелость, - но она до сих пор смотрела на него, как на неполноценного взрослого, если только не учесть её стремление стать ему супругой. И, тем не менее, Мария была привязана к нему, скорее, как старшая сестра младшего братишки; как мать - к своему чаду; хотела оберегать его от всех напастей, как фея-защитница, как ангел-хранитель.

       Она любила Антонио, быть может, не так страстно, как это умеют опытные женщины, как его бесчисленные любовницы. Хотя, такие звоночки тоже имели место, когда представляла его в объятиях других женщин, особенно, небезызвестной Анны-Лизы.

       Прежде она верила, надеялась, что как бы Антонио не был увлечён другими женщинами, настанет день, и он осмыслит пагубность греховной жизни, явится к ней за прощением, - и, будучи помилован, попросит её руки и сердца. Ей, как и многим женщинам, желающим, быть любимыми, казалось, что если хоть раз любимый испробует на вкус её алые губы, разделит с нею ночь, перестанет думать о других женщинах, - но в отличие от остальных конкуренток, лёгких на подъём, она не могла подпустить его близко к себе до церковного венчания. Одно время она думала, что и Антонио того же мнения, ценит и её, и её предостережения, - иначе, почему не предлагает ничего зазорного, запретного, не бросается целоваться, обниматься, когда они далеки от чужого взора, никого нет поблизости, и ей не приходило в голову, что он смотрит на неё совсем другими глазами…

       Мария держалась за него так долго не потому, что не за кого было выходить, как отдельным сверстницам, не блещущих красотой, которым, по тем или иным причинам, оставалось, либо заточить себя в монастырь, либо стать женщиной для всех. Теми и другими становились чаще девушки, потерявшие невинность, не перешагнув порог церкви. Ещё хуже приходилось тем, которые не только не смогли сохранить невинность, но и не удалось предотвратить нежеланную беременность.

       Но ни то, ни другое её никоим образом не касалось. Она была чиста, желанна, всегда была безукоризненна во всех отношениях, находилась на почётном месте, славилась порядочностью, - её никогда не примечали в связях с представителями противоположного пола. Никто не посмел бы, навешивать на неё ярлыки непристойности. В среде девушек к выданью она крепко утвердилась на верхнем пьедестале целомудрия.

       Многие предвкушали себе, что им удастся взять эту неприступную крепость. Одни собирались брать её в жёны, и прожить с нею счастливую жизнь до глубокой старости, другие хотели видеть её своей любовницей, в основном женатые, - хотя, и среди них были желающие сменить на неё матерей своих детей.

       Среди ухажёров-неудачников были и давние друзья Антонио. В список потенциальных женихов попали также братья кузнецы, - причём, все трое бросали свою сеть в секрете друг от друга.

       Тайны раны-поздно перестают быть тайнами, и каждый следующий, узнав о желании братьев, молился, чтобы она не дала согласие другому; ибо в этом случае, пришлось бы возжелать жену ближнего, - ближе некуда. Вначале каждый надеялся, что рано или поздно добьются своего, и пока пытались, убеждались в обратном, в силе притяжения, которое она испытывала к другому.

       Хозяин таверны даже не попытался выразить к ней свои чувства, боялся, что не удастся заполучить согласие Марии, - и так и не женился.

       Мария не поддавалась ни на чьи уговоры и уловки: охотники до неё всегда оставались для неё чужими.

       Все, в конце концов, осознали, что причиной её замкнутости и отчуждённости был Антонио Гуэрра, и потому его появления в городе часто разочаровывало их, как и радовало внезапные исчезновения.

       Каждый из них думал, что отсутствие конкурента, даст шанс, вздохнуть полной грудью, удастся, наконец, заполучить набожную недотрогу. Но, невзирая на пристрастность романтиков, поющих под её окнами серенады или танцующих пасодобль, на настырность самодовольных богачей, мерящих своё превосходство толщиной кошелька и цифрами на банковских счетах, она всем указывала на дверь.

       Воодушевлённая мечтательница ждала своего принца на белом коне, и в один прекрасный день он объявился в городе на прекрасном жеребце, пусть даже в чёрном, как смола.

       Мария, окрыляясь, смотрела на стройного всадника, щеголяющего верхом по главной улице города в её сторону. Она была без ума от счастья, представила, как он подойдёт к ней, возьмёт её на руки, поднимет, как пушок, посадит впереди себя, или сзади, неважно, и увезёт, куда глаза глядят. С ним она готова была отправиться хоть на край света. Главное - вместе, вдвоём.

       Антонио приблизился, почтительно слез с коня и шагнул к ней.

       Вся улица замерла; что женщины, что мужчины, наблюдали за ними, кто восторженно, кто c завистью.

       Он поздоровался, наклонился до полного сгиба, поцеловал её руки и спросил:

       -Как поживаешь, Мария? - на что, получив ответ кивком головы, пожелал ей удачи, затем снова влез на коня и отскакал.

       Нетрудно было понять, куда Антонио направился. В том направлении, по которому он удалился, находилось Казино и небезызвестный «Земной Рай»...

       -Чего нюни распустила? - спросила у Марии её подруга, наблюдающая за нею с большей завистью, чем даже другие. – И на что это ты рассчитывала? ведь, конь-то у него вороной; а принцы к принцессам своим на белых конях приходят, - и то, такое, наверное, случается только в сказках.

       Она не первый раз попадала в неловкую ситуацию, - несмотря на это, не прекращала о нём думать, верить в него, продолжала ждать.

       Антонио никогда не подводил Марию, но только наполовину. Он возвращался, и каждый раз выглядел свежее, здоровее и солиднее прежнего. Она думала, что он изменился, повзрослел, возьмётся за ум, а там и венчаться можно, но её планы всё время откладывались на потом, на неизмеримое будущее…

       Затем началась война, и она ещё больше отдалила его от неё, как и от городской суеты. Если до этого он исчезал на день, на два, то теперь отлучки его становились чаще и длительнее.

       Антонио встречали, как героя, когда он появлялся с известием о новых военных успехах. О его геройствах шла молва по всему краю. Его возвращению рады были все, и в первую очередь, Мария. Но её тяготило, что вся атрибутика его славы связана с кровопролитием, - и успокаивала себя тем, что он вернулся целым, невредимым. Но, по сути, радоваться ей было нечему: не до неё ему было, его всегда тянуло от боевой славы к дурной.  

       Антонио был занят только собой: выпивал, играл в карты, наслаждался обществом непристойных женщин, и вновь исчезал. Так было до войны, так продолжалось и после. Не зря он прославился в городе первым распутником.

       При этом Мария всё равно не теряла надежду, до последнего уповала на милость Всевышнего и на его разум. Больше силы в женской груди, чем у пары волов, - говорили мудрецы, и она всё это испытала на себе.     

       Многие знали про чувство, которое она испытывала к нему, кроме слепца, не видевшего дальше своего носа, - и когда ему намекали об этом, он всячески возражал, старался ставить всех на своё место, наивно полагая, что все кругом заядлые сплетники, и несут чушь…

       Прошло четверть века с его возвращения в родной город после долгого плавания, но Мария так и не дождалась от него чего-то дельного, оттого, всегда казалась угрюмой, - и из самой желанной девушки у всех на глазах превратилась в старую деву. Хотя, если присмотреться повнимательнее, легко можно было заметить, что под пеленой грусти и гаснувшей надежды запряталась былая привлекательность. Один шаг с его стороны, и её глаза вновь излучили бы свет, она превратилась бы в прежнюю милую женщину, стала бы объектом похвалы и притяжений. Но Антонио увлекался женщинами, не запрещающими ему встречаться с другими красотками, что его вполне устраивало.

       И главной распорядительницей его времени, как и чувств, была долгое время Анна-Лиза...

 

 

 

ЛИЗА

 

       Что же до среды, известной публике публичностью, то самой эффектной, желанной, оттого, востребованной, считалась в недалёком прошлом небезызвестная Анна-Лиза, которая из-за перечисленных выше достоинств, всё время была нагружена работой…

       Женщины-ревнивицы, в число которых входила, естественно, и Мария, ненавидели самую смазливую красотку, - поносили её, обзывали вертихвосткой, блудливой, порочной, дешёвой шалашовкой, как и на самом деле считали; ревновали к ней неотёсанных женихов и мужей попрыгун, точили на нее зуб. И когда отчаянные домохозяйки чувствовали в супружеском ложе незыблемый холод, в первую очередь винили её одну, даже если не заставали с поличным, не находили, к чему придраться…

       Не спасала Лизу от порчи и проклятий даже то, что она была не единственной в своей отрасли звездой, и далеко не дешёвкой, наоборот, славилась непомерной дороговизной, была не всем по карману, и в отличие от прочих куртизанок, она одна имела право на выбор клиента.

       Такое верховенство позволяло ей жить, отчасти, и своей жизнью, и единственный, кому уступала себя без вознаграждения, а значит, делала своё дело, где-то любя, это был, Антонио Гуэрра. Работа работой, но чувства для неё оказались сильнее обязанностей.

        Как бы другие девушки салона не завидовали её профессиональному иммунитету и, конечно же, красоте, успешно пользовались её причудливым своенравием, когда отказываясь от клиентов, давала им возможность хорошенько подзаработать.

       Как бы Лиза не свыклась к такому образу жизни, она мечтала о том дне, когда Антонио посмотрит на неё другими глазами, найдёт ей местечко не только в верхней комнатушке дома свиданий, где невозможно почувствовать себя полноценной женщиной в полной мере, но и в своём сердце. Надеялась, что он когда-нибудь вырвет её из среды, в которой она оказалась не по своей воле, а столкнувшись в юности с чёрной полосой жизни по стечению обстоятельств, о чём однажды рассказала ему по секрету.

       Перед собственной свадьбой Лизу стали домогаться три разъярившихся бугая: приставили револьвер к виску её жениха, задолжавшего крупную сумму, карточный долг, - хотел деньжат подкопить на свадьбу, чтобы не залезать в долги. Они требовали выкуп; либо - деньги, которых у него, естественно, не было, ещё и с процентами за задержку, либо - никем пока нетронутое тело невесты. И предупредили, чтобы она была в меру покладистее, иначе обещали отправить жениха туда, где ему точно не понадобятся ни деньги, ни неопороченная невеста.

       Без пяти минут муж не стал на том настаивать, но и несильно сопротивлялся, - не хотел отправляться на тот свет. И Лиза была вынуждена идти на уступки, толи из-за  любви,  толи  жалости  к  жениху,  -  хотя,  и другого выхода у неё не оставалось. Таким образом, они выкупили право первой ночи, которая прервала их отношение навсегда.

       Сначала за неё взялся главный бандюган, затем его заменил другой, в конце, откуда ни возьмись, к ним присоединился ещё и третий.

       Лизе, невинной девушке, как истинной католичке, конечно, было больно, обидно и противно, то, что с ней сделали, но и на этом её несчастия не закончились.

       После того, что пришлось пережить в «брачную ночь», спасённый ею жених отказался от опороченной невесты, передумал жениться, исчез в неизвестном направлении.

       Как бы она не рассказала свою историю под грифом секретно, Антонио знал, что не одному ему известна эта история, про которую знали все её подруги-пташки. Им проболталась хозяйка салона в первое же утро. Чего стыдиться, если у многих судьбы были схожи. Кто-то из девиц был ослеплён первой любовью и обманут, или потерял жениха на войне, кто-то был изнасилован, либо неизвестно кем, либо своим отчимом, но бывали случаи и с родными. И то ли по этой, то ли по другой причине (у куртизанок их и без того целая гора), Антонио растягивал с выполнением призрачных желаний Лизы. Он сначала делал вид, будто не догадывается, чего от него ждут, затем тянул с ответом, ссылаясь на жуткое положение на фронте - на то, что его в любое время могут убить, - и продолжал делить её с другими, пусть, не со всеми и не на общих условиях.

       Неразделённая любовь продолжалась до тех пор, пока не случилось то, что в самом страшном сне никто не мог предвидеть…

       Однажды нежданно-негаданно объявился в «Земном Рае» Педро, пропавший жених Лизы. Знал ли он о том, что его бывшая невеста там красуется или нет, оставалось догадываться, но когда увидел её в салоне, в нём возродился юношеский порыв, он захотел провести с нею ночь, хотя бы одну, которой был лишён в молодости по своей же глупости.

       После пятнадцатилетней разлуки, скитания в чужих краях, ему вдруг стало обидно, что бывшую невесту, которая не подпускала его к себе до церковного венчания, по-всякому перепробовали все кому не лень, кроме него, одного, того, кто, по сути, должен был быть в её жизни первым и единственным.

       Неожиданное появление жениха отбросило Лизу в далёкое прошлое, но, в отличие от взбудоражившегося Педро, она не передалась предсвадебным мечтаниям, а вспомнила тот кошмарный вечер, обратившего мечту жизнерадостной девицы в чёртовое проклятие, любовь - в ненависть, невинность - в порочность.

       Когда она поняла, что пожертвовала собой, как оказалось, ради предателя, долгое время не могла прийти в себя, осознать произошедшее, поверить в то, что с ней произошло, и себя же стала проклинать за наивность. А надо бы не жалеть никчемного, вырваться, убежать, - подумала Лиза, - как минимум, попытаться. Пусть убили бы его, или её, и она оплакивала бы жениха, если осталась жива, а не проклинала.

       После случившегося в лучшие годы жизни для любой девушки-мечтательницы, Лиза сама себе была противна, рыдала до утра, а с рассветом хотела наложить на себя руки, и только чудом осталась жива. Правда,  затем  оказалась  в  борделе,  -  но та была цена спасения, потому как, от опрометчивого шага для католички, остановила её не служительница монастыря или церкви, а владелица салона прихотей, и привела её туда, где она должна была претворяться счастливицей, - в чём её убедила опытная хозяйка красоток.

       Лизе с трудом удалось превратиться в женщину, любящую похотливых мужчин, похожих на тех же насильников, после чего причина, из-за которой она готова была распрощаться с жизнью, стала неотъемлемой частью её дальнейшей жизни.

       Что же до пожелания Педро, естественно, что Лиза отказалась от предложения ненавистного ей человека, - и не стала объясняться, как бы он того не добивался. Всякое общение с ним она сочла ниже достоинства.

       Со дня исчезновения труса, каким он остался в её памяти, Лиза возненавидела его даже больше чем насильников. Она была уверена, что любой из них, будь на его месте, не позволил бы, чтобы так обошлись с его невестой или даже с женщиной на одну ночь, как минимум, отомстил, пусть даже за себя, и всё же…

       Обиженный жених был расстроен не меньше, чем в день несостоявшейся свадьбы. Выкрикивая во всеуслышание непристойную ругань, он обвинял её в порочности и много ещё в чём, забыв, по чьей милости она оказалась на дне.  

       Педро вышел из борделя, и стал подыскивать место, где сможет налечь на спиртное, забыться.

       Далеко идти не пришлось: трактиров и кабаков кругом было предостаточно, и он примостился в кабачке сразу через дорогу. Все два часа, которые он проторчал в забегаловке, беспрерывно пил и рассказывал сидящим за одним с ним столом о том, что его привело в эту дыру, и с чем пришлось столкнуться. Когда дошёл до кондиции, одним словом, перевёл джина из бутылки в себя, он решил попытаться ещё раз, чтобы довершить незавершённое дельце, и вернулся в бордель в более яростном состоянии, чем уходил.

       Зайдя в салон, увидел Лизу занятой - она выпивала шампанское, сидя на коленях клиента, - что не то слово взбесило его, и в то же время напугало. На вид счастливчик выглядел слишком здоровым и глаза были красные, как у разъярённого быка.  

       Гость был не из постоянных клиентов, и совсем не по вкусу Лизе, но, несмотря на свой иммунитет, она не смогла противиться воле работодателя. После того, как она отказалась от пятерых клиентов, в числе которых Педро оказался последним, её вынудили умерить пыл, - иначе, чрезмерной строптивостью она могла разогнать всех клиентов, чем поощряла также конкурентов.

       Увидев Педро в салоне, Лиза стала особо веселиться, стала чересчур вульгарной. Она тут же забыла о неряшливости клиента, - даже его хамство и чопорность оказались в самый раз, уместным для мести, - ей очень хотелось, чтобы он увидел её с другим, ещё и грубым, неотёсанным чурбаном.

       Счастливчик, которому досталась сливка салона, выкуривал сигару, направляя на неё дым, пил ром, и чокался то с её бокалом, то дотрагивался до её носика, и волосатыми ручищами гладил её открытые бёдра.

       Педро сгорал от ярости, вспомнил день, как насильники лапали грязными ручищами её чистое тело, когда она была ещё его невестой. Он готов был отомстить за прошлое и настоящее, напасть на любого, кому досталась его доля.

       Хозяйка салона учуяла неладное: она прикинула все за и против и подослала к обиженному двух смазливых куртизанок, за счёт заведения, чтобы избавить и Лизу, и себя от нарастающих проблем.

       Вначале его удалось кое-как утихомирить: девушки понравились Педро, смирился, перестал особо пялиться на бывшую невесту, наговаривать на неё, но когда увидел, как её ведут за руку к лестнице, дабы подняться на второй этаж, в комнату для уединения, узнал наглеца и взорвался.

       -Вот оно что! Значит, не напрасно я вспомнил тот злосчастный вечер. Это, несомненно, он, один из моих кредиторов, опорочивших мою невесту и безупречную репутацию, - сказал Педро обнявшим его полуголым девкам; затем резко вырвался из их объятий, встал посереди салона и во весь голос крикнул уходящим вслед:

       -Ну-ка, стоять!..

       -А это ещё кто там дрыгается? – спросил клиент, недопонимая, что на того нашло.

       -Не соизволите ли объяснить, куда это вы собрались так… в обнимку?

       Гость и в этот раз не узнал голосистого Педро. Чего его помнить, если таких униженных и оскорблённых в жизни было пруд пруди? к тому же сидел до этого спокойно, не возникал. Оттого, он и удивился, что ни с того ни с сего на него взмахнулся незнакомец, ещё и ничего из себя не представляющий.

       -Это я - кто? Лучше скажи, кто ты? - ответил Педро, заплетая языком.

       -Тебе лучше не знать кто - я, целее будешь!

       -Говори, не говори, я узнал тебя, Костолом, – сказал Педро, оправившись от страха под воздействием алкоголя, затем перешёл на Лизу:

       -Так ты гордость демонстрируешь, шалава? Мне, значит, отказываешь, а сама готова перепехнуться с насильником, лишившего тебя невинности. Наверное, в прошлый раз он тебе понравился, если зла на него не держишь.

       -Ах, вот оно что? Кто бы мог подумать. Сам Педро нарисовался. Рогоносец чёртовый! - крикнул Костолом.

       Лиза, конечно, не знала, с кем имеет дело, как и её клиент. Даже, глядя в глаза, она не могла бы его узнать, потому как, их было трое, и все были для неё на одно лицо - к тому же, все трое подкрались к ней сзади.

       Напрягая память, Лиза вспомнила тарабанный голос главаря тройки. В тот вечер в основном говорил он, другие же молча вытворяли свои подлые дела. Сначала угрожали ей, затем, получая своё, наслаждались.

       Узнав, наконец, в нём того самого мерзавца, она вырвала руку и попыталась отойти.

       -А ты, крошка, куда собралась? Я тебе, кажется, заплатил вперёд.

       Лиза вынула из груди купюры и со всей злостью швырнула ему в лицо.

       -Забирай свои поганые деньги!

       -Вот оно что? Взбунтовать задумала, сучка ты этакая! Ну-ка, иди сюда! - Он потянулся за ней, схватил её за руки даже крепче прежнего. - За деньги, значит, покувыркаться не хочешь; тебе больше нравиться, когда тебя берут силой. Тем лучше: мне тоже строптивые бабёнки по душе.

       -Отпусти её! Если ты и в самом деле такой крутой, поговори со мной.

       -На кого ты позарился? ещё не хватало, чтобы какой-то рогоносец женщину у меня увёл.      

       -Что, душка тонка? боишься выйти один на один, когда дружки поблизости не пасутся?

       -Ещё и дерзить смеешь? Дёшево ты отделался тогда, раз можешь себе такое позволить. Напрасно мы тебя тогда не укокошили.

       -А никогда не поздно исправить ошибку молодости.

       -Чем я сейчас и займусь.

       Вцепились два самца из-за одной самки; схватились за револьверы. Один был нагл, силён; другой возрос в своих и чужих глазах под воздействием вина, и никто не хотел уступить добычу, будто речь шла о первенстве брачной ночи, чем их, в общем-то, трудно было бы удивить.

       Многим женщинам приходится по душе, когда за них бьются мужчины, грызут друг другу глотку. Это касается, наверное, и ночных бабочек, - но для Лизы то было горьким продолжением её постыдного прошлого. Ей досталось горькая доля беззащитной девушки, ещё и при суженном, оттого ей было не до хвастовства, и тем более не до гордости.

       Для неё они оба были причиной навалившихся на её хрупкие плечи несчастий. Первое время она вообще обещала их задушить, изничтожить, особенно Педро, когда его встретит. На самом же деле, на языке только трепала, а в глубине души оставалась по-прежнему доброй и миролюбивой.

       В другое время, возможно, она попыталась бы смирить необузданных самцов, но здравый смысл ей подсказывал, что это не тот случай, когда можно рассчитывать на чью-то милость, особенно, насильника, который, наверняка, сгубил немало душ, не ей одной от него досталось.

       Её удерживала стоявшая рядом подруга. - Не надо вмешиваться в мужские дела, - предупреждала она.

       -Как я могла согласиться, с ним переспать? - сказала она в ужасе. Вдруг, в разрез прошлому и настоящему, сама не зная почему, пожалела бывшего жениха, сочла в случившемся виновной себя, и кинулась его защищать.

       В результате, пули, выпушенные оскорбителями чести одновременно, пронзили её белоснежную грудь, сократили течь времени. Она плавно опрокинулась на мраморный пол.

       А ревнивые дуэлянты, остались целы, невредимы и забыли про вражду.

       После случившегося все пташки стали побаиваться за себя, остерегаться залётных клиентов.

       Настал конец идиллии и для Антонио.

       В тот день он спешил к Лизе, хотел известить её о грядущих планах; велеть, упаковать чемодан, переехать к нему, хотя бы на время, а там видно будет, - уедут куда-нибудь, быть может. Но, как часто случается в жизни, опоздал чуток, застал горячее и загорелое утешение холодной и выцветшей. Самое неожиданное, ужасное и в коей мере удачным совпадением стало для него то, что он увидел перед собой Костолома, которого долго и безрезультатно искал. Он тут же узнал его и застрелил, не дал опомниться, - затем вернулся к Лизе, но она уже скончалась.

       Смерть застала на боевой вахте женщину, которая как никто была жизнелюбивой. Господь укоротил её страдание, оставил лишь несколько минут, чтобы она могла сообщить о местонахождении дочери, которую до последнего держала в неведении о своей работе, и повелела подруге позаботиться о ней.

       А дочерью Лизы была та самая Анна-Мария, на ком Антонио собирался жениться со всею почестью…

       Хорошо ещё, дочь не пошла по стопам матери, не отдала своё роскошное тело на съедение двуногим, похотливым хищникам.

       Анна унаследовала от матери не только красоту и обаяние, что могло бы быть сопроводителем в «Земной рай», но и кое-какой капитал, благодаря чему, ни в чём первое время не нуждалась. И, несмотря на страстность натуры, она смогла сохранить невинность ко дню, когда какой-нибудь одиозный кавалер поведёт её под венец, - и им стал полковник в отставке Антонио Гуэрра…

 

 

СВАДЬБА

 

       Будучи соблазнён в прошлом матерью, Антонио увидел в облике дочери мечту нераспознанной до конца юности, несмотря на то, что при встрече, когда был ошеломлён дивной красотой, не знал о происхождении особы, впечатлившей его с первого взгляда…

       После того, как поговорил с Марией, он дождался Анну, и встретил её на площади. Выходящие из церкви прихожане и случайно проходящие по площади смотрели на них с особым интересом.

       Оттого Антонио немного растерялся, но всё же смог взять себя в руки, и открылся, что сделал на одном дыхании. Это было первое его к ней обращение, до этого они говорили сугубо глазами.

       Анна сделала вид, будто смущается, якобы не ожидала такого поворота событий, - на самом же деле давно ждала этого дня, готовилась к этому разговору, и, показывая полную растерянность, дала своё согласие.

       Получив добро, Антонио поспешил в церковь, на встречу со святым отцом, оговорить время венчания, - опыт беседы с преподобным у него уже имелось.

       Согласовав день и час, он поторопился к префекту, с которым должен был договориться, как о регистрации, так и на счёт пиршества на центральной площади…

       Свадьба была назначена на субботу, и всё это время ему предстояло денно  и  нощно  готовиться  к  пышным торжествам, наподобие которого не было в городе со дня его основания…

       Злободневным вопросом стало то, кто будет вести невесту до алтаря? Родственников из числа мужчин, кто мог бы взять на себя такую миссию, у невесты не было. Кто приходился ей отцом никто не знал.           

       Не знала о том скорее и сама роженица. И как она могла разобраться, если реальное число кандидатов на отцовство нежданного, нежеланного и нелюбимого на первых порах дитя могло бы хватить на хорошо укомплектованный полк, типа того, которым когда-то командовал Гуэрра. Даже один из стрелков, обративших невестку в сиротку, мог приходиться ей папашей, так как, она родилась в начале деятельности матери в сфере ублажения мужчин.

       Желающих сыграть роль отца невесты оказалось достаточно много. Кто откажется от возможности идти рядом с распрекрасной девицей, ещё и в роли родителя, дотронуться до её ручек, быть может, раньше самого жениха, и хотя бы, таким образом удовлетворить свои тайные страсти? 

       Антонио затруднялся выбрать тестя на один день. Не соглашался на предложенные кандидатуры, которые взяв руки невесты в свои, не о том станут думать; знал, что все его друзья были те ещё ходоки.

       Наконец, решил, что невесту предоставит жениху наименьшее из зол, его давний и вечный сосед, который без подсказки угадал его сердцебиение, став свидетелем любовной истории возникшей на центральной улице города.

       Трактирщик от души обрадовался предложению. Не шутка ли, человеку не очень приметному - если дело не касалось еды и выпивки, - доверили самое сокровенное, дали шанс почувствовать себя отцом, кем не удалось стать в жизни, ещё и самой красивой девушки, которая будет сиять во всём белом на собственной свадьбе.

       Также ему было поручено организация банкета, чем он тут же занялся.

       -Смотри, чтобы всё было чин чинарем, - сказал ему Антонио, пригрозив пальцем в шутку и всерьёз.

       После договорённости по первому пункту, Антонио стал чувствовать к заменителю тестя родственную близость и некую ответственность. Но и при всей его пунктуальности опасался, что в спешке не удастся организовать банкет на том уровне, на каком обещал невесте, и взволнованно спросил:

       -Думаешь, успеем всё подготовить за неделю?

       -Бог создал мир всего за шесть дней. Неужели мы не сможем сыграть на ура всего лишь свадьбу? - ответил толстяк, почесав голову, после чего опустил руки на живот.

       -С каких это пор ты стал приравнивать себя к Богу? - спросил Антонио, кося на него глаза. - Ты вроде всегда был человеком скромным, богобоязненным, если только исключить страсть к деньгам и винам, за счёт которых капиталы твои растут изо дня в день.

       -Ну, ты сказал; какие там капиталы? Я человек маленький, скромный, простолюдин, как и ты, впрочем, но…

       -…что но?

       -Но невеста твоя и в самом деле - Богиня…

       -Ты давай поосторожней на поворотах… сглазишь ещё мою красавицу…

        Вечером, как было запланировано, он собрал всех друзей в таверне, где огласил своё решение. Все сделали вид, будто слышат об этом впервые. Рассказывая им последние новости, хозяин таверны их предупредил, как вести себя при оглашении дня свадьбы.

       Так или иначе, все были рады переменам в жизни друга, пожелали сто лет счастья под одной крышей с любимой. Хотя, кто знает, что на самом деле, на уме у этих мужиков, озабоченных?

       Возможно, не всем было по душе, что их ровесник, пусть друг и герой войны, будет наслаждаться дикой-дикой штучкой, никем ещё нетронутой.

       -Как не позавидовать вечной везучести вечного везунчика? Прежде, кому чаще, кому реже удавалось чувствовать себя покорителем городских красоток. Хотя, и тогда первенство всегда закреплено было за ним: и лучшие женщины доставались ему, и слава шла к нему семимильными шагами, и пуля не брала, несмотря на то, как часто бросался в огонь. Это про таких как Антонио говорят «родился в рубашке», - сказал один из завсегдатаев таверны.

       -Если он всегда на коне, чего ему не испробовать самый вкусный плод? - сказал трактирщик сидящим за столом завистникам и ревнивцам.

       Поддержали его и братья кузнецы. Последним как раз таки было выгодно, что их конкурент решил, наконец, связать себя брачными узами. Двое из них пока ещё ходили в холостяках и рассчитывали, что, женившись, Антонио очистит перед ними дорогу к Марии, которая, как они думали, отказывала им только из-за него, толстокожего дурака…

       На бракосочетание молодых понаехало довольно много народу. Кто-то приходился ему другом, кто-то - однополчанином, кто-то - поклонником известного во всей округе вояки, кто-то явился на банкет тупо набить живот добрым вином и заморскими яствами; а кто-то - поглядеть на невесту, самую обольстительную девушку города, - хотя, это, скорее, касалось всех участников бескрайнего застолья.

       -Что ни говорите, братцы, нашему Антонио сильно повезло, и ему трудно не завидовать. Невеста и в самом деле невероятно красива, а в подвенечном платье, скажу вам, вообще, ослепительна, - отметил старый столичный банкир, привыкший верховенствовать за столом. Он особенно изощрялся, когда речь шла о женской красоте, - даже больше, чем когда говорил о деньгах. - Ничто не украшает девицу, как её свадебный наряд. В нём она легка, воздушна, платье заменяет кокон, сняв который, она будет порхать как бабочка, хоть и не углубляется во все эти метаморфозы, потому как, безумно счастлива. За такую сеньориту душу дьяволу продашь, не моргнёшь.

       С его выводами согласились почти все, кто-то про себя, кто-то - вслух, кроме тех, кто любил злословить и перечить, чем скрывал ревность к счастливчикам и ненависть к удачникам.

       -Вот ваш Антонио и занялся душегубством ради своих прихотей из-за смазливой красотки. Скоро сам будет выглядеть, как чёрт, с рожками, - злорадствовал один из неприглашённых гостей.

       -Это почему же? - спросил предыдущий оратор, возмущаясь тем, что посягнули на главенство за столом, хотят его переспорить. Остальные продолжали есть, пить и безудержно хихикать, - неизвестно только в чей адрес был направлен их смех.

       -Чего ржёте? Думаете, шучу. Сами скоро убедитесь, как я прав. С такой бабёнкой недолго и рога отрастить, - не унимался гость. - Взгляните, какие у неё глаза горящие, сущий огонь. Сразу видно, что ненасытная, и не надо забывать, чья она дочь. Найдёт себе кого по моложе; да хотя бы такого, каким Антонио был раньше, и пошло поехало, не остановишь неугомонную. И правильно сделает. Он того заслуживает. Вспомните, скольким из вас ваш дорогой жених рога по молодости наставил.

       Клубок запутался. После доводов, что он привёл, наступило затишье. Чего с ним спорить, если во многом прав, - подумали одни; другие продолжали верить, что унесут свой секрет в могилу; третьи прикидывали, в какой мере их касается им сказанное, и почесывали голову, - будто хотели убедиться, что там всё чисто. Но были женщины, - не очень с виду, что по молодости, что сейчас, - которым стало обидно, что Антонио обошёл их мимо, не приставал к ним, даже не соизволил попробовать, на что они, якобы, точно не поддались бы. Но говорили, что он их тоже домогался, и получил от ворот поворот.

      Тишина продержалась до следующей рюмки, после которой все как один налегли на великолепный ужин с прибамбасами.

      Затем споры взяли новый оборот: кто-то плутал языком на трезвую голову и останавливался, повышая

градус, другие наоборот, возгорались после подогрева, и опять обсуждали невесту. Иначе и быть не могло: Анна и в правду была хороша, соблазнительна, настолько, что ещё до банкета, священник, известный своей скромностью, во время венчания, не мог сдержать свои эмоции. Во время процессии он то и делал, что украдкой и с вожделением заглядывался на пышный бюст невесты, мысленно раздевая её догола. Обращаясь к брачующимся, он терял дар речи, путал слова наставления, после чего лицо, белое как у мертвеца, багровело.

       Поведение епископа становился смехотворным. Кому-то от этого было неловко, кому-то смешно, но никто не осмеливался выказать в его адрес какие-либо замечания. Одна лишь хозяйка «Земного Рая» всё время что-то претенциозно визжала в ухо стоящего рядом мужчины.

       -Святоше нашему глаза надо столой привязать, чтобы рясу свою не позорил, - сказала она, ревностно наблюдая за происходящим.

       Упрекая его, она намекала голословно на всех, в том числе на своего сожителя с недавних пор, которым в шутку и всерьёз подразнивали её сотрудницы и клиенты, - тем, что якобы набивался ей в женихи.      

       То, что их часто подтрунивали, ему было на руки, он поддерживал сплетни, и развивал их. Возможно, сам всё и выдумал, чтобы не платить лишний раз за выпивку. Она тоже смирилась с его привязанностью к алкоголю, - думала, хотя бы, таким образом, её женишок, быть может, осмелится, сделает  ей предложение. Ей, как и любой другой женщине, хотелось хотя бы на старости лет испробовать себя в роли жены, - но он всё тянул с предложением до незримого будущего. «Зачем чего-то менять, если меня всё устраивает. И вообще, если на то пошло, куда лучше быть сожителем или даже женихом бордель-маман, чем её мужем, - делился он с тем, кому доверял, а доверял он только себе, и потому говорил всё зеркалу, и чокался со своим отражением перед сном. - На кого ещё можно положиться кроме себя самого, если всё в нашем мире продаётся и покупается, причём, задёшево, - чем он сам нередко занимался, и на этой почве строил планы.

       Но хоть они и не оформили отношения ни перед Богом и ни перед людьми, острили они меж собой, как супруги со стажем, особенно когда он был пьян, каким был почти всегда.

       -А тебе лишь бы кого кольнуть; лучше не муть воду, - ответил он, не дав ей договорить, - побереги остервенелые замечания на своих фифочек!

       -Не тронь моих девочек. Они мне как дочурки, родные.

       -Прежде ты только покойную Лизу так называла?

       -Я их всех так зову… время от времени, когда они меня ни нервируют.

       -Скорее, когда вечер плодовитый, выручка хорошая. Но теперь, вместо того, чтобы радоваться за невесту, которая приходиться тебе почти что внучкой, пусть приёмной, ты из-за своих капризов готова сорвать свадьбу в самом разгаре процесса и под тем предлогом, за который по канонам католической церкви нам всем устлана красно-ковровая дорожка в преисподнюю! - прошептал ей полу-муж, полу-жених. - Черти ждут, не дождутся, когда в котлах больших нас сварят!

       -О себе беспокоишься?

       -В первую очередь, о тебе, дорогуша!

       -Это почему же?.. за то, что я приютила их, дала несчастным кров…

       -А за то, что девочками своими ублажаешь мужиков похотливых. И смотришь сейчас на Анну, и думаешь: как так, упустила такую красотку, из-за которой от клиентов отбоя не было бы - от неё был бы прок, - и почему никто её не поимел в своё время, как её мать. И перестань строить из себя невинную овечку, когда всё думаешь, как бы гардеробчик обновить: старые-то давно износились.

       -Ну, и скажешь? Я никогда никому не желала зла. Бог свидетель: случись с кем что, я всегда подставлю плечо.

       -Лучше подставь мне графинчик, - это у тебя тоже хорошо получается.

       -Забудь про вино. Вижу, ты с утра пораньше успел приложиться. Так что, с тебя на сегодня хватит.

       -Ну и пусть; на свадьбе, так нажрусь,  назло врагам, что на неделю мне хватит, - сказал он, веселясь.

       Она бросила на него кошачий взгляд, и отвернулась к брачующимся, а он вновь уставился светящимися глазами на аппетитную попу невесты. Несмотря на то, что давно насытился полуголыми ласточками, он с азартом наблюдал за грациозным сложением невесты, просвечивающимся под прозрачным нарядом…

       После церемонии все, кто засвидетельствовал брак в церкви, и те, которым не хватило места внутри, и пришлось понаблюдать за происходящим, вытянув шею через открытые ворота, с большим энтузиазмом вышли на площадь, где был организован пир на весь мир…  

       По всей площади вокруг фонтана были расставлены длиннющие столы, за которыми разместили бесчисленное количество стульев, позаимствованных у соседей, которые, таким образом, добивались приглашения. Не пожалели своё добро для доброго дела и трактирщики заведений, расположенных на примыкающих к площади улицах. И так стало ясно, что к ним в этот вечер вряд ли кто заглянет. Кому охота было тратиться, если можно забесплатно отведать лакомства, какие не каждый день удаётся испробовать, ещё и не всем по карману?

       И в самом деле, трудно было пройти мимо такого изобилия - столы ломились от яств, - оттого, и тут, как и в церкви, не всем хватило место. Народу на банкете собралось намного больше, чем предполагалось; потому как, к пиршеству, кроме друзей и соседей, примкнули также неприглашённые и случайные прохожие. Не поленились с приездом и вчерашние недруги, даже откровенные враги, и имели наглость, занять лучшие места, ближе к зачинщикам торжества, вытеснив со своих мест более достойных, приближённых, - и нагло глядя в глаза, клялись в верности.

       Среди них были такие, которые не первый раз пытались мириться с ним, и каждый раз их будто конфузило, забывали об обещаниях и клятвах. С одним из них даже стрелялись на последней схватке, когда Антонио прятался в храме. С тех пор они не виделись. Попадись он в его руки, тот не проявил бы жалости, отправил его на виселицу или там же прикончил, и помочился бы на него, как часто это делали многие со своими жертвами. Теперь же, как ни в чём не бывало, он облобызал Антонио в губы, которые совсем скоро

соприкоснутся к алым губам невесты, чего, наверняка, представлял и целующийся.

       Антонио не был противником перемирия, и чтобы там не говорили, не выдумывали, со всеми соглашался. Но было время, когда кровь лилась рекой, он на тех, кто избегал войны, не прикасался к оружию, не примыкал, ни к одним, ни к другим, смотрел с презрением. Будучи воином до мозга костей, называл их подкаблучниками и трусами, прятавшимися под женскими юбками, даже считал их больше врагами, чем истинных врагов, готовых покончить с ним при первой же встрече.

       Недавно только осознал, что героями или трусами становятся вовсе не те, которые заслуживают тот или иной статус, и часто, как в казино, всё зависит от того, на какой цвет поставишь. Поэтому, ничьё поведение его так сильно не задевало и не огорчало. Он стал своего рода философом, к уловкам хитрецов-болтунов относился совершенно спокойно, и кивал головой в знак приверженности. Из частых наблюдений он сделал для себя важный вывод: какая теперь разница, кто кому в который раз обещает дружбу, если все когда-то сжимали друг другу руку, после чего с той же беспечностью присягали другим.

       -Каждый может пережить подобное, даже если такое не случалось раньше; а значит, у всех есть шанс меняться ролями, и неважно, каков конец, комичен или трагичен, - высказал своё мнение вчерашним недругам полковник в отставке Антонио Гуэрра.

       В день свадьбы всем всё прощалось; иначе и быть не могло, - он был влюблён, очарован женщиной, какую свет не видывал, с которой всего-то через пару часиков будет делить супружеское ложе.

       Пока же оставалось любоваться за закатывающимся за дальние горы солнцем, покрывшим красно-желтыми оттенками горизонт, горы, город и свадьбу.

       Красота была изумительная. Никто не хотел, чтобы эта ночь когда-нибудь закончилась, пусть не столько из-за небесной палитры, сколько стола, разукрашенного во все цвета радуги, и всё же...

       В другое время, возможно, Антонио более других подумал бы о том же, но сегодня он дико спешил, хотел, чтобы солнце как можно скорее спряталось за холмами, угасло; не терпелось уединиться со своей половинкой в наряженную в честь любимой опочивальню.

        Он регулярно поворачивался к курантам, следил за тем, насколько продвинулись стрелки. Они же казалось, не двигались, застряли на одном месте, механизм как бы заедал. Он сам с удовольствием залез бы на башню, если не засмеяли, чтобы сдвинуть маленькую стрелку на пару делений вверх.

       Но чем больше он торопил время, тем дольше оно тянулось. А гости всё приходили и приходили, а уходить никто не собирался. Опоздавшие вынуждены были стоять за спинами сидящих и ждать, когда кто пожелает потанцевать или отойдёт отлить, и тут же занимали чудом опустевшие места.

       Возвратившиеся к своим местам, недоумевали, что происходит, и, естественно, возмущались. И, забыв, что находятся в двух шагах от храма Господня, требовали от захватчиков убраться ко всем чертям. Но верх в разборках брала не столько справедливость, сколько наглость, хитрость и сила, - впрочем, как всегда. Тех, кто слабее или меньше выпившим, ожидала та же участь, - теперь они пасли места, и отбирали у тех, кто больше них оказывались простофилями.

       Настоящие гурманы догадывались, что им грозит в случае отлучки, и не вставали, терпели до последнего, чтобы не упустить ни холодного, ни горячего, - если доведётся, то и десерт. Организатор банкета, запомнившийся гостям, как счастливый отец невесты, пообещал гостям торт неимоверной величины и с невероятным вкусом.

       В суетливой неразберихе многие начали есть из одной тарелки и доедать остатки с другой. Обжоры перебарщивали кушаньем, пьяницы вином, лёгкие на подъём предпочитали танцы, кто же хотел освежиться и начать всё сначала, умывался у бассейна. Некоторые к вечеру настолько одурманились, затуманили голову, что еле держались на ногах и проваливались в бассейн, откуда не могли выкарабкаться без чужой помощи. Приходилось вытаскивать силой, иначе провалялись бы в воде до самого утра…

       Ровно в полночь, когда стрелки городских курантов, наконец-таки, сошлись, молодожёны отправились под оркестровую музыку в свою опочивальню, чтобы уподобиться часам…      

       Ночь уединения у новобрачных была не только первая, как и следовало ожидать, но и невероятно бурная. Ему два месяца как не терпелось насладиться восхитительным телом своей невесты, взять в обхват, достичь блаженства, - и так, что готов был умереть в её объятиях. Ну и ей, дикой-дикой розе, давно хотелось прикоснуться к мужскому телу, почувствовать всё на ощупь, испробовать на вкус, узнать, как что делается, и пара бокалов кисло-сладкого вина, от которого она не смогла отказаться, не удержалась, удвоила в ней жгучую страсть, раскрепостило её до неузнаваемости…

       Из-за субтропической жары окна были открыты нараспашку, благодаря этому, исходящие из спальной «охи-ахи» доносились до площади и до костей затрагивали гостей, пожелавших остаться на банкете - доплясать не доплясанное, доесть недоеденное, допить недопитое.

       И без того возбуждённые красотой невесты гости, что пожилые, что молодчики, в силу своих привязанностей, - кто открыто, кто укромно, - уподобились новобрачным со своими парами. У кого же их не было, не беда, к тому времени все забыли о приличии, и прелюбодействовали, с кем подвернётся.

       Недолго удалось наслаждаться пением пташек. Как только они передались любовным утехам, раздался гром посреди ясного неба. Дождь лил как из ведра, смыло всё и вся; жаждущие потех искали, где укрыться; одни уединились, покрывая друг друга - кто скатертью, кто курткой, - другие сбежали, бросив своих партнёров на мокрой скамейке...

 

АННА

 

       -И сколько же ты оставил себе? - спросила Анна, пристально рассматривая в лучах утренней зари монету, единственно оставшуюся в распоряжении Антонио. Она вырвала её с его вспотевшей шеи в порыве страсти, после чего он был вынужден рассказать ей историю, которую так долго таил в себе…

       -Представь, нисколько, - ответил Гуэрра, выпячивая  волосатую грудь вперёд, по поводу которой наслушался много комплиментов от опытных и страстных женщин, умеющих удовлетворять мужчин не только изящным телом, но и сладким языком…

       -Дааа??.. - засомневалось она в искренности мужа (кто в такое поверит?) и, прищуривая большие чёрные глаза, чем показывала сомнение, продолжила: - Но если честно?.. думаю, теперь я в том статусе, чтобы знать про все твои секретные делишки?!

       -Я не склонен тебя обманывать, любовь моя.

       Его ответ не устраивал её вне зависимости от того, сколько в нём было правды. Она отвернулась и стала копошиться в столе…

       Верхний выдвижной ящик был полон наград, вырученных за доблесть и отвагу, но они отнюдь не заинтересовали её. То, что всего на день раньше понравились бы ей, послужило бы в их отношениях дополнительным зарядом, казались теперь дешёвыми побрякушками.

       Антонио ощутил на лице любимой существенное изменение: она раскрылась перед его взором в новом амплуа. Что она себе предвкушала, кем себя возомнила, ему не было неизвестно, но её настроение говорило о неладном, и он был вынужден разъяснить ситуацию вширь, чтобы вернуть расположение милой жёнушки.

       -Ордена и медали, которыми награждали меня на войне, были лишь дополнительным поводом к тому, чтобы я и дальше не жалел себя, без оглядки бросался в объятия смерти. Я совсем не ценил жизнь, и каждая следующая награда всё больше и больше отдаляла меня от реальной жизни и приближал к загробной. Единственная награда, которая поистине достойна внимания и уважения, - это та, что держишь в руках. Она спасла меня от летального исхода.

       Антонио излагал ей не только прошлое, что пытался сделать и в постели, делился с ней состоянием души, но ей это уже было неинтересно. Он заметил это и стал разъясняться дальше; надеялся, что, в конце концов, она вникнет в суть дела, и поймёт его.

        -Случай дал мне понять, что между жизнью и смертью существует тонкая, невидимая грань. Она может вмиг сорваться и наступит всему конец, если нет над тобой Божественной защиты. И какая тогда разница, кто в этой чёртовой войне виноват, кто - нет; кто победил, кто - проиграл; кто получил славу, кто – увечье, если тебя это уже никоим образом не касается; если ты не в силах что-либо изменить, превозмочь, преодолеть; не любуешься окружающей тебя красотой небес, не ходишь по поверхности земли, а лежишь под ним, по соседству с червями. Даже они будут считать тебя ниже по статусу, потому как, в отличие от них, ты

уже не дышишь, не двигаешься, ты стал для них всего лишь очередной падалью.

       Честно признаться, раньше мне было всё равно, где и когда я отброшу копыта, и как меня похоронят, с обрядом или без, на кладбище или бросят в яму. Теперь же рад, что не умер, что удалось выжить в той кровавой мясорубке, иначе не осмыслил бы жизнь, не понял бы благую истину, был бы далёк от истинного счастья, не испытал бы настоящее чувство, которое познал с тобой.

       Антонио никогда прежде не говорил беспрерывно много значимых слов, ещё и так гладко, связанно, на одном дыхании, особенно о глубоких чувствах. Видимо, за те два месяца, которые сдерживал себя от любовных утех, воздействовали не только на его физиологию, но и на платоническую страсть, превратили железного воина в романтика.

       Он не знал, хорошо это или плохо, но чувствовал, что как бы не был красноречив, говорил взволнованно, даже чересчур, отчего всё получалось скованно, и это было похоже не столько на признание в любви женатого уже мужчины, сколько на несуразное объяснение юнца, отвергнутого любимой. Он не заметил или не обратил внимания на то, что для неё его дифирамбы звучали, как словесный понос.

       Любая другая женщина из незабвенного прошлого Антонио получила бы массу удовольствий от подобного изъяснения; да и ей было бы интересно слушать его, к примеру, вчера, или даже сегодня, если не обнаружила монету, из-за которой всё тайное стало явным, всплыли наружу подробности, о которых даже не подозревала.

       После того, как Анна узнала о мыслимых и немыслимых размерах исчезнувшего богатства, которое

могло бы принадлежать и ей, она не могла не взбунтоваться.

       Не обращая внимания на пустозвонные россказни усатого хрыча, каким отныне представился в её глазах вчерашний герой, которого называла ночью ласковыми именами, она продолжала рыскать по ящикам, хотела найти хоть какую-то зацепку, связующую его, теперь и её тоже, с несуществующим богатством.

       Наблюдая за ней, Антонио вспомнил, что точно так когда-то в его отцовском столе что-то неистово искали бандиты. Ту злосчастную ночь он вспомнил неспроста. Шайкой головорезов командовала женщина, похожая на его жену. Та тоже была чертовски хороша и одета во всё чёрное, как и Анна в обычные дни, но только более приталенное, удобное для верховой езды.

       Антонио потратил на поиски годы, целое состояние; хотел найти её и утопить в собственной крови. Когда же поимка не удалась, готов был всё своё зло направить на её детей, о которых был наслышан, - если, конечно, они нашлись. Конечно, он только думал так, и вряд ли у него поднялась бы рука, когда дело дошло бы до убийства невинных детей, но тогда он не вдумывался в эти подробности.

       И он искал их долго, искал с лютой ненавистью, но не про неё, которую трудно было представить в роли матери, не про её отпрыски ничего конкретного узнать не удалось.

       Хотя, о ком только не судачили, кого только не записывали в её дитя.

       Земля слухами полна. Поговаривали, что она могла приходиться матерью Марии, потому как, малышка служила в трактире, ранее принадлежащей неизвестной хозяйке, - и госпожой «Х», по всей вероятности, была она.

       Пока Антонио выяснял подлинность этой истории, в список детей зачислили ещё нескольких претенденток, в числе которых оказалась и небезызвестная Анна-Лиза.

       Говорили, что женщина, которая её выкормила, вырастила и выдавала замуж, приходилась молочной матерью, а родила её совсем другая особа. Затем она будто сквозь землю провалилась, и появилась годы спустя.

       Как её звали, никто не помнил, - потому, наверное, что она слишком часто меняла облик.

       После смерти Лизы и с выходом дочки на люди, этот вопрос созрел вновь, так как, между нею и чёрной вдовой нашли много общего.

       Вспоминая самый ужасный фрагмент своей жизни, он вдруг стал их сравнивать и нашёл много очевидных сходств. Жесты, целеустремлённость, напористость, в то утро только выявленные, точь-в-точь напомнили повадки женщины, запомнившейся ему, как самая коварная женщина на свете, как враг № - 1.      

       «Боже мой, как они похожи? – подумал Антонио. – Может, потому я в неё и влюбился так сразу и так сильно? Какая бы чёрная вдова не была коварной, она была той женщиной, которая притягивала меня к себе, - пусть, как мать, и всё же»...

       «Удивительное явление человеческое воображение, - подумал он далее. - До убийства отца, я приравнивал Чёрную вдову к матери, которую никогда не видел (от неё осталось лишь маленькая линялая фотография), затем сравнивал её с Марией, хоть и она годилась ей в дочери. И спустя тридцать восемь лет, я нашёл много общего с Анной, с третьим по счёту поколением.

       Но любая схожесть, как бы не соответствовала действительности, не доказывало сказанное, могла быть случайной, к тому же Анна была похожа также и на мать; хотя, отвергать подозрения тоже не стоило, потому как, она могла приходиться Чёрной Вдове внучкой и по линии отца, о котором тоже ничего не было известно. В этом случае, я должен наказать жену, любимую, если не откажусь от мести, не пойду наперекор клятве. Боже упаси, как это возможно, - взбредёт же такое в голову?» - подумал Гуэрра, и, отбросив все подозрения, прекратил дедуктивное восприятие происходящего. Достаточно того, что он не имел привычку верить в то, во что невыгодно.

       Тем временем Анна продолжала поиски, не обращая на него внимания. Несмотря на то, что она не видела воочию шкатулку с драгоценными камнями и сундук полный золотом, теперь её ничто не волновало так, как устно описанное им сокровище. У неё тоже изменились приоритеты, как и у него когда-то, с той лишь разницей, что она узнала об этом, когда ничего уже нет, и забыла, что ещё вчера была безумно счастлива… и какая жгучая была ночь.

       Что же касается Антонио, то он продолжал считать себя таковым, ещё не отошёл от блаженства, несмотря не её сомнительные выходки.

       Став после долгожданной ночи, наисчастливейшим человеком на свете, Антонио рассказал ей о найденном кладе, и о передаче его в церковь, - не без основания, конечно. Но увидев, как на лице любимой исчезли признаки счастья, понял, что сказал лишнее, понапрасну проболтался, и стал объяснять мотив своего поступка, открыл запятнанную страничку жизни и по поводу брошенного на произвол судьбы адъютанта, - что не собирался делать под самой страшной пыткой, - чем ещё больше запутал комок негодований.

       Он легкомысленно себя уверял, что богобоязненная женщина, узнав о благородстве мужа, любимого, станет ему потакать, аплодировать, обрушит на него шквал одобрений. Вместо этого она разгневалась, потому как, щедрость его не ей была адресована. И всё из-за куска металла, - пусть значимого, спасшему ему жизнь.

       С тех пор, как Антонио увидел её, ни с кем не крутил любовь, забыл дорогу в «Земной Рай», куда являлся днём, как на службу, а вечером - как к себе домой. Не посещал и других пташек, с которыми любил время от времени покувыркаться, естественно, в отсутствии их мужей. Конечно же, бывало, попадались - ни без этого, - и на такие случаи у него всегда были заготовлены ответные ходы. Но всё это в прошлом.

       Теперь Антонио хоть и жутко проголодался по части амура, тестостероны били в голову, он ничего не мог собой поделать, хотел только её, её одну, и думал, что никогда ею не насытиться. Она выглядела так экстравагантно, грациозно, её кожа была до того нежна, бархатна, глаза такие огненные, - казалось, даже мёртвый не устоит перед её чарами, воскреснет от одного прикасания.

       Антонио нуждался в ней, и когда вроде не осталось никаких преград, когда она перед Богом и людьми стала неотрывной частью его судьбы, он из-за возникших проблем, которые сам же себе создал, остался за бортом,  как  на  судне,  когда  рассказал хозяину то, что следовало скрыть или хотя бы недоговорить всю правду. Он и сейчас не мог себе вообразить, что когда-нибудь, причём, так скоро и так легко испортит с ней отношения, - и теперь не знал, как исправить всё, как вернуть её расположение, чтобы бороздить океаны любви с ней вдвоём… и голышом.      

       Он потянулся к ней для продолжения любовных игр, хотел отвлечь её от бессмысленных поисков, - она же посмотрела на него неодобрительно, искоса и отвела руки, грубо, безжалостно.

       -Дорогая, что с тобой происходит? Почему ты не идёшь к своему тигру. Ведь, так ты называла меня этой ночью?.. Почему молчишь? чем я разочаровал тебя? Или не одобряешь мой поступок? А я думал, тебя обрадует то, что я всё состояние пожертвовал на дела богоугодные.

       -Пожертвовал или угрохал?

       -Как ты можешь произносить такое? Ведь, ты сама часто ходишь в церковь.

       -Я хожу туда, чтобы разбогатеть, а не для того, чтобы разориться на ровном месте.

       -То есть, как разбогатеть?.. как ты себе это вообще представляешь?

       -По твоей милости, теперь уже получается никак: плакали мои денежки.

       -Странно, а я думал, ты ходишь в храм, потому что веруешь в Христа, как и тёска твоя - Мария.

       -С чего это ты ни свет, ни заря Марию свою вдруг вспомнил? И это после бурной ночи со мной, ещё и первой. Что же будет потом, когда насытишься? когда поднадоест?..

       -Не понимаю, о чём это ты?

       -О тебе и Марии. О Кае и Герде. Так прозвали вас, когда меня на свете ещё не было?.. Или ты наивно полагал, что я ничего про вас не знаю?

       -Не говори глупости.

       -Ах, значит, я ещё и глупая? Ну, конечно, куда мне равняться с твоей начитанной, целомудренной старухой.

       -Зачем ты про неё так?

       -Вот оно что? Ты ещё и защищаешь её... Что, первая любовь никогда не забывается?..

       -Опять - двадцать пять. Кто тебе такое сказал?..

       -Свидетели вашей безудержной любви. Кого тебе конкретно назвать?.. всех не перечислишь.

       …и чего это ты выбрал в жёны меня, если она так много для тебя значит, дорога тебе? Что, стыдно было на старушке жениться? Выбрал молоденькую, чтобы перед друзьями похвастаться, и чтобы не перепутать во сне или наяву имена, понадобилась девушка со схожим именем…

       …так и есть: по глазам вижу, что это правда. А я, глупышка, надеялась, что со мной ты быстро про всё на свете забудешь, а её - в первую очередь.

       -Я и в самом деле всё забыл, и не с сегодняшней ночи, а с той секунды, как увидел тебя…

       -Не надо «ля-ля». Сказки мне рассказывать. Я уже не маленькая девочка.  

       -При чём тут ля-ля? У меня с Марией ничего не было… и не могло быть.

       -Дыма без огня не бывает.

       -Какой ещё дым? Какие - сказки? Всё это сплетни бездельников с длинными языками. Город наш маленький, а женщины ужасно болтливые…

       -Если только женщины.

       -Да и мужчины наши порой хуже баб. Только и знают языком чесать. Подожди-ка, подожди-ка, когда это ты с мужчинами успела пообщаться?.. причём, ещё и кости мои промывать?..

       -Не надо уходить от вопроса…

       -Какого вопроса?

       -А того, дорогой, что ничего ты не забыл, и Марию неспроста вспомнил, и про геройство своё так смачно рассказал не потому, что души во мне не чаешь, а себя только любишь… Что? разве я неправа?.. А этот конверт незапечатанный, что лежит в твоём ящике поверх всего, чтобы быстро нашёлся, не доказательство тому, что хочешь восславить себя после смерти. - Она, как веером, размахивала конвертом, как женщины, разгневанные в обществе парами или отсутствием пары.

       -Всё твоё благородство – есть одно сплошное бахвальство. Мне-то что от гордыни твоей?.. Вот если ты оставил бы всё для меня или половину из того, что было… хотя бы часть, тогда твоя лучезарная, - как ты любишь трепать языком пустозвон, - я была бы счастлива; щеголяла по городу, как королева… или думаешь, я того не стою?

       -Конечно, стоишь, дорогая. Кто же более чем ты достойная быть королевой?..

       -Впрочем, в этом случае и ты почувствовал бы себя королём.

       -Но ведь я тогда ещё не знал…

       -Как не знал? Чего не знал? Когда ты провернул это дело, не раз уже меня видел, и как сам признался, сразу втюрился. При этом не догадался, не сбросить со счетов свой главный козырь.

       Последнее словосочетание Анны «главный козырь» затмило  всё,  что  было сказано ею прежде, даже то, что прозвучало до этого «почувствовал бы себя королём», отмеченное якобы для смягчения, и как острый нож вонзилось в сердце. Он понимал, что такие удары не проходят бесследно, оставляют рубцы, подобно тем, какими полно его тело; но эти будут внутри, бальзамом их не протрешь. 

       Антонио подвинулся, чтобы узреть своё отражение на зеркале, стоящего у противоположной стены.

       Сопоставляя огрубевшую кожу с бесчисленными шрамами на песочно-каменном лице и волосатом теле со жгучей юностью жены, выглядел он, по меньшей мере, как её отец, каковым мог быть при определённых обстоятельствах. Кто знает, может, так оно и было? Углубляться в этот вопрос он не стал. Но даже если так и есть, поздно было раскаиваться, тем более теперь их волновало совсем другое. К тому же, сравнивая её с оголтелой убийцей, он занервничал, затем в силу любви и привязанности отвёл от себя дурные предчувствия. Антонио сознавал, что она права, в коей мере, конечно, что блеск драгоценных камней и звон золотых монет, как ни что другое мог быть нелишним аргументом для продолжения неравного брака, особенно, после того, когда она обо всём уже знала…

       -Чего молчишь?.. разве я не права?

       -Но тогда я ещё не думал…

       -Чего не думал?

       -…жениться на тебе.

       -Это почему же?.. Мария стояла между нами?

       -Что ты заладила - Мария, Мария? При чём тут она? Если я хотел жениться на ней, то сделал бы это давным-давно…

       -И она естественно согласилась бы?

       -Несомненно… - ответил он, и не понял, насколько это была правдой, и честно по отношению друга детства.

       -Значит, ты всё же думал об этом, если так легко за неё можешь ответить, а на мне женился ради престижа, чтобы утереть всем нос: смотрите-ка, какая у меня жена молодая, красивая; полюбуйтесь и ЗАВИДУЙТЕ.

       -Дело ни в этом.

       -В чём же тогда?..

       -Просто я не был готов на такой ответственный шаг. И вообще, мне казалось, я тебя не стою; считал, что ты достойна лучшего.

       -Ты счёл, что я достойна лучшего, и после этого всё своё богатство сдал в церковь? Подумал, что без них ты больше мне подходишь? Ничего не скажешь: оригинальный способ угадывания женских желаний для покорителя сердец с большим опытом.

       -Не думал, что мне когда-нибудь скажут подобное; меня всегда любили бескорыстно, - сказал Антонио и посмотрел на неё в упор, в ожидании опровержения.

       -Это было давно, пусть оно и правда, - сказала она, чем обидела Антонио, как выражением лица, так и ответом, чем окончательно сломила несломленный прежде дух. Затем, увидев досаду на его лице, поняла, что переборщила своими притязаниями, и решила, хотя бы немного, смягчить доводы, чтобы не выглядеть в его глазах чересчур алчной. - Но ведь и я не знала о твоём богатстве, когда согласилась выйти за тебя, быть твоей навеки. Просто, думаю, не надо забывать о женщине своей, когда есть чем с ней делиться. Не понимаю, зачем нужно было своевольничать, если твои намерения были серьёзны,  как ты говоришь, уже с первых дней? Я ведь входила в твои планы с самого начала? Щедрость - украшение мужчины, но и она должна иметь какие-то пределы, если только не направлена в адрес любимой женщины. С твоим бескорыстием тебе надо было не жениться, а в священники податься, и ты смог бы стать епископом, даже кардиналом.

       -Чего ты мелешь?

       -Ты прав: я всё время несу чушь. На что ещё может быть способна неграмотная бабёнка вроде меня.

       -Не наговаривай на себя… на меня, кстати, тоже. Я не это хотел сказать.

       -А вот что я думаю: в святые ты записаться хотел больше, чем меня осчастливить, а мне рассказал обо всём, чтобы я способствовала твоему вознесению, когда ты того, - Анна тыкнула пальцем в небо, - будто, я - апостол Пётр или ангел Гавриил. Нет, милый, ошибаешься, я просто женщина… женщина, которая хочет быть счастливой.

       Возможно, твоё время пришло, и тебе пора думать о чистилище, - наверное, немало невинной крови пролил на войне, - но я, к твоему сведению, ещё молода, к тому же, никого не убивала… по крайней мере, пока!.. Так что, Эдем мне нужен здесь и сейчас, до того как я превращусь в старуху, как Мария твоя. Это она всё мечтает о заоблачном мире, в рай готовится, и вероятно попадёт туда, если только он существует?..

       Вчерашний атеист, хотел высказать протест по поводу ереси, что она несла, но не стал этого делать, - и так достаточно напортачил. Антонио понял, что если она и в такое не верит, то все его доводы будут звучать в  её  ушах,   как  детские  отговорки,  и  он  ещё  больше окажется в неловком положении, оттого, решил помалкивать, может сама когда-нибудь угомониться.

       Она же не думала молчать, всё говорила и говорила. Теперь он не слышал её, всё думал о своём просчёте, о том, как исправить положение. - «Отрезать бы у меня язык, когда треплю понапрасну», - говорил он сам себе.

       Рассказывая о своём безупречном поступке, Гуэрра хотел похвастаться, повилять перед ней хвостом,

рассчитывал на её благосклонность; думал, удастся, таким образом, усилить о себе впечатление, - взамен, один за другим, получил трёпку, как провинившийся ученик от строгой воспитательницы, каких встречал прежде в приюте. Он также вспомнил, как его упрекала Мария, будучи ещё детьми. Но, то было другое, она ругала не за хорошее поведение, а за плохое, вынуждала его стать лучше, делала это любя, и не для себя старалась, а для него…

       «Вот Мария похвалила бы меня за доброту, была бы польщена моим неординарным поступком, - подумал Антонио. - Правда, узнав, как я обошёлся с капралом, огорчилась бы, заплакала, поругала меня, и всё ровно простила. «Главное, ты понял ошибку и исправился», сказала бы она в ответ. А моя краля даже не заикнулась по поводу молодца, загубленного в самом расцвете сил; не пожалела несчастного, который вне всякого сомнения, больше чем я подошёл бы ей в мужья. Так, наверное, и было, если б он вернулся домой живым. Вышел бы ей навстречу, как я тогда, и полетели бы искры из двух пар чёрных глаз.                           

       Антонио представил их вместе: сначала на улице, при  первой  встрече,  лицом  к  лицу, после в церкви, на венчании, затем за банкетным столом, целующимися, и когда дело дошло до постели, он резко переключился.

       Его взбесили свои же фантазии: с вымышленным женихом она целовалась с большей страстью, чем с ним, с реальным, живым мужем.

       Ревность к мёртвому пожирала живого изнутри.

       «Всё из-за тебя паршивец!.. Мало того, что вынудил меня расстаться с сокровищем, оставил ни с чем, из-за тебя же я теряю свою женщину, а ты ещё и имеешь наглость целоваться с ней при всём народе, и лезть в мою постель».

       Антонио записал своё видение на необузданность, не понял только, чью. - «Она тоже хороша, ничего не скажешь, о себе только и думает! Как пить дать, посчитала, что я поступил правильно, когда оставил его гнить под завалами. Зачем делиться, если всё можно оставить себе, вернее, ей одной. Надрать бы ей задницу за это. Но, как? Разве можно поднимать на неё руку, обижать её?.. Боже, как она хороша!»…

       Её выразительные, хрупкие движения в потоке солнечных лучей говорили: бери меня, сам не остывай, и мне не дай остыть, - но колкие намёки и упрекающий взор вынуждали остановиться…

       Вчерашний пылкий самец казался Анне теперь уже дряхлым безмозглым старикашкой, не оправдавшим доверие своей благоверной. Она представила, чем могла бы владеть, или совладеть, если бы её не разорили, не успев разбогатеть. Внушила себе, будто её лихо обманули: показали бессметное сокровище, заманили в ловушку, после чего обокрали подчистую, хоть и до этой ночи про клад она знать не знала, при этом, была безмерно счастлива.

       В её глазах в новом ракурсе отношений Антонио приметил в свой адрес не скрытое неодобрение, затем - открытую неприязнь, безупречную до признания в своём благородстве и в подлости одновременно; самое ужасное, что вторая часть его повествования, своего рода исповедь, была тут не причём.

       Её глаза, как и до этого, продолжали гореть страстным огнём, но это были уже другие глаза, другая страсть, и не огонь вовсе, а агония, - и всё из-за безудержного желания стать первой богачкой города. Она возжелала, как придворные сеньориты, сиять на фешенебельных, костюмированных балах, укутаться в меха и щёлка, блистать драгоценностями, блеск которых ослепит глаза всех завистниц, хотела ездить с собственной свитой на королевской карете по своим окрестностям…

       Слабоумные выходки сконфуженного ветерана, каким она сочла мужа-героя из-за неоправданных ничем деяний, чуть было не довели её до рукоприкладства, бешеного желания кого-нибудь поколотить (ясно, кого), задушить, уничтожить. Она была неумолима, тем не менее, хитра, адекватна, в меру артистична, посему решила приубавить темп, чтобы воздействовать на него в правильном направлении, хотя бы на время, вдруг получится.

       -И на что мы будем жить, если говоришь, всё угрохал, причём, в пользу тех, кто в этом не нуждается? - спросила Анна чуть мягче, но слова её так и пахли отрешённостью, может и чем похуже. Пытаясь вновь окутать его колдовскими чарами, она стала смотреть по-прежнему мило, но теперь это выглядело неестественно, даже откровенно фальшиво.

       Антонио это заметил, но не понял, что происходит, чего она добивается. Личные сбережения, которые он хотел вложить в дело, истратил на банкет и на подарки невесте. На одни цветы он израсходовал денег выше крыши, чем закрыл, вконец, банковский счёт, - зашил, как говорится, карманы.

       -Как на что? Я получаю пенсию, самую высокую, что есть во всей стране.

       -Но молодые женщины не должны жить на пенсии и пособии… если только…

       -Если - что?

       -…если… они не вдовы!

       -Вдовы? При чём тут это? На что это ты намекаешь?       

       -А ни на что, дорогой. Брось. Я только надеюсь, ты возьмёшься за ум и исправишь свою ошибку, пока не поздно? - бросила Анна напоследок и перешла в ванную. Она не закрыла за собою дверь, сбросила с себя пеньюар, и плавно погрузилась в ванную, заполненную ароматной пеной. Все её движения были косвенным продолжением завуалированных наставлений.

       Антонио с наслаждением наблюдал за молоденькой женой, любовался ею, хотел пойти за ней, приподнялся чуть, - но вспомнил брошенную ею фразу, которая вынудила его остановиться, принять какое-то решение, действовать. Но как?.. Он задумался:

       «Что она хотела этим сказать?.. главное, какой знак препинания поставила в конце речи? - вопросительный или восклицательный?.. Если с круглым сгибом, куда не шло, как-нибудь оттяну время с выполнением её призрачных желаний, а там, быть может, всё забудется; но что если - пиковый?.. Тогда это что, приказ?.. Если да,  то  на  что... Не буду же обратно просить деньги или даже часть из того, что было. К тому же, и прав у меня никаких нет. Никто, ведь, не знает, кто озолотил церковь, - мне и горстку не дадут.

       …или она намекала на ограбление?..

       …правильно говорят: дурная голова ногам покоя не даёт. Зачем только я всё ей рассказал?.. к чему?.. ведь и так всё было хорошо. Нашёл чем хвастаться? не к месту и не вовремя».

       Пока Анна наслаждалась ванной, уверенная, что ей удалось его надоумить, и он вернёт хотя бы часть из того что у него было, Антонио всё больше запутывался в догадках. Затем он нагнулся под кровать, куда милая жёнушка, перед тем, как войти в ванную, бросила его золотую монету, как старую, ненужную игрушку, как очернённую память о его непохвальном прошлом.

       Поднял свой талисман и опять ушёл в думы:

       «Но если подумать, она, ведь, тоже права… пусть, по-своему, пусть, даже немного. С какого перепуга я всё отсчитал в церковь, считай, никуда? Подумаешь, сны снились страшные, когда-нибудь да перестали. Чего мне было бояться потусторонних, после того, что перевидал наяву. Вот если оставил себе хотя бы половину из того, что было, я смог бы обратить её в королеву, - заодно, и сам почувствовал бы себя, как она сказала, королём».

       Фантазии заигрались, он представил себя Карлом V, Бонапартом, и много ещё кем. Забыл, что было время, сам всецело был предан делу революции, демократии, свободы; выступал против монархии, как признака отсталости, деспотизма, - теперь же превратился в единоличника. - «Наверное, так и становятся диктаторами  представители низших слоёв, возводясь на пьедестал, получая неограниченную власть». - Антонио представил это и ужаснулся.

       Осмотрел талисман с двух сторон; подумал и бросил вверх, чтобы решить для себя, как быть дальше, - оставить всё как есть, смириться нынешним положением, или попытаться вернуть хотя бы часть из того, что когда-то принадлежало ему, как теперь думал, по праву.

       В схватке не на жизнь, а на смерть опять победила «решка». Ответ был ожидаемым, монета всегда давала мудрые советы, - но Антонио оставался удручённым, и думал, не поступить ли ему вопреки указаниям жребия, как часто это делал. В таких случаях разговаривал он со своим вторым «Я», который был более рассудительным, и тот сказал: - «Брось шутки шутить, не иди на поводу у новоявленного Адамова ребра, и неплохо бы ей напомнить, что её зовут Мария, имя Богородицы, а не Евы, поддающаяся змею-искусителю при первом же порыве».

       При всей прежней хвалёной стойкости, упрямства, настырности Гуэрра устоял перед натиском молодой жёнушки, не смог дать ей отпор, пошёл у неё на поводу.

       Антонио одолел страх. Точно так совсем недавно он переживал за золото, от которого удалось избавиться, - теперь боялся потерять её благосклонность.

       Одной совместной ночи и тонкого намёка со стороны любимой жёнушки оказалось предостаточно, чтобы покоритель вершин, обуздавший необузданных, побеждавший непобеждённых, подчинявший себе инакомыслящих, переплюнувший Казанову и Дон Хуана  в  умении  соблазнять женщин, в первый же день

семейной жизни превратился в закоренелого подкаблучника.

       Итак, не откладывая назавтра, и никому ничего не сообщив, он отправился в церковь, чтобы исполнять поручение любимой жёнушки, выполнять невыполнимое, испытать везучесть, как он думал, в последний раз.

       Ещё вчера он ни за что не осмелился бы на такой дерзкий и мерзкий одновременно шаг, потому как, после того, что произошло в разрушенном храме пару месяцев назад, когда монета спасла ему жизнь, Антонио стал уверовать во Всевышнего. Но Анна-Мария оказалась сильнее Бога, по крайней мере, для него, и настолько, что, вспоминая случай с монетой, переписал он своё спасение на чистую случайность:

       -Чего это я всё себе напридумал?.. скорее, ОН здесь, не причём?.. - Затем, чтобы хоть сколько-то смягчить чересчур смелый выпад, показавшийся ему опасным, риторически добавил:

       -Что Ему заняться больше не чем?»…

 

 

ИЗ ОГНЯ - В ПОЛЫМЯ

 

       Не было необходимости разведать, где запрятано сокровище. Прошлый раз он сам своими руками донёс шкатулку с драгоценностями и сундук с золотом до тайной комнаты, где они, по всей вероятности, должны были храниться и поныне.

       Вычислять время «визита» не представлялось делом сложным, - так как, жил он напротив церкви, - и знал, когда меньше всего можно натолкнуться на прихожан; не хотел также попасться на глаза епископу, - но он не стал выбирать день и час посещения, на раздумье не было времени. Тем не менее, к удаче или нет, к его приходу никого кроме священника в храме не было.

       Исповедоваться Антонио счёл лишним; во всех своих грехах он сознался в прошлый раз.

       Тогда Антонио успокаивал себя тем, что возвращал найденное туда, откуда оно было взято, из одной церкви - в другую. Видимо, теперь не придавал этому значения, так как собирался присвоить церковное добро, как своё собственное.

       Казалось, всё произошло давным-давно, в другой стране, при другой жизни, хоть и отдаляло его от того дня всего месяц с хвостиком. Теперь же, уже на следующей день свадебной церемонии, когда молодожёны поклялись перед алтарём любить друг друга в радости  и  горе,  в  богатстве  и  бедности,  в  здравии  и

болезни, пока смерть не разлучит их, он по одному, косвенному намёку взбалмошной жёнушки согласился марать руки, чтобы доказать верность данной клятве.

       «Наверное, это и есть настоящая преданность, когда рискуешь всем ради любимой, ставишь на карту честь, свободу», - подумал Антонио, стараясь как-то оправдать свой несуразный поступок. Он не отошёл от привычки придавать своим действиям положительный тон, яркую окраску, несмотря на то, что зачастую были они несовместимы и противоположны.

       Ближе к закрытию храма, он запрятался в укромном месте, как лазутчик, и добрался до хранилища после полуночи, когда всё утихло. Казалось, всё складывалось в соответствии с задуманным, и к его радости и удивлению, дверь тайной комнаты, куда доступ строго ограничен, открылась легко, недолго пришлось возиться в темноте отмычкой, которую взял с собой, и проник в хранилище.

       Подошёл до тайника и открыл сундук. Взглянул на несметное богатство, стал прикидывать, сколько золота сможет унести.

       Пока пробирался, он перебирал в уме, что возьмёт для Анны из драгоценностей, которыми, было время, любовался ночами подряд, если только не успели их израсходовать. Но шкатулки с камнями не оказалось.

       -Ничего, куплю что-нибудь в ювелирном. - Будто что-то осталось в городе после того, как оголили все бутики, - как стая саранчи опустошает плантации. - Чего не купить-то, если денег теперь навалом, - сказал он прообразу Анны. Её лик, как когда-то, не покидал его тень капрала, следующего за ним по пятам. - Хорошо устроились:  один вынудил меня распрощаться со своим приданным, другой, заставляет вернуть всё обратно. Как не поступай, все шишки на мою голову.

       Притом что голова была забита разными мыслями, он как можно быстрее заполнил карманы; закрыл затем за собой дверь и вернулся к выходу, где должен был дождаться до открытия церкви.

       Так и провёл он несколько часов с наслаждением и волнением в неведении от мира сего, в том числе, жены, которую страсть как хотел видеть, прижать в объятиях, осыпать золотом с головы до ног, пусть, краденным…

       Время тянулось мучительно долго. Он то засыпал, опираясь о колонну, то отскакивал как от кошмарного сна. Воспоминания опять перенесли его к любимой: он представил, как её лицо обвисло. Как и в прошлое утро, Анна опять была жутко недовольна.

       -Что если она скажет: «И это всё?! и стоило ради этого марать руки, курам на смех, оставлять невесту одну после брачной ночи?» - Получается, когда вернусь домой с тем, что набрал, снова придётся выслушивать нравоучения от женщины, которая мне в дочери годиться; затем потребует возвращаться сюда ещё раз.

       Такой оборот событий Антонио не учёл. То, что он взял, теперь самому показалось долей попрошайки, и подумал, что чем больше бросит золото к ногам Анны, тем она станет снисходительнее к нему.

       «Вот я - глупец: столько времени потерял зазря. Вместо того чтобы спать в тёплых объятиях жёнушки, припёрся сюда, да ещё и за всякой мелочью, когда в двух шагах ждёт меня моё сокровище, которое я должен отнести другому своему сокровищу». Антонио колебался, взвесил все за и против, чтобы решиться,  но  не  мог  определиться, и знал, что  второй риск всегда опаснее предыдущего, особенно, если первый удался на славу.

       Его личность опять раздваивалась: один убеждал вернуться в хранилище, другой вынуждал остановиться.

       Он вновь бросил монетку.

       Решка, как всегда давала дельный совет: «довольно испытывать судьбу; «бери, да знай меру; у всякого везения есть терпение», - говорила она, но желание угодить жене перевесило его насторожённость. Вопреки настоянию жребия, стал упорствовать, решил рискнуть ещё раз; вновь надеялся, как и вчера, что делает это в последний раз.

       «Раз я ещё не вышел из церкви, это не идёт в разрез с моим вчерашним обещанием, - подумал Антонио. - Не возвращаться же сюда ещё раз, да и дверь хранилища не всегда будет закрыта на один ключ; если ещё и о похищении догадаются, то так запрут, не то, что отмычкой открыть, пушкой пробить не удастся. Так что, пока не поздно, надо ещё немножко набрать деньжат».

       Антонио вернулся в сокровищницу, опять открыл сундук и стал зачерпывать в охапку как можно больше монет. Теперь намеривался унести собой хотя бы треть из того, что там осталось, но, сколько не набирал, ему всё казалось мало. Сначала он до отказа наполнил все карманы, затем стал пихать монеты под рубаху, но появившийся за последние пару месяцев живот ограничивал его возможности. Часть монет высыпалась на пол и зазвенела, ударяясь об каменный пол.

       Через приоткрытую дверь послышались стуки мерных шагов. По коридору прохаживался хранитель                          ключей, он услышал звон, вернулся обратно и застал дверь хранилища открытой.

       Он зашёл взглянуть, в чём дело и стал высматривать помещение, махая факелом. Пламя, предрекало что-то страшное, адское.

       Антонио замер.

       Боясь быть уличённым и опозоренным, он прижался в угол, куда не проникал свет, даже когда осветили прямо перед его носом.

       Высматривая из тёмного угла, он увидел грубое и жилистое лицо старика, укутанного во всё чёрное. Ему косу в руки, и он ничем не отличился бы от выдуманного людьми образа ангела смерти. Старичок тот и стал бы им, по крайней мере, для него, если его заметил. Но из-за поглощающих свет мрачных стен он не смог узреть ни присутствие чужака, ни рассыпанное на полу золото.

       Задерживаться старик не стал; не заподозрив ничего опрометчивого, он подумал, что всё ему померещилось, и вышел. Закрыл за собой массивную дверь тяжёлыми ключами, повесил связку на пояс, и преспокойно удалился в другой конец храма…

       Итак, немолодой уже новобрачный, которого ждала дома молодая жена, остался один в наглухо закрытом помещении, без какой-либо возможности выбраться или хотя бы подать сигнал о спасении...

       Холодные стены храма напомнили ему тюремное заключение в укреплённой крепости, где его держали после объявленного расстрела.

       Конечно, там не было столько богатства (и на черта она, если им невозможно воспользоваться), и не было так просторно, зато, на стене было окошко, пусть небольшое, недоступное, обрешеченное, и вовнутрь отбелённого известью помещения проникал луч света, сопроводитель надежды, поступал, как-никак, пусть пыльный и всё же свежий воздух.

       Его могли застрелить без волокиты, чтобы избавить себя от лишней головной боли, но в последний момент решили повременить, держали под стражей. Их целью было, как растянуть ему страдание, так и заманить его войско в капкан, когда они попытаются прорваться - в чём не было сомнений, - чтобы спасать его, но как часто случается на войне, не рассчитали свои возможности, как и недооценили силы противника.

       Настал час и до его ушей дошли артиллерийские залпы, по которым успел соскучиться, будучи в плену.

       Они давали надежду, уверенность, воспламеняли душу, - страшные для недругов громыхания гласили: терпи командир, мы уже совсем близко…

       Где бы Антонио не находился, он никогда не терял надежду; верил, что рано или поздно победа будет за ним, что хвалёная гвардия освободит своего вожака из плена, после чего он разнесёт крепость, куда заточили его, держали в кандалах, в какие заковывали прежде беглых рабов…

       Доблестный воин жаждал быть на передовой. Как бы пули не задевали его жизненно-важные органы, он быстро шёл на поправку - был, как у Христа за пазухой, - брался за оружие и бросался в бой. Бывало, он голыми руками отбивал нападавших, как разъярённый медведь отшибает стаю волков от добычи …

       Но после того как наткнулся на сокровище, всё в его жизни переменилось. Он стал пугливым, дёргался по любому поводу, порой избегал собственной тени.

      Богатство превратило передового бойца в дезертира, героя - в жалкого слюнтяя; только избавившись от него, удалось, наконец, прийти в себя. Увы, ненадолго. Душа, ослеплённая золотом, ослепла любовью к женщине, и он снова потерял бдительность.

       Сейчас ему обидно было вдвойне: дома его ждала жена необыкновенной красоты, а в храме - нелепая смерть, смерть грешника…

 

       Антонио отошёл ото сна, нескончаемо долгого. С недоумением посмотрел вокруг. Кругом было белым-бело, с окон просачивался свет, веял свежий воздух.

       В комнате стояло много коек, расположенные в ряд, но лежал он там один.

       Сомнений не осталось, эта была больничная палата.

       Вокруг копошились женщины в белых халатах, - это были сёстры милосердия, - то ли делали вид, то ли и в самом деле, занимались лечением. Но кто был он сам? откуда взялся? как здесь оказался?.. ничего не помнил.

       Пока разбирался, что к чему, сёстры сами подошли и любезно представились.

       Оказалось, одна из них приходится ему женой, и сильно по нему соскучилась, - настолько, что готова прямо здесь предаваться любовным утехам, чем его смутила, и обрадовала. Вторая женщина представилась его любовницей, что тоже приятно ошарашило Антонио. Она была не менее привлекательна, разве что, постарше, годилась ей матери, не исключено, так оно и было, уж очень были похожи.

       На ловца и зверь бежит: в комнату вошла ещё одна сестра, более скромная на вид, облачённая в рясу, не такая молодая, как первая, - скорее, ровесница второй, - тоже достойная внимания.

       Как только подошла, рассказала о былой между ними платонической любви, и предложила наверстать упущенное. Она сбросила с себя рясу, и тоже присела на кровать.

       Монашеская больничная скромность резко куда-то исчезло. Женщины почти что синхронно расстёгивали пуговицы халатов, плотно прилегающих к восхитительным телам. Их руки потянулись к нему, как щупальца осьминога.

       Воображение давало сбой, амнезия отшибла память, укоротила сообразительность; он не помнил прошлое, не был в состоянии разобраться в настоящем, - при этом был полон сил, и не мог оставаться безразличным тому, что вокруг него творилось.      

       На него не могло не воздействовать грациозные движения раскрепощённых соблазнительниц, он не мог противиться зову новоявленных сирен; они так его приободрили, что удалось на время забыть о своих ранах.

       Антонио получил удовольствие, какое прежде не снилось. Так он не наслаждался даже в «Земном Рае» - хоть это было за пределами утерянной памяти, - когда за него брались две или три красотки сразу. В отличие от прежних гулянок, здесь его ублажали не абы как, и не абы кто, а главные женщины его беспутной, бесноватой жизни, и делали своё дело с невероятным старанием, теплотой.

       Прошла толи вечность, толи минута, и он, получая оргазм, вспомнил, наконец, всех троих и сладострастно открыл очи. Опять всё оказалось не так, как ему только что представилось.

       Женщин рядом не было ни одной. Антонио вновь очутился один в тёмном сыром помещении по соседству с визжащими и лазавшими по нему грызунами, как в заброшенном храме. Теперь только догадался, что это и есть действительность, а не то, что было до этого, - и он опустил потяжелевшие веки.

       В этот раз - навсегда.

       Грозный победоносный полковник так и остался взаперти, не вынеся из храма ни единого сентаво...

 

 

ПОСЛЕДНЕЕ  ПРИСТАНИЩЕ

 

       Правда оно или нет, говорят, время ставит всё на свои места.

       Через неделю после неудавшегося ограбления в храм привезли истлевший труп адъютанта полковника Гуэрра. Опознали его по медальону, где он хранил портрет матери…

       Перед окончанием войны его чуть было не записали в дезертиры. Только голословная поддержка сослуживцев, в чём Антонио не рвался принять участье (наверное, стало стыдно, что придётся солгать во второй раз), вынудило командование занести его в список без вести пропавших. Хоть чем-то угодили матери, потерявшей единственное чадо.

       Капрала обнаружили с началом реконструкции церкви, которая реставрировалась за счёт денег, переданного Антонио в церковь «Санта-Мария». В город доставили погибшего его бывшие сослуживцы, нанявшиеся разнорабочими на строительстве.

       Отпросились на пару дней, запрягли телегу мулом и уже к вечеру добрались до города.

       В день, когда привезли капрала, святой отец вместе с Марией и хранителем ключей зашли в хранилище, за соответствующей суммой, чтобы подобающим образом организовать похороны последнего героя и жертвы войны. Там и застали Антонио, погребённым заживо в золотой гробнице.

       Трупной вони в наглухо закрытом помещении не было, из чего следовало, что скончался он минуту с минуту.

       Чтобы вынести из хранилища сто килограммовое тело, церковная троица обратилась за помощью к прибывшим солдатам.

       Они естественно согласились им помочь, хоть и должны были вернуться, пошли за хранителем ключей, и сильно удивились, когда увидели полковника Гуэрра мертвого, лежащим под золотом.     

       -Даааа. Никогда не думал, что наш командир может закончить таким образом, - сказал один из них.

       -А мне вообще, не могло прийти в голову, что он когда-нибудь того… - ответил второй, двигая бровями вверх-вниз. - Опять скрестились пути командира со своим адъютантом, и на кладбище будут покоиться рядом.

       -Так и есть; они были близки, как отец и сын. Бог и на том свете не дал им разлучиться...

       Ан, нет, прогнозы оказались поспешными. Славного бойца, как и положено, похоронили с почестью, рядом с солдатами, захороненными ранее, как с одной стороны фронта, так и с другой. Теперь это не имело никакого значения. Война была прекращена, все воины прощены, за исключением победоносного когда-то полковника, над которым сгустились тучи. Его предали анафеме, не стали отпевать и запретили погребение на католическом кладбище.

       Сколько Мария не умоляла епископа, смилостивиться над грешной душой несчастного Антонио, которого, видимо, бес попутал, и похоронить его вместе с адъютантом, он не стал к ней прислушиваться.

       -Вопиющую несправедливость глаголют ваши уста, сестра! - сказал святой отец в ответ, будучи разочарован ею. - Не ожидал я услышать от вас столь неказистое обращение, по поводу вполне очевидных прегрешений.

       Как можно сочувствовать изменнику и вору? Что за антихристианское видение? Разве было бы справедливо хоронить вместе, убиенного при защите храма, храброго солдата и злодея, оставившего своего бойца на произвол судьбы, будучи раненным. Этот негодяй опозорил честь мундира, осквернил Божий дом. Может, ещё и поставим в один ряд героя и этого исчадие ада?..

       -С чего вы думаете, что он так поступил? ведь, солдаты, которые привезли его, ничего подобного не сказали.

       -Я не могу вам открыть тайну исповеди, сестра, но будьте уверены, у меня есть основание так думать.

       Надо же, ещё и хватило ему наглости, посягнуть на церковное имущество, на святую святых, хитростью проникнув в храм, - отметил епископ, презрительно рассматривая труп. – Какое ещё прегрешение надобно совершить, чтобы определить, кто предан Богу, а кто состоит на службе у дьявола?

       -Но он, как-никак, был христианином, - продолжала Мария настаивать на его погребении.

       -Не мне ли это знать, сестра? Я сам принимал участие в его крещении, будучи ещё начинающим священником. Но что с него взять, если даже на шее монета светится вместо креста?.. И вправду про него

говорили, что офараонился в последнее время; звёзды только с неба не доставал. Вот и результат: и умирая, он решил накрыть себя золотом, подражая безбожникам. Язычник проклятый. Мумии нам только не хватало. Нет, такого кощунства я не позволю!..

       На память осталась от него лишь золотая монета, висевшая на груди, вместо креста, на что сделал упор епископ, когда обвинил Антонио в язычестве. Сначала он и её хотел конфисковать для церкви, велел солдатам сорвать с шеи амулет, не защитившего своего хозяина, но напористый взгляд Марии, вынудил оставить труп в покое. Но так как святой отец не любил отступать в дискуссии, как и менять свои решения, - по статусу не положено было, - он возместил проигрыш крылатыми фразами:

       -Кесарю - кесарево, Богу - Богово!.. Не будем добро церкви смешивать с проделками сатаны!.. Каждому воздастся по заслугам!..

       Мария похоронила друга детства, мечту всей жизни, далеко от кладбища, на бесхозном участке, за канавой, и сделала это ночью, чтобы никто не засвидетельствовал её причастность к запретному деянию.

       Но как-то об этом узнали, и то ли случайно, то ли по какой другой причине доложили куда следует, за что её отстранили от служения в церкви и работы в лазарете, где она была так необходима.

       Ей стало обидно как за больных, нуждающихся в её помощи, так и за себя, так как, после женитьбы друга, она окончательно разуверилась в мирской жизни, дала обет на безбрачие, решила никогда не выходить замуж, приняла служение в церкви на постоянной основе…

       Мария вышла на старых друзей Антонио, братьев-кузнецов, и попросила их изготовить ограду на могилу и поставить у изголовья литый крест вместо временных скрещённых палочек на двух-трёх гвоздях.

       -Иначе вскоре следов от него не останется, - сказала она, изъясняясь.

       Мастера, сто лет знавшие и дружившие с Антонио, заодно, и с Марией, бессердечно отказали ей в элементарной просьбе. Мария, естественно, не то слово возмутилась.

       -Почему мы должны отвечать «да», если ты всегда говорила нам «НЕТ»? - объяснил старший из братьев. Все трое глаз на неё положили ещё с детства, когда она прятала их дружка Антонио.

       -Причём тут я, если вы были друзьями до того, как со мной познакомились?

       -Какой он нам друг? Он опорочил свое имя, - ответил ей мастер.

       -Нам не по пути с человеком, не удержавшего себя от постыдных поступков, - ответил второй брат, держа клещами прутья над наковальней.

       -Нет бы, ограбить банк или какого-нибудь богача разорить; мы бы это не восприняли на штыки, даже как-то поняли и приняли, - подключился третий, стуча со всей силы молотом. - Но церковь, святилище?.. это то же, что мать родную ограбить. Если ещё и святой отец узнает, что мы ему соорудили могилу, по головке нас не погладит. Как-никак, епископ нам не только святой отец, но и работодатель. 

       -А мы никому не скажем.

       -Говори, не говори, у камней тоже есть уши: про тебя ведь как-то узнали.

       -Было время, Антонио тоже был вашим заказчиком, - напомнила она им военные заказы, о которых была наслышана.

       -Был, да сплыл… унесло ветром.

       Мария поняла, что нет смысла с ними возиться, и отправилась в другую кузницу, заказать ограду там, и в качестве оплаты предложила монету, оставшуюся от Антонио. Они запросили дополнительно, как минимум, ещё две золотых, которых у неё не было.

       Всё свои сбережения она истратила на больных ещё задолго до возвращения Антонио с фронта. И ничего не оставалось, как отправиться за помощью к жене покойного, чего она в самом страшном сне не могла представить.

       Мария долго не могла решиться, стоит ли, к ней наведываться? Её угнетало то, что не умела лицемерить, показывать ложное сочувствие, а просить у кого-то бы то ни было денег, вообще, было понятием чуждым для её натуры…

       Хозяйка встретила Марию, как она и ожидала, не с простёртыми объятиями, но и без особого удивления, будто ждала её прихода, чем немало озадачил и её.

       После того, что пришлось пережить за последний месяц, Анну трудно было чем-то поразить, и оттого, она стала невозмутимой.

       После разброса дежурных слов им пришлось долго молчать, разговор не клеился, затем гостья заговорила о месте захоронения своего друга, супруга хозяйки, - вдруг вдова захочет проститься с мужем, отнести на могилу цветы, - а также передала ей золотую монету, как последнее наследие единственной наследнице, всё равно ни на что не сгодилась.

       Анна двояко посмотрела на амулет, снятый с мужа-мертвеца - из-за которого, по сути, и начался весь сыр бор, - и не дотронулась до него. Может, она побрезгала, может, оказалась в плену суеверия - сама была не та ещё колдунья, - но объяснила это так, будто не хочет иметь ничего общего с ворованным имуществом. Притом, что знала, монета та никакого отношения к ограблению не имеет, и всем было известно, что она не отказалась от вдовьей доли, и жила на пенсию ветерана войны, - сама себе накаркала.

       Её, конечно, лишили всех пенсии и пособий из-за преступлений мужа, как церковным вердиктом, так и гражданским судопроизводством, на чём настаивал и епископ, узнав о намерениях вдовы восстановить пенсию, с переводом на себя.

       Чтобы добиться повторного рассмотрения дела, ей пришлось немало побегать, попотеть, оправдываться перед властями. Она рассказывала об оставленной им записке (которую тыкала ему в лицо, как неотъемлемое доказательство его эгоизма), - но сколько не искала, так и не нашла ту заколдованную бумажку.

       После упрёков жены Антонио согласился со всем, что она говорила, и счёл свой поступок оплошностью, в коей мере, конечно, и, разорвав своё откровение на клочья, пустил их по ветру. Ничего другого ему не оставалось, - обворовав церковь, он преднамеренно лишал себя права претендовать на звания святого. Бог-то всё видит, - чего самого себя обманывать.

       -Даже если нашлась та чудо-бумажка, кто стал бы верить в собственноручно написанную ересь? - сказал                        

муниципальный юрист. Такую индульгенцию каждый может про себя сочинить. - Разговаривая с ней, он всё

время дёргался, подмигивал, переводил глаза верх-вниз, от глаз к бюсту, от бюста до глаз, и ёрзал на месте.

       Анна, наконец, поняла, в чём суть отказа, и тут ей на помощь пришли её белоснежный бюст и огненно-жгучие глаза, и сделали своё дело на ура…

       Пока женщины общались, будучи не рады встрече, Анна ни на минуту не отходила от зеркала на полный рост, всё любовалась собой, примеряла платья, которые накупила перед свадьбой, на деньги мужа, бывшего, как обозвала его, церковного грабителя.

       Перед свадьбой она вместе с Антонио или без него, с его кошельком, напичканным большими купюрами, опустошила почти все бутики города и дважды съездила в столицу, отовариваться. Но на ней было ещё кое-что новое, что удивило и Марию; её вырез на груди украшал дорогущий алмаз на золотой цепочке, прилегающей к тонкой длиной шее, чего на свадьбе не было.

       Анна нашла его со дна разбитого ею цветочника.

       Нетрудно представить, как она прогневалась, когда её муж неведомо куда пропал, оставив жену одну в первое утро медового месяца. Над нею усмехались соседи, - пусть, не так открыто, непрямым текстом, и всё же было зазорно показываться им в глаза, и ничего ей не оставалось, как устроит в доме разгром.

       Она разбила всё, что попадалось ей под руки. На следующий день, когда стала подметать, подобрала в чёрном песке камень небывалой красоты, сверкающий ярче солнца, которую чуть не выбросила с мусором.

       Ослеплённая красотой камня, Анна утихомирилась. Ненадолго. Очнувшись,  она  стала  дробить  уцелевшие посуды, так, на всякий случай, вдруг ещё где-то что-то было запрятано, и сочла нужным копаться в разбитых и выброшенных перед этим осколках.

       Сначала она укоряла Антонио за его отсутствие, после нахождения камня, за то, что он запрятал от неё небывалую красоту, и неизвестно с какой целью.

       -Гад ползучий! ещё и нагло врал, что ничего не осталось от сокровища, - сказала Анна в адрес мужа. Затем обрадовалась тому, что он не забрал его с собой.

       -Забыл, наверное, - подумала она, и тут ей пришло озарение: - А с чего это он не вспомнил про него? Может, таких камней было полный ящик, и он никому ничего не отдал, просто соврал. - Когда же выяснилось, что он никуда не уехал, а подох, как собака, она окончательно успокоилась. - Всё же лучше быть вдовой, пусть даже негодяя, чем брошенной после первой брачной ночи.

       Более всего, она осталась довольна тем, что всё это время не знала, где он запропастился, - иначе, не стала бы громить в порыве ярости, не разбила бы цветочные горшки, и не нашла бы самое дорогое, что сейчас у неё имеется. Про то, откуда оно взялось, кто и зачем туда спрятал, она не ведала, - да и ей, в общем-то, было всё равно. Анна чувствовала, что её и так многие считают воровкой, но сама своё вложение считала достаточно высокой.

       -Может, и ты думаешь, что я завладела имуществом Антонио незаслуженно, став ему женой-однодневкой. Но ты, наверное, в курсе, что он был любовником моей матери, причём, многие годы имел её задарма. - Она умышленно упомянула имя матери, чтобы ещё сильнее задеть её чувства. - Так что, даже если не было бы той единственной ночи, мы с ним квиты: считай, он вернул старые долги. Кому как, не мне полагается мамино наследство.

       Мария смотрела на неё с презрением, ещё большим, чем до этого. Делить им было нечего, но она всё равно видела в ней соперницу.

       -Что глаза разинула, будто тебе ничего неизвестно? - спросила Анна с издёвкой.

       Мария подумала: «Нашла, чем гордиться. Яблоко от яблони недалеко падает», - но промолчала, чтобы не осложнять ситуацию, и лишь сказала:

       -Я не была уверена… что ты знаешь.

       -Конечно, знала. В нашем городе иголку в сене не утаишь.

       -До свадьбы? - спросила Мария то, что давно хотела узнать, и только сейчас представился случай.

       -Да, и что?..

       -И после этого ты согласилась выйти за него замуж?

       -Почему бы нет?.. Если на то пошло, все видные мужчины нашего города переспали с ней, - она многим позволяла почувствовать себя счастливчиками хотя бы на одну ночь, - так  что, выбор у меня был не велик.

       -Ты могла бы найти кого-нибудь помоложе, ровню себе.

       -Мои сопливые ровесники мне никогда не были интересны, не возбуждали меня. Хотя, если б попался кто побогаче, то другое дело. - Анна задумалась. - Вообще-то, это хорошая идея, будем искать. Спасибо за подсказку.

       Став свободной, она была открыта для новых отношений, выгодных партнёров, скользких авантюр, -                           и не исключено, что кое-кого успела приметить. По её настрою, Мария заметила, что она готовилась к встрече с каким-нибудь кабальеро, и делала это не в первый раз, выглядела слишком уверенно, обнадеживающе, заманчиво.

       Марии противно было наблюдать за счастливицей, которая вместо того, чтобы носить по мужу траур, крутилась перед зеркалом во всём белом, как кукла какая. Она была уверена, что Антонио пошёл на такой позор не по велению совести, а по поручению этой вертихвостки.

       Всем было известно, что Анна перед свадьбой оголила не только бутики, также обнулила счета мужа и обчистила его карманы. Ради прихотей неугомонной девицы бравый полковник не пожалел и легендарного коня, и что было обиднее всего, - и не только для него - продал он тому, кому принципиально не хотел уступать изначально. Но зараза предложил самую высокую цену как раз в тот момент, когда она выпрашивала деньги на подвенечное платье, очень дорогое, с жемчугами в обхват.

       Анна опять надела его на себя, нарядилась, как ей назло, так и ещё раз любоваться своей красотой, - оказалось, что повторно готовила себя на роль невесты.

       -Как думаешь, можно дважды выходить замуж в одном и том же платье?.. Нет?.. жаль, если так. Ведь, лучше этого платья всё равно не удастся достать.

       Не дождавшись от комплементов, восхищённая собственной красотой, Анна сама себя стала нахваливать:

       -Что не говори, я чудно смотрюсь в этом наряде. Я - Богиня красоты.

       «Не Богиня ты, а Богомолка!.. Самка Богомола!.. Еретичка!»… - хотела подправить Мария, и с удовольствием плюнула бы ей в лицо, если бы была дурно воспитана, и была уверена, что Анна на её месте так и поступила бы, но промолчала: за неё говорили её глаза. И женщина, занявшая её место по жизни, прочла её мысли через зеркало.

       Анна заметила, как уродливо её разрисовали, но восприняла протест Марии, как зависть стареющей девственницы. Ей было известно, что про неё думают и говорят, особенно, женщины, что же касается воплей соперницы-неудачницы, то её плач был ничем иным, как дополнительным зарядом для торжества.

       И когда Мария хотела договориться на счёт ограды - сумма-то была мизерная, - Анна сделала вид, будто не расслышала.

       На том и расстались…

       Впредь Мария посещала могилу Антонио открыто, и просила Бога простить грешную душу заблудшего.

       На сороковой день погребения она бросила амулет на могилу, и сказала: - Благодарность не такая вечная, как могила, - после чего навсегда покинула город…

 

АДАЛАТ  КАРИБ